Quid facietis cum vani? (Что ты сделаешь со своей беспомощностью?)

Тусклый свет уже почти мертвой лампочки, которая к тому же раздражала своим миганием, навивала ещё большее чувство безысходности. Безысходность. Интересно, остался ли человек, не познавший этого чувства? Кажется, что еще даже не родившиеся дети, находясь в утробе матери, если та еще жива, конечно, уже познали ее. Безысходность. Сейчас, в это время, это чувство живет в каждом из них. Глубоко в сердце. Просто есть сильные люди, которые всеми силами прячут ее, как нечто постыдное. Личное. Или слабые, которые сдались заранее, показывая всем, не стесняясь, не пытаясь что-то с ней сделать. Просто хандрят. Есть и такие, кто попытался с ней справиться, но потерпел крах. Те, кто устал бороться. Однако, есть и такие, которых нельзя назвать сильными; они не выставляют безысходность напоказ, но и не прячут, страшась, того, если кто-то увидит. Она где-то там, это можно увидеть по глазам. Но где-то глубоко внутри. Как она туда попала? Ушла. Сама. Растворилась, но не исчезла насовсем. Растворилась, но осадок остался. Таким людям трудно дать имя. Люди смирившиеся, но не со своей участью, нет, с присутствием безысходности, горечи страха, тоскливого отчаяния, надежды, такой тусклой, что кажется, что та потухнет, стоит только лишний раз шевельнуться, надежды, отдающейся резью в груди. Надежды, которая бьет, пожалуй, сильнее безысходности. Трудно сказать, кому повезло больше: тем, кто эту самую надежду потерял, или тем, кому оскалившейся кошкой она царапает грудь. С одной стороны, если надежды нет совсем, то безысходность потихоньку льется через край и топит легкие изнутри. А если все же есть, то она безысходность держит под контролем, но если надежда, даже такая тусклая, как свет той же лампочки, надежда, что дает сил не поддаться отчаянию, внезапно окажется надеждою пустою, контроль тот разбивается в дребезги, словно кувшин, осколки которого впиваются в легкие. Безысходность же после долгого заключения дает себе волю, радует себя долгожданной свободой. На пару с ней приходит и отчаяние, кому не давала поддаться надежда. Вдвоем они составляют яд, что медленно распространяется по телу, направляясь к сердцу. Яд уже заполнил легкие, в которые по прежнему воткнуты осколки кувшина. И человек умирает медленно, крайне мучительно, и если ему не помочь вовремя, уже не помочь никогда. Так кому же все-таки живется легче? А можно ли называть это жизнью, если надежды нет? А можно ли называть надежду напрасной? Если она фальшива, то это не надежда вовсе. Всего лишь самовнушение. Или может она была, но ее отобрали? Кто? Реальность? Да, у реальности порой действительно жестокое чувство юмора. А ведь буквально несколько лет назад мир процветал. Пик развития технологий и эпохи потребления. Казалось бы, что может угрожать человечеству кроме глобального потепления и полного загрязнения земли? А разве Земля уже не загрязнена до этого? Людьми, например? Или, скажем, проблема обеспечения человечества ресурсами, исчерпание нефти, природного газа, угля, древесины, цветных металлов, дефицит водных ресурсов? Смешно, но это настигло внезапно и застало врасплох все человечество. Они даже не осознали толком, что произошло. Вирус. Болезнь. Смерть. Своего рода наказание? Кто знает? Наверное, если кто и знает, то создатель этого беспредела. Какова вероятность, что этот Создатель мертв? Кажется, будто это какой-то кошмар, после просмотра какого-нибудь постапокалиптического фильма. Потому что, да, без шуток, какого черта все будто со сценария списано? Это было бы смешно, если бы не было так страшно. — Черт возьми, — пробормотала себе под нос Стейс, а это была именно она. Да, такое себе имечко. Очередной бутылек чернил закончился на самом нужном