Сожаление

Матвей часто совершал необдуманные поступки. Он не гордился этой чертой; скорее, слегка стеснялся своей привычки сначала делать, а потом думать. Обычно это не заходило слишком уж далеко — ну, сказал что-то грубое преподавателю, не убивать же его за такое? Да, пару раз он и правда ходил по тонкому льду — без предупреждения уходил на задание, непослушно летел в глубь событий или просто высказывал своё недовольство в очень грубой форме кому-нибудь из студентов. Единственное, что объединяло все эти необдуманные действия — это результат. В конечном итоге Матвей всегда жалел о том, что поступил именно так. Иногда он лежал на холодном полу балкона и размышлял, размышлял, размышлял. Матвей никогда и не думал, что настанут дни, когда он раз за разом будет прокручивать уже свершившиеся события и недовольно стискивать зубы. Корецкий как мантру твердил себе «ничего уже не изменить», но это не особо помогало. Он пытался заглушать мысли громкой музыкой — тяжёлым роком, задорными поп-композициями и даже шансоном — ничего не помогало. Мысли залезали в самые дальние уголки души, в одиночестве снова вылезая наружу. Никто не замечал этого. Точнее, Матвей не позволял кому-либо заметить — он не хотел такого внимания и жалости, что могла появиться. Он улыбался, глупо шутил, подолгу сбегал на верхние этажи замка — лишь бы не начали задавать вопросы. Ему улыбались в ответ, по-дружески ударяли в плечо, после фыркая на очередной побег. Это то, чего хотел и чего добивался Корецкий — всё было идеально. Было. В этой идеальной стратегии появилась брешь — совершенно небольшая по началу, но после выросшая до огромных размеров. Лиля почему-то не улыбалась на его шутки, не хлопала по плечу и не фыркала на его побег. Она смотрела внимательно-внимательно, непонятно что пытаясь разглядеть в нём. Матвей избегал её взгляда; он боялся, что если посмотрит на неё — она всё поймёт. Все его страхи, все его переживания и разочарования в себе. Корецкий пытался держать дистанцию, уворачиваться от тонких маленьких ладоней, однако всё было бестолку. Лиля хватала его за ткань толстовки, пытливо пытаясь поймать взгляд, невинным голосом спрашивала, не хочет ли он вместе со всеми пойти в караоке. После, получив его отказ, отказывалась сама, объясняя это своим искренним желанием разбавить его постоянное одиночество. Матвей сопротивлялся, уговаривал её идти по своим делам, но она упрямо продолжала проводить с ним время. Она звала его на небольшую вечеринку, в кино вместе со всеми, в аквапарк и в музей. Корецкий позорно для самого себя убегал — скрывался в многочисленных коридорах замка, пока что в полной мере не знакомых для девушки. Матвей убегал, после проклиная себя в своей отвратительной натуре — он не мог перестать, а это заставляло его заниматься постоянным анализом и самобичеванием. Это был чертов замкнутый круг. Он продолжал отказывать, убегать, разочаровываться в себе, после снова начиная всё заново. Она продолжала пытаться, искать его и недовольно вздыхать. Корецкий хотел уже прямо сказать ей, что такой он есть, что уже ничего нельзя сделать, что так будет до конца его жизни, но… Но Лиля вдруг нашла его. Она нашла его на полу каменного балкона — с плеером в руке и пустой бутылкой воды. Матвей думал, что это случайность. Но потом она нашла его снова. И снова. И снова. Она приходила, смотрела на него пару секунд и начинала что-то говорить. Это могли быть и глупые рассказы, и какие-то глупые размышления, и обычные рассуждения на тему фильмов. Она приходила и вытесняла мысли Матвея своими мыслями. Корецкий поначалу молчал — только слушал её мягкий тихий голос, уткнувшись в свои же колени или отвернувшись в стену. Лиля будто этого не замечала — продолжала говорить, пока в горле не станет сухо. Каждый раз она приходила и говорила, успокаивая и даря ощущение тепла. Матвей не решался начать говорить — ему казалось, что одно его неверное слово всё разрушит. Он знал, что он должен говорить, но страх и трусливость играли с ним злую шутку. Но один раз Лиля не пришла. Он прождал её несколько часов, после, неожиданно для себя побежав в её комнату. Идиот-идиот-идиот — говорили ему девочки, уже через закрытую дверь крича, что она в лазарете. Был вечер, и по-хорошему его должны были прогнать, но, наверное, удача была на его стороне — он смог добраться до её койки и сесть рядом. Она с трудом разлепила веки, после уже в удивлении распахнув глаза без каких-либо усилий. Матвей не разбирался в болезнях или чем-то подобном, но даже отсутствие больших познаний не помешало ему предположить, что она сильно простудилась — горло её, скорее всего, сейчас скребли кошки, а всё тело бросало то в жар, то в холод. Лиля тщетно прокашлялась, пытаясь что-то произнести, но Корецкий отрицательно покачал головой, лишь тихо произнеся: «Сегодня буду говорить я». Он