«В какой-то момент все это становится размытым. Эта линия между ними, этот мир вокруг них, эта война, бушующая в них. В какой-то момент это просто врезается в его грудь, пока он дышит рядом с ней — его пальцы на ее коже, ее губы у его уха. В какой-то момент, это просто становится ими. — Я буду ждать тебя, Джон, если ты попросишь меня, — и это сама истинная вещь из всех, что она когда-либо знала» — Джон и Санса. Что они никогда не скажут.
***
— Это было плохо сделано, Санса. Она замедляет шаг и, услышав его предостережение, останавливается, то сжимая кулаки, то разжимая их. Сухо поворачивается лицом к нему. После неофициального суда над Джейме он последовал за ней из главного зала, поймал в одном из коридоров, когда она направлялась в свой солярий, не успев от него бежать. Джон пристально на нее смотрит, крепко стиснув зубы и расправив плечи. Санса задирает подбородок и прячет руки за спину; вздернутая бровь — ее единственный ответ. Джон разочарованно выдыхает, проводя рукой по лицу, и движется к ней, останавливаясь на расстоянии нескольких шагов. — Ты не можешь так оспаривать ее решения. Она слегка поджимает губы, поднимает голову. В ее холодном взгляде нет раскаяния. — Я не услышала ни одного официального заявления относительно прибывания сира Джейме до того, как я заговорила — только тщательно завуалированные угрозы. Я ничего не оспорила. — Не играй в игры, — он делает шаг к ней, и его голос больше похож на шипение. — Ты знала, что делала. Ты намеренно бросила ей вызов. От его пылкого осуждения Санса напрягается — в ее груди растет горячее, жестокое возмущение. — Я все еще леди Винтерфелла, и те, кто стремится находиться здесь — моя ответственность. Я выполняла свой долг. — Ты вела себя безрассудно. Ноздри Сансы раздуваются, руки сжимаются за спиной. Она не понимает его яростной защиты, его безоговорочной верности. Прищуриваясь, она подходит ближе. — Давай кое-что проясним сейчас, Джон. Дейенерис не винит Сира Джейме за убийство своего отца, человека, который — давай не будем забывать — сжег нашего дедушку заживо и жестоко убил нашего дядю. Она даже никогда не знала его, и, конечно, она слышала истории о его безумии. Уверяю тебя, она не скучает по отцу. Джон вздыхает, его плечи все еще напряжены, а взгляд все еще тверд. — Что ты хочешь сказать? Санса не может сдержать легкой усмешки, что теперь украшает лицо. Руки выскальзывают из-за спины. — Я хочу сказать, что она угрожала ему не потому, что чувствовала семейную потребность в справедливости. Она делала это потому, что сам акт убийства отправил ее в изгнание, потому что он заставил ее покинуть дом, заставил ее пересечь океан, отдалил от трона, который ее «по праву». Она зла на сира Джейме не потому, что он убил ее дорогого старого отца, но потому, что она с самого начала оказалась в невыгодном положении из-за его поступка. И хотя я могу сочувствовать чему-то из этого, это тем не менее означает, что она может называть это так, как есть, и прекратить использовать смерть ее отца в качестве оправдания для необоснованных приказов. — «Необоснованных приказов»? — звонким голосом спрашивает Джон, на его лице снова загорается злость. — Сначала ты согласилась с ней, Санса. Ты так же легко его осудила. — Потому что он гораздо более прямая угроза для нашей семьи. Он заметно вздрагивает от ее слов, его взгляд скользит мимо ее плеча, и она на мгновение задумывается, что же заставило его так замолчать. Но все это исчезает мгновением позже — с привычным раздражением его глаза возвращаются к ней. И семь преисподних, она хочет встряхнуть его, или, может, просто вцепиться пальцами в свои волосы и закричать. Сделать что-то — что угодно — чтобы он увидел. Потому что как он может не видеть? Санса замирает, моргает, сжимает пальцы в кулаки. (Или, может быть, он видит. Может быть, он видит лучше, чем все они, но тогда…) Санса