месте. Брюнетка подняла голову, небрежно бросив письменное перо на старый потрепанный временем деревянный стол. Поднявшись со стула, девушка поспешила искать заветную баночку, пока не потеряла мысль, о чем, собственно, хотела написать. Прошло как минимум 15 минут долгих поисков, сопровождаемых шорохами бумаги, звуками выдвигающихся ящиков и не обошлось без тихого мата себе под нос, однако, чернила найти так и не удалось. — Бля… — простонала Стейс и села на стул, развалившись на нем в разочаровании. — Вот, возьми. Чья-то рука поставила на стол, совсем рядом с тем небрежно отброшенным пером, бутылек злосчастных чернил. Девушка перевела взгляд на человека, которому, собственно, и принадлежал голос. И рука. И, видимо, преподнесенные чернила. Перед ней стояла девушка с очень светлыми волосами и ярко зелёными глазами. Ее кожа была очень бледной и, по сравнению с кожей брюнетки, которая была смуглой по своей природе, девушка выглядела просто белым пятном. Стейс не могла похвастаться красивой внешностью и яркими, такими необычными, зелеными глазами, сама она была довольно низкой, с сомнительной фигурой, немного смуглой, даже учитывая тот факт, что она сутками не выходит на улицу, по понятным причинам, светлее она не станет; волосы были иссиня черные, подстриженые под удлиненное каре с выбритым затылком, но волосы у нее росли довольно быстро и теперь было сложно дать определение беспорядку на ее голове, и, к слову, Стейс, кажется, забыла о существовании таких вещей, как расческа, так что, волосы были всегда растрепаны; глаза, пожалуй, ей в себе и нравились, и не очень одновременно. Они не были редкими зелеными, очаровательно голубыми или эстетически серыми, как дым сигарет. Они были карие. Много людей с таким цветом глаз, правда? Но они не были ореховыми, просто карими или светло-карими. Они были темными, почти черными, скорее цвета кофе. Раньше, когда лучи солнца блестели в ее глазах, можно было увидеть янтарный. — О, Элисс, ты так вовремя! Ты уверена, что у тебя в роду нет никаких гадалок? А то я отчего-то притягиваю подобных типов, — Стейс улыбнулась и выпрямилась, расслабленно расправив плечи, — Спасибо, это, — кивок на чернила, — очень кстати. Видимо, я действительно довольно предсказуема, да? Ты будто знала, что у меня на столе здесь настоящий кошмар. На самом деле, это творческий беспорядок. То есть, был им, но в какой-то момент что-то явно пошло не так. Ты в самом деле знала, что я не могу найти эти треклятые чернила, не так ли? — Ты сидишь здесь уже часов десять, Стейс, — Элисс укоризненно покачала головой, — так что, я пришла просто потыкать твой труп палкой прежде, чем он станет живым трупом. А чернила, кстати, стояли на той верхней полке, — Элисс указала пальцем на старый шкаф, заваленный разным хламом. На самую верхнюю полку. Какой хозяин, такой и шкаф. Я имела в виду беспорядок, а не намекаю, что Стейс-хлам И не удержалась от смешка. И хитрой усмешки. — Эй! Я уверена, я услышала эту чертову усмешку в сторону моего роста! , — притворно возмутилась представительница низкого роста, слегка дуясь, — Отставить намеки про рост! И вообще, мой рост метр пятьдесят девять! Это нормальный рост для девушки с азиатскими корнями! — брюнетка прикусила губу, чтобы сдержать ответную улыбку. Позволила лишь прищурить глаза и расслабленно усмехаться уголками губ. — Рхахахаха, нет, что ты, — Блондинка рассмеялась, и шутливо устроила локоть на голову Стейс, как на подлокотник кресла. После небольшого унижения своей подруги, Элисс мельком глянула на бумагу на которой брюнетка что-то писала, и Лисс догадывалась что: — Опять пишешь письма родным? — спросила открыто. Рука второй девушки неловко, скорее машинально, нежели с серьезными намерениями, предприняла жалкую попытку закрыть бумагу