говорил, говорил и говорил — о своих беспокойствах, чувствах и переживаниях. С каждым словом становилось легче, с каждой высказанной мыслью — чище в голове. Лиля слушала, поджав губы и отведя взгляд. Корецкий сжал ткань штанов ладонью и тихо произнёс «спасибо». Спасибо, спасибо, спасибо — лились предложения, извиняющиеся и благодарные. Он благодарил искренне, пытаясь скрыть теплоту взгляда и горящие щёки в ночной темноте. Лиля слушала внимательно, не шевелясь, словно боясь спугнуть. Тогда ночь расставила всё по местам и прорвала плотину — после они говорили уже вдвоём, обсуждая и обсуждая, пытаясь понять и переубедить друг друга. Матвей старался теперь не убегать — Лиля говорила, что это не тот путь, который он должен проходить. Он поначалу сопротивлялся, но после действительно решил довериться ей и её наставлениям. И будто легче стало дышать. Она говорила, что совершать необдуманные поступки — это не грех, что это не финиш и не концовка его жизни. Лиля твердила, что финишем это могло бы стать только в случае отсутствия чувства вины, а так как Матвей не страдал этим, то волноваться было не о чем. Она действительно говорила много важных мыслей. «Твоя ошибка — это не приговор, а твоя ступень для следующих действий» «Это стимул стать лучше прошлого себя хотя бы на несколько сотых процента» «Если это уже точно нельзя никак изменить, то не жалей. Сделай чёткие выводы и двигайся вперёд» И Матвей верил. Он старался уйти от своего сожаления хоть на миллиметр, хоть на самый небольшой шаг. Лиля поддерживала его, направляла и слушала. Он теперь не стеснялся благодарить её — каждый день он говорил ей «спасибо». Каждый раз она широко улыбалась и мягко трепала его по волосам. Шаг за шагом он уходил от своего разочарования, он учился на ошибках, пусть иногда и оступаясь опять. Это привело его в какую-то третьесортную книжку, над которой они вместе с командой смеялись, идя по тропинке с целью найти проблему. Общая атмосфера была тёплой — впервые Матвей не чувствовал себя особняком, и это действительно радовало его больше, чем что-либо. А после вспышка. Кровавое месиво, ярко выделяющееся на фоне угольно-черных туч. Пусть он видел такое не раз, но тошнота всё равно ненадолго подступила к горлу. Саша уверенно раздавал указания, уже готовясь идти в атаку, а остальные слушали его в пол-уха — и так каждый знал, что ему нужно делать. Матвей тоже понимал это, поэтому без особой заминки расправил крылья и принялся за свою часть работы. Всё шло как-то тягуче-медленно; противные существа сопротивлялись, а силы начинали потихоньку убывать. Когда всё было почти закончено, Матвей спустился на землю и начал искать глазами Лилю. Она стояла, устало повернувшись спиной к массе, и о чем-то разговаривала с покалеченной Ингой, раненой в ногу. Саша заканчивал разбираться с чудищем — оставались последние штрихи. Корецкий тяжело выдохнул и тут же резко дёрнулся вперёд. Его скорость и в сравнение не годилась со скоростью Инги — но и её хватило, чтобы успеть в несколько больших шагов преодолеть расстояние между ним и Лилей, рывком оттолкнуть её и упасть с саднящим плечом. Уже с черной пеленой в глазах он слышал крик Лили и чувствовал чужие руки на себе. Он слабо переносил ранения и боль, отключившись уже через какое-то время. Темнота была одновременно и такой длинной, и безумно короткой. Матвей не знал, не понимал и не хотел даже пытаться. Сонливость овладевала им — иногда он видел какие-то размытые очертания и невнятные бормотания будто бы знакомых голосов, но зацепиться за них он не мог — слишком далеко казались эти цветастые тени. Но настойчивый внутренний голос бил по мозгам, что надо бы открыть глаза. Он тарабанил и раздражал, по итогу выбесив Матвея слишком сильно. Он резко открыл глаза и дёрнулся от яркого света. Проморгавшись, Корецкий неосторожно пошевелил саднящим плечом и охнул — судя по всему, прошло совсем немного времени, из-за чего он не успел пока толком восстановиться. Он аккуратно повернул голову и в лёгком неверии вздохнул, увидев тёмную макушку, неудобно спящую в сидячем положении. Матвей аккуратно, едва шевеля пальцами погладил спутавшиеся волосы, слегка зарывшись в них подушечками пальцев. Лиля дёрнулась, слегка приподняв голову, после чего резко выпрямилась, хрустнув затекшей спиной. Её глаза были опухшими и слегка покрасневшими — то ли от бессонной ночи, то ли от пролитых слёз. Она плотно сжала губы и, будто бы сама от себя не ожидая, снова начала плакать, растирая слёзы по своему лицу. Лиля, заикаясь, бормотала что-то про его глупую манию к бездумным поступкам, про его дурацкую натуру и про свою слабость. Матвей на это лишь мягко улыбнулся, осторожно коснувшись левой рукой её локтя. Матвей часто совершал необдуманные поступки, и этот не стал исключением. Только у него было одно отличие. Матвей не жалел о нём.