облизывает губы, осторожно на него глядя. Если она права, он затеял опасную игру. И она хочет оказаться правой. Потому что если это не так, значит, он отдал их дом лишь за то, чтобы покувыркаться с драконьей королевой. Он отдал Север за пару хорошеньких сиреневых глаз и теплую дырку, куда можно присунуть. Внезапно Сансе становится плохо. Не Джон. Это не мог быть Джон. И все же она видит, как Дейенерис с легкостью берет его под локоть, и как ее улыбка становится немного шире, когда ее взгляд останавливается на нем, и как она неосознанно наклоняется к нему, когда он говорит. Внезапно Сансу начинает трясти, кожу странно стягивает, легким в груди не хватает воздуха. Она не может перестать представлять его мозолистые руки на бедрах Дейенерис, его лицо, зарытое в ее предательски белые волосы, его тело, прижатое к ее неопалимой коже. Рука бессознательно скользит к горлу, пальцы впиваются в воротник. Взгляд Джона следит за движением, он приближается на шаг, но Санса выставляет вперед руку, останавливая его. — Не надо, — тяжело сглатывая, шепчет она, почти кипя. Плечи Джона слегка опускаются, он хмурит брови. — Санса. Ее взгляд все еще холоден — она не моргает. Рука сползает с горла, ладонь медленно опускается по воздуху. Она вопросительно поднимает бровь. — Почему ты передумала? — осторожно спрашивает он. На мгновение Санса задумывается. Видит темные черты лица, сильные плечи, видит то, как он уделяет ей все внимание, забыв дышать — он ждет, но она не знает, зачем. Санса вздыхает, выставив перед собой руки, бросает взгляд на каменные стены, на проблеск утреннего света, пробивающегося сквозь маленькое, далекое окно. — Я доверяю тем, кто служит мне — кто служит нам, — она надеется, что эта добавка напомнит ему, что она все еще действительно считает его королем — даже если он держит руку драконьей королевы как какую-то драгоценность (возможно, в такие моменты особенно). Она облизывает губы и снова смотрит ему в глаза. — Бриенна всегда была правдива и откровенна. Она всегда действовала в моих интересах. Я не солгала, когда сказала, что доверю ей свою жизнь. А это означает, что я доверю ей мой дом, Винтерфелл, — она делает глубокий вдох, скрещивая перед собой руки. — Я не настолько узко мыслю, чтобы отвернуться от возможного союзника, когда та, кому я доверяю, ручается за него, — слова попадают в цель, и она знает это, но не может себя остановить. Слова слишком легко срываются с ее языка, и, возможно, так между ними будет всегда. Быстрая злость. Быстрый вызов. Быстрая капитуляция. Образ его губ, приоткрытых и влажных, отпечатанный под ее ребрами, овладевает ей. Образ, запечатлевшийся за опущенными веками, который она хранит в тени своего разума, когда по ночам прячет руку под мехами — она вжимается лицом в подушку, задыхаясь от тихого освобождения, и тогда его имя поймано за стиснутыми зубами. Единственный вид капитуляции, который она когда-либо рассматривала. От этой мысли ей становиться стыдно, и делает шаг назад, увеличивая расстояние между ними. Джон смотрит на нее тяжелым взглядом, по его лицу скользит завеса боли, а потом исчезает, сменяясь знакомым недовольством, тем, что она возненавидела так же легко, как и их новую королеву. — Ты сказала, он напал… на отца, — запинается он на слове. В его явном гневе читается что-то странное. — Да. — И тем не менее ты принимаешь его? По слову Бриенны? — Так же как и ты, кажется, принял его. «Каждый человек необходим», помнишь? Джон хранит молчание, взгляд скользит между ее глазами, тело все еще как натянутая тетива. — Была дюжина других способов выразить свое мнение, не вызывая ее гнева. — Мое «мнение», так? — спрашивает она едко, бессознательно снова делая шаг к нему. — Вот во что превратилось слово Леди Винтерфелла? Просто во «мнение»? — Санса… — О, пожалуйста, избавь меня от своих банальностей, Джон, — выплевывает