рукой, неуверенно, пробормотав: — Да, ты знаешь, возможно еще есть шанс того, что они живы и мое письмо дойдет до адресата… — улыбка была горькой, губы немного поджаты, взгляд отведен, словно в попытке не смотреть правде в глаза. Казалось, она сама не верила в свои слова, но надежда все же была. Правда, судя по ощущениям, она вот-вот потухнет. — В конце концов, что у меня еще остается от семьи, кроме веры? — проговорила Стейс, продолжая смотреть в никуда и пытаясь проглотить подкатывающий ком в горле. Воздух в комнате в какой-то момент, кажется, несколько потяжелел, так же, как и взгляд вышеупомянутой. Зеленоглазая убрала руку с головы Стейс, мягко растрепав их напоследок; та готова была мурчать от подобного, казалось, стоит кому-то ласково приласкать за ухом или начать перебирать прядки, она сейчас растает. Развернувшись к брюнетке спиной, она поспешила к выходу, но перед тем как выйти, притормозила. — Мы все уже ждём тебя, — бросила через плечо напоследок. — Да, я уже иду, — сказала брюнетка в ответ, стараясь перестать кривить губы в болезненной гримасе. Элисс вышла, а Стейс медленно поднялась со стула. Она подошла к стене, на которой было размещено оружие, мельком глянув в свое отражение в зеркале рядом. Под глазами залегли синяки; девушка не сдержала хмык: усталость начинает скапливаться, и она начинает допускать ошибки. Нужно решить что-нибудь с замком на двери. А то нехорошо получится. На голове бандана цвета хаки с насыщенными оттенками. На руках надеты перчатки без пальцев, черные. Серая майка, была заправлена в джоггеры, того же цвета, что и бандана, впрочем, куртка в довольно большим капюшоном, накинутая сверху, была тех же цветов военные ремни на поясе, там же были закреплены патроны и узи; на бедрах крепились кобура с пистолетами: Стейс часто использовала парные или разные, но оба, в зависимости от ситуации; на ногах черные берцы. На икрах в специальных карманах лежало несколько кинжалов. Призадумавшись немного, брюнетка взяла ножны, из которых вынула мачете. Убедившись, что лезвие не затуплено, она закрепила его на поясе. Конечно, она положила еще оружия в довольно большую сумку, но предпочитала держать при себе то, что будет достаточно эффективным и не будет замедлять движения. По правде, от всего этого уже тошнило порядком: все тот же цвет, всё те же берцы и все тот же мир. Не глядя, она протянула руку к ближайшей полке, взяв последний недостающий элемент. Она какое-то время держала его в руках, всматриваясь, ища в нем что-то. Возможно, ответы? Тихо выдохнув, она надела темный противогаз, закрывающий лишь нижнюю часть лица, и, бросив последний взгляд на зеркало, поспешила на выход.

Надежда. Такое простое слово, но имеет сколько оттенков. Надежда вернуться живым. Такая надежда, наверное, самая популярная сейчас. Откуда она взялась? Такая отчаянная. Надежда выжить из страха смерти. Надежда выжить из желания защитить слабых. Надежда вернуться с задания без потерь. А есть надежда, рожденная из любви. У нее есть разные оттенки, но ее цвет не меняет ее сути; надежда выжить чтобы заботиться о любимых, надежда увидеть их вновь; надежда, рожденная из страха потерять близких, потому что боишься одиночества. Надежда, которую выдумал ты сам. Неважно какая это надежда, когда суровая реальность отбирает ее, ты все равно страдаешь. Захлебнешься смесью горького отчаяния, одурманенной долгожданной свободой безысходности и тоскливой беспомощности. В таком мире, ты просто обязан быть сильным, ведь слезы, упав на глубокие раны от осколков, воткнутых в легкие причиняют лишь больше боли, а боль, как всем известно, удваивает страдания. Раны эти станут лишь болезненней, приправленные болью потери. Неважно чего: самой надежды, себя, любимых. Боль потери всегда будет б о л ь ю.