она. Джон делает один быстрый вдох, легко сокращая дистанцию между ними, на скулах играют желваки, его периодически начинает трясти перед ней. Ее рот немедленно пересыхает от его внезапной близости, тело напрягается в тугую линию — не дрогнув, она встречает его темный взгляд. — Ты опасно близка к измене, Санса, неужели ты, блять, не понимаешь? Его грудь вздымается. Ее пальцы сжимаются в кулаки по бокам от тела. — Все, что я вижу — это король-предатель и его королева-тиран. Так что, пожалуйста, скажи мне, что я должна здесь рассматривать, если не предательство? — «Король-предатель»? — усмехается он, его лицо искажает ярость. — Ты даже не — ты не имеешь блядского понятия, Санса, не имеешь блядского понятия, что я — что я должен был… — он замолкает, облизывает губы, пытаясь отдышаться, разворачивается и отходит от нее, останавливаясь посреди коридора — готовый вот-вот взорваться от невысказанного гнева. — Тогда докажи мне обратное, — бросает вызов она, неуверенно подходя к нему. Джон смотрит на нее через плечо, резко нахмурив брови, взгляд его серых глаз темнее, чем она когда-либо видела. Он делает глубокий, полный вдох, обдумывая, кажется, свои слова, прежде чем дать им почувствовать вкус воздуха. — Ты должна быть осторожна, Санса. Намного более осторожна, чем сейчас. Она делает еще один отчаянный шаг. Она могла бы коснуться его, если бы захотела. Вытянуть руку и дотронуться до меха на его плаще — плаще, который она сшила для него так много лун назад, в середине ее барахтанья — зарождающейся любви к брату, в котором она не думала, что будет нуждаться так отчаянно, как сейчас. (И совсем не как в «брате» — как ей бы следовало). Она прижимает язык к небу, окидывая его пристальным взглядом. — Я дала ей не меньше, чем того требовали приличия. — Да, но и не больше, — он бросает на нее испепеляющий взгляд, поворачиваясь к ней полностью. — А что еще должна я дать? Что еще она может требовать, когда у нее уже есть мой дом, мои люди и мой брат — мой брат — и я… я… — она делает еще шаг, и, без предупреждения, они возвращаются к тому, чтобы дышать воздухом друг друга, и она не понимает, как им снова удалось прийти к этой точке, к этой близости, к этой неуверенной пульсации пространства между ними — расстояние больше, чем выдох, но меньше, чем шаг — этот клубок воздуха, который, кажется, тянет их легкие, дергая, таща — терзая их своей интенсивностью — пока они не пропитаются запахом друг друга, а под их кожей не начинает петь безумие, и каждый возможный способ, которым она могла бы коснуться его, прямо здесь, в ее руках и… — Но я не твой брат. Пропасть никогда не была такой широкой. Глаза Джона расширяются от неосознанного облегчения, рот приоткрывается, а затем закрывается, взгляд на мгновение упирается в пол. Санса чувствует желчь на языке. Она кивает, глубоко дыша, пытаясь сдержать слезы. — Ты прав. От ее слов Джон вскидывает голову. — Ты прав, мне жаль, — она встряхивает головой, потирает виски, стараясь привести в порядок дыхание. — Ты прав. Глаза Джона ищут ее, дыхание замирает в груди, кажется, что-то отчаянное, полное надежды вертится на кончике языка. — Мой сводный брат, — поправляется она и смотрит, как он мгновенно закрывается, его лицо — снова военная маска изнеможения, гнев покидает его внезапно, словно это зримый выдох его тела. Она непонимающе хмурит брови. Почему между ними все еще это есть? Разве она не назвала его Старком, когда говорила с ним на стене их заново отстроенного дома? Разве она не говорила ему, снова и снова, что он был стаей, он был их — Брана и Арьи и… и ее. (Может, ее особенно, но она не позволит себе думать об этом за пределами безопасного покрова ночи, когда она может протянуть руку через пустое пространство своей большой кровати и притвориться). — Санса, — и то, как он произносит это, снова выводит ее из себя. Она не хочет очередного предупреждения. Она не хочет очередного выговора. Она не может больше вносить это жгучее наказание, сдерживаться, чтобы не обхватить его лицо руками и… и — заткнуть его каким угодно способом (даже тем, о котором она должна жалеть, но не будет). — Не надо, — если бы слово было материально, оно было бы льдом. Джон делает один усталый вдох. Который делает ее дерзкой, который делает ее отчаянной. — Когда она начала значить больше? — выбор слов был бы унизительным, но она не может найти в себе силы, чтобы волноваться об этом. Не тогда, когда он прямо здесь, перед ней — прямо перед ней — и когда он выглядит как Джон, которого она знала и при этом совсем не как он, и она может почувствовать его запах на таком расстоянии — боги, она может почувствовать его запах (похожий на мокрое дерево и масло), и каким-то образом, между ними все еще драконья королева. Каким-то образом Дейенерис легко и прочно вклинилась между ними, и Сансе остается смотреть на него через пропасть, вопрошая на расстоянии, оплакивая его отсутствие, даже когда он вернулся туда, где ему место — в Винтерфелл, домой. Даже когда он смотрит на нее точно так же. Выражение исчезает с его лица прежде, чем она успевает его как следует разглядеть, но это не важно. (Никогда за пределами безопасного покрова ночи). — Она не значит, — произносит он низким голосом, словно открывает секрет, словно боится рассказать правду. Санса облизывает губы, но не говорит ничего в ответ, слишком боясь разрушить момент, слишком боясь, что он возьмет слова обратно. Джон закрывает глаза и вздыхает, проводя рукой по лицу, и он сразу же выглядит старше — необъяснимо хрупко. — Она — наша королева, — говорит он, как будто этой причины достаточно. — И я уже преклонил колени, — он опускает взгляд, и она должна наслаждаться этим. она должна, но… Ее плечи снова напрягаются, копье негодования пронзает позвоночник мелкой дрожью. — До или после того, как ты оказался у нее в постели? — ей хочется думать, что она скрыла чувство предательства в голосе, но оно все еще там, свистит в ее словах как Северный ветер, ломает ее. Джон снова вскидывает голову. Он втягивает горячий воздух сквозь приоткрытые губы. — Я не буду говорить об этом с тобой прямо сейчас, Санса. — А когда? Когда она уже сожжет дотла половину Севера? Когда ты поскачешь с ней на юг ради бессмысленного проклятого трона? Он расправляет плечи, на скулах играют желваки. — Как долго мы будем спорить об одном и том же? — Пока ты не начнешь говорить правду. Она произносит это с дикой надеждой. Она точно так же устала от этого спора, точно так же устала от этого неистового, раздирающего на части напоминания о той угрозе, что он привел в их дом, в их жизни, в самую его постель (и, возможно, последняя часть не должна значить так много, как значит, но она все-таки значит, и Санса устала притворяться, что это не так). Но она обвиняет его во лжи, потому что знает — она знает — он не рассказывает ей всего. И, наверное, это приносит больше боли, чем она думала. Санса знает, что он разговаривал с Сэмом предыдущей ночью. Она знает, потому что видела его, выходящего из крипты со сжатыми кулаками, прижатыми по бокам тела — брови его нависли над темными глазами, сама его осанка, его яростная, израненная походка легко притягивает ее взгляд даже в темноте ночи. Сэм нерешительно стоял у входа в крипту, казалось, раздумывая, следовать за ним или нет. Она заставила себя покинуть свое место на крепостном валу, чтобы найти Джона, когда заметила Брана, пристально смотрящего на нее с его места у ворот, не так далеко от нее. Лишь едва заметного покачивания головы было достаточно, чтобы остановить ее. И прошлой ночью это было нелегко. С тех пор, как Джон вернулся домой, напряжение между ними усилилось, и она постоянно ощущала его, нервами, на кончиках пальцев — постоянно — как будто что-то лежало под ее кожей, пульсируя, жаждая освобождения. То, как он не может долго удерживать ее взгляд. Да, есть что-то, чего он не говорит ей. Возможно, больше, чем одно «что-то». И она добьется от него правды. — Санса… — Знаешь, она сожгла Тарли, — это соскальзывает с языка еще до того, как она успевает задать вопрос, и в тот же миг Санса жалеет об этом, видя боль, тонко проступающую на его лице. Но она проглатывает ее, давит дальше. — Отца и брата Сэма. Сожгла заживо драконьим огнем. Перед их побитыми, сдавшимися людьми. Потому что они не преклонили колени. Джон тяжело сглатывает, но не отвечает ей. — Кого еще она грозилась сжечь? Джон слегка вздергивает подбородок, на кончике языка — ее имя, она уверена в этом. Этот его предупреждающий взгляд, это освещающее его брови предостережение — и в ней снова загорается праведность. — Мы знаем, что Серсею. Это едва ли новость. Сделает ли она то же с сиром Джейме? А что насчет одичалых? Ты знаешь, что они не преклоняются ни перед кем. Он вздыхает, потирая переносицу. Ее горло зудит от негодования. — Она еще не угрожала своим советникам? В последнее время она не очень ими довольна. — Санса, — глубоким рокотом в горле. Его рука падает вниз с лица, и он смотрит прямо в глаза. И вот что. Она не может остановиться. Никогда не могла. Ее глаза скользят между ее глазами, грудь тяжело вздымается. Он так близко, так необоснованно близко (или, может, близко она), и где-то в подсознании тихо гудит опасность, бьется о череп. Она лижет губы, пробуя на вкус терпкий воздух. Что-то поселяется в животе, тяжелое и острое — что-то вроде ужаса (хотя ей противно признаваться в этом). — А не угрожала ли она еще сжечь меня? Дыхание Джона перехватывает, глаза медленно расширяются, рот приоткрывается. И, ох, внезапно — ей не хватает воздуха — она понимает. — Она угрожала, — недоверчиво, неуверенно шепчет Санса. — Нет, Санса, — быстро заверяет он ее, быстро приближается на расстояние выдоха, протягивая руку, чтобы поднять ее подбородок, когда она опускает голову к груди, когда она тяжело дышит — но его прикосновение сейчас слишком горячее, слишком резкое, и она делает шаг назад. Его пальцы соскальзывают с ее челюсти, и — да, да, так лучше. Джон судорожно сглатывает, его голос напряжен, и она осмеливается услышать в нем отчаяние. — Санса, она бы не — она бы не, — он замолкает, облизывая губы, пытается снова. — Я бы никогда не позволил ей. — Ты бы никогда не позволил ей, — гулко повторяет она, проглатывая страх. — Но она бы не послушала. Джон моргает, молчит, сжав губы в тонкую линию, сжимая и разжимая кулаки. — Вот кого ты привел в наш дом — в наш дом, Джон, — она не понимает, почему глаза застилает влага. Она должна быть в ярости. Она должна дрожать от гнева. Она должна кричать и кусаться и злиться. Но она трясется совсем по другой причине. Может, дело в том, как меняется его лицо, как он медленно встряхивает головой, как приоткрывается рот, словно он собирается что-то сказать, но не произносит ни слова. Может, дело в том, что он все еще носит ее плащ, и в том, как абсолютно благоговейно он произносит ее имя, и в том, что она все еще может чувствовать его запах, всегда чувствовать его запах, будто ее легкие уже окрасило его присутствие. Может, именно так Санса понимает — внезапно и безвозвратно — что влюблена в него. — Если Дейенерис — то, что стоит между нами и армией мертвых, тогда… — он прерывается, делает вдох, смотрит ей в глаза, — тогда позволь ей. Санса мигает, сжав губы. — Позволь ей, — снова говорит он, на этот раз более грубо, на этот раз полной грудью, дыхание вырывается из уст. — Стая живет. И ты всегда была моей, Санса. (Она спрашивает себя, не ошибается ли, слыша слова совсем по-другому — она жаждет, даже когда знает, что не должна). Рот Сансы приоткрывается, и она не уверена, это ее сознание играет с ней, или ее собственное отчаянное томление, но она клянется, что его взгляд скользит по ее губам — лишь одним вздохом — но этого достаточно. Этого достаточно. — Она никогда не значила больше, — говорит он, пылко на нее глядя. — И никогда не будет. Внезапно Санса вспоминает его смех, когда она подавилась элем в ту первую ночь в Черном Замке. И она вспоминает то, как он пообещал защищать ее, его лицо тогда — темная, страстная тень в палатке рядом с Винтерфеллом. И она вспоминает тепло его губ на ее брови и тот вздох, что он издал рядом с ее кожей, и миллион других раз, когда он говорил ей, нежно, без слов, что она была стаей. Она была его. (Является ли она алчной, если хочет оставаться его — только его?) Джон вздыхает, проводя рукой по лицу, по его усталому, искаженному болью лицу, лицу, которое она научилась узнавать в тени и на свету, во сне и наяву, в желании и трепете. Это лицо, которое она знает — глубоко — даже не вглядываясь. Морщина между бровей, морщинки в уголках глаз, шрам, тянущийся ниже левого глаза. Ямочка на правой щеке, когда он усмехается — и во весь рот, и украткой — и легчайший изгиб губ, когда он произносит ее имя — ее имя — словно какой-то темный секрет, словно шепот болезненного откровения. (Может быть, она не единственная, кто ночью тянется через пустую кровать). Это опасная мысль, та, которой она не дает сформироваться полностью, потому что если она позволит… если позволит… Она обнаруживает, что тянется к нему еще до того, как осознает, что движется. Он ловит ее запястья еще до того, как она успевает обхватить его лицо, до того, как она может запустить пальцы в его воздух. Он стоит, смотря на нее, и она смотрит в ответ, и думает, что, наверное, она совсем прекратила дышать. — Санса. — И что, если я скажу тебе, что ты был мой? — слова пятнают губы, дыхание замирает на языке до того, как она ловит за стиснутыми зубами и проглатывает его. Джон резко вдыхает, яростно моргая, его язык пробегает по губам. Он усиливает хватку на ее запястьях. Но это не безопасный покров ночи, и лучше он будет у нее в качестве брата, чем его не будет совсем, поэтому она задирает подбородок и смаргивает обжигающую соль в уголках глаз. — Ты тоже моя стая, Джон. И, может, она ошибалась, потому что что-то мелькает на его лице при ее последних словах — его брови хмурятся, он глубоко, обреченно вздыхает. Она видит, как напряжена его челюсть, когда он снова пытается заговорить. — Я обещал защищать тебя. — И ты защищал, — она ненавидит то, как ломается голос. — Неужели ты не понимаешь, что я хочу сделать то же самое? Он закрывает глаза, его грудь вздымается и опускается, и если бы он до этого не держал ее за запястья, она бы уже притянула его к себе, зарывшись носом в ямку на шее, обхватив его широкие плечи руками, чувствуя, как он дышит рядом с ней. И тогда он роняет голову ей на плечо, из его уст вырывается один длинный, прерывистый выдох, и она не может ничего, кроме как стоять там рядом с ним. — Санса, пожалуйста, я не могу — я не могу сделать это с тобой, не сейчас. Она облизывает губы, пытаясь восстановить дыхание, ее взгляд останавливается на сером камне перед ними. — Когда? Он лишь немного поворачивает голову, достаточно для того, чтобы она почувствовала его горячий выдох у горла, и она ослабевает рядом с ним, не в состоянии и не желая сохранять между ними дистанцию. Джон напрягается, его пальцы оборачиваются вокруг ее запястий. — Я с тобой, Джон, я в этом с тобой, но ты должен… Его тихий смешок пугает ее, заставляет непонимающе нахмурить брови, и потом она усмехается, закатывая глаза, в то время как в груди зарождается смех. — Не надо мне никакой чуши про «до слова но», — поддразнивает она, и в ее сердце укореняется странная наполненность. Джон молчит, просто дышит рядом с ней — лоб все еще прижат к ее плечу, глаза все еще закрыты. Санса проверяет его хватку, медленно опуская одну схваченную руку, чтобы обнять его за шею. Пальцы дрожат, когда она осторожно запускает их в его кудри. Он издает мягкий удовлетворенный звук, который, она думает, он даже не замечает. — Я с тобой, — повторяет, на этот раз увереннее, на этот раз касаясь задней части его шеи твердыми пальцами. Когда она склоняется к его голове, то касается щекой его уха. — Всегда. Джон дрожит рядом с ней, все еще касаясь ее запястья, и вот он проводит большим пальцем по пульсу на ее свободной руке, и прикосновение это медленнее, нежнее, чем любое из тех, что она когда-либо ощущала. Санса выдыхает его имя у его уха. В какой-то момент это просто становится ими. — Я буду ждать тебя, Джон. Если ты попросишь меня, — и это самая истинная вещь, что она когда-либо знала. Еще один горячий выдох у горла, его губы — в миллиметре от кожи, и она понимает, внезапно, не зная, как — она понимает. — Но ты не будешь, правда? Ты всегда был моим. Она не может терпеть жар. Жар — это кровь и болезнь и он. Нет, дайте ей холод. Дайте ей холод Старков. Она будет носить зиму словно прохладный плащ на плечах. Рука выскользает из его волос, когда она отступает от него, он ослабляет хватку на ее запястье. Джон продолжает держать голову опущенной, даже когда она соскальзывает с ее плеча. Он делает глубокий вдох, расправляет плечи, поднимает взгляд и встречается с ней. Вот что происходит между ними сейчас. Ноющая пропасть на расстоянии выдоха. Стоны под кожей стихли и замерли. Вот что значит любовь Старков, любовь волков. Она, как всегда, ждет ночи. (Безопасное одеяло, чтобы укрыться — необходимое, пульсирующее, яростное). — Ты говорила, что верила в меня. — Я верила, — Санса тяжело сглатывает, не отводя взгляда. — Я верю, — поправляется она. Джон кивает, его взгляд задумчивый, нежный. — Я не буду проверять твое доверие снова. Обещаю. При этих словах ее сердце сжимается, и она может только смотреть на него, приоткрыв рот. Ее глаза жжет от соленых слез, которых она даже не замечает. — И когда война будет окончена… — он замолкает, задерживая дыхания — речь подводит его. Он смотрит на тонкое запястье, что он все еще держит, глядит на него мгновение, и затем подносит ее руку к лицу — его губы прижимаются к гладкой коже внутренней части. Санса делает свистящий вдох. Губы застывают там, мягкие и влажные, большой палец поглаживает ее ладонь, пока он целует ее кожу. И затем он отстраняется, его губы на мгновение, на ослепляющее, раздирающее мгновение его губы задерживаются на ее пульсе, и она может почувствовать его горячее дыхание возле ее дрожащей кожи, и вот он стоит прямо, отпуская ее запястья. Его руки прижимаются к бокам, он встречается с ней взглядом. — Когда война будет окончена, — говорит он, и никогда не заканчивает. И тем не менее Санса понимает. Не отводя взгляда, она молча кивает. Потому что он не попросит ее ждать. Он не может просить ее ждать. И все равно… все равно… Джон проглатывает те слова, что оставались на кончике языка, кивает, делает медленный, медленный шаг назад, и потом отворачивается от нее, идет по коридору туда, откуда пришел. Санса стоит, глядя туда, где раньше был он Одной рукой обхватывает запястье, что он целовал — ее кожа все еще поет под его горячим касанием. Он не попросит ее, она знает. Никогда не попросит. Но она все равно будет ждать. Она будет носить ее прохладный зимний плащ подобно настоящему северянину. А когда солнце просочится сквозь отяжелевшие от снега тучи, и воздух потеплеет от наступающего лета, и волки смогут бегать свободно, когда драконы не будут угрожать им в их логове, тогда, может быть — может быть… Она еще может называть его своим. Стаей или нет. Стаей, или чем-то большим. Ибо она уже давно его. Когда Зима увидит свой конец — она откроется бесконечному Лету. До этого времени она будет ждать тепло. Она будет носить свой меховой плащ. Она будет ждать. Она будет ждать.