художник

быть художником в мире, когда все закручено на деньгах, когда только деньги имеют вес — невообразимо сложно. талант зарывается чуть ли ни при самом рождении, потому что искусство не несет за собой благополучия, а «разлапистые картинки» может рисовать каждый. кому они нужны, если это могут все? родители не поддерживают детей, а дети... самим сложно, без поддержки — вдвойне. мир полон загнивших талантов, но имя одного художника дарит надежду в маленькие сердца. ким тэхен — совсем молодой художник-самоучка. он видит мир с какой-то другой стороны, преподносит его краски иначе. ему так нравится узнавать новое, погружать себя в эти открытия, плескаться в этом совершенстве и дарить его другим. от его руки даже черно-белые краски играют по-другому, передают то, что глазом не увидеть. только чувствовать. тэхен любит чувствовать свои картины; любит познавать своих моделей; любит прятать их частички там, где-то за мазками, глубоко-глубоко. почти незаметно, но каждый знает, находит их, видит по-своему и оставляет в себе. тэхен любит фразу, что пока люди думают о тебе — ты живешь вечно. бесконечно. в памяти людей, в их сердцах, в кратких воспоминаниях. будничное «я ходил вчера в музей» будет еще одной каплей его жизни. он в это верит, надеется. ему нравится не думать о смерти, о скоротечности, о том, как быстро всему может прийти конец. не лучше ли размышлять о том, что ты можешь отыскать бессмертие? пусть своеобразное, но настоящее. для своих работ он всегда выбирает моделей так тщательно, что кому-то кажется — он выбирает себе партнера на целую жизнь. так и есть. почти. он ищет себе партнера в своей вечной жизни; того, кто будет блистать вместе с ним в памяти незнакомых людей. плохо ли, что ему важен этот человек? его музы были с ним годами, сменялись так медленно, а для него — скоропостижно. люди за его спиной шептались, что спать со своими моделями негоже художнику, тем более такому известному, как он. а тэхен только отмахивался. между ним и моделью никогда не было сильной связи. романтической, сексуальной. только духовная, ментальная. выше, чем просто физическое вожделение. но и эта связь имела свой конец. кто-то не выдерживал его истерик, психоза. крик неудач тэхена — порванные холсты, краски по всей студии и миллионы невысказанных фраз. все это сказывалось на картинах — вся его злость, вся агрессия. все отражалось под его рукой, уничтожая красоту мира, которую он хотел показать, которой он хотел поделиться. это ли не трагедия? его ночной кошмар. «я так больше не могу», — надрывный голос девушки раздался по всей студии. она кричала, раскидывала одежду, букеты иссохших цветов и тысячи надежд художника. она топталась по его душе, словно была хозяйкой. тэхен позволил, тэхен подпустил чуть ближе. он виноват. это нужно было прекратить раньше. но ему ничуть не жаль. птица должна быть вольной для того, чтобы показать свою красоту. жаль только, что работа не продвигается, становясь на паузу. очередной «отбор», похожий больше на выставку, на роль модели художника. рядом с его студией толпы народу, а перед глазами безымянные лица. сначала он правда пытался придавать им значения, разглядеть в каждом что-то, что могло его зацепить. но все не так, ничего не казалось таким красивым, как ему хотелось. тэхен мечтает удивить людей, написав «живую» картину, но не все готовы показать себя целиком, без клочка одежды. а кто-то наоборот, только рад раздеться, показав то, чем их наградила природа, ну или рука хирурга — тут кому как повезёт. его от этой крайности в крайность подташнивает, хочется закричать, выгнать всех, остаться одному, ведь никто не хотел понять его цели. всем нужна слава, всем нужны деньги. в этом ли красота современного мира? «надоели!» — именно это застревает в горле у тэхена. надоели портить его взор на мир, в них он видит лишь бельмо, а не тусклый свет, которому так хочется пробиться, которому он хочет помочь окрасить мир. в какой-то момент тэхен теряет всякую надежду на то, что можно найти кого-то особенного, что этот «особенный» хотел найтись для него. он потирает переносицу, глаза жмурит и вздыхает, надрывно так. кажется, он готов зарыдать от безысходности, от того, что ему одному на этом пути сложно, и становится только сложнее. хватит ли сил не утонуть в грязи денежных купюр и даров, которые дают богатые родители? это и правда было похоже на немое отчаяние. но ещё шаг — и его глаза натыкаются на покрасневшие кончики ушей, широкую, но стеснительную улыбку. чужая рука придерживает футболку у паха, а плечи так поразительно гордо расправлены. этот вид не пошлый, не вульгарный. этот вид прекрасный и завораживающий. тэхен даже не ловит себя на том моменте, когда скользит пальцами по чужому торсу словно по небольшим холмам посреди прекрасной равнины. парень напротив слабо выдыхает, откашливается и голову на бок склоняет, словно спрашивает мнения — достоин или нет, а на деле горло пересохло и руки художника такие мягкие, нежные, словно кисть щекочет кожу. от этого красные оттенки на кончиках ушей играют по-новому. через несколько мгновений в студии остаются только тэхен и этот парень, заставивший все в художнике перевернуться, будто мир под новым углом увидел. неповторимо. тэхен аккуратно забирает из чужих рук лишний клочок ткани и не может сдержаться от хриплого шепота: «прекрасный». в их первое знакомство тэхен узнает имя чонгука позже, чем видит в нем каждую деталь, но чонгук не протестует, ведь блеск в других глазах такой... неописуемый? из него был плохой писатель, чтобы рассказать кому-то о том, что он чувствовал; о том, как сердце трепетало от того, как тэхен изучал его, касаясь подушечками пальцев везде, где только дотягивался, и в миллионный раз ронял: «ты подобен искусству». в планах тэхена покорить весь мир его же живостью, показать, что природа тоже «дышит» и задыхается, люди вынуждают ее задыхаться, не понимая, как стягивают веревку лишь сильнее. но для этого уходит столько практики, эскизов, набросков. все такое неправильное, не такое, как в мыслях, в голове, в сладких снах. чонгук с каждым разом наблюдает за чужими истериками искоса, молчит, но так хочется сорваться с места, сделать хоть что-нибудь. нет, они не стали близки, их даже приятелями было сложно назвать. они распивали по утрам сладкий кофе, потому что тэхен не любит горечь, чонгук, кстати, тоже. а после тот погружается в работу снова, просит парня задержаться иногда на час-другой дольше. но ничего не может. а потому извиняется каждый раз, порой утыкаясь лицом в спину, и стоит так с несколько минут. чонгук не обращает внимания, что футболка становится после влажной и липнет к спине так противно. они хранят молчание взаимно. не говорят о том, как тэхен ломает себя ради других. ведь их улыбки заменяют ему собственную. во время очередного приступа чонгук ловит руку тэхена за запястье, наклоняется, заглядывая в глаза, и шепчет тихо-тихо, словно это был огромный секрет: «практикуйся на мне». в этот момент понятие «живой» в тэхене приобрело новый смысл, заиграло иначе, отодвинуло эти узкие рамки и вдохнуло в жизнь морской бриз. тэхену захотелось вдохнуть полной грудью, а у чонгука слабая улыбка на губах поселилась. таким художник ему нравился больше. таким он хотел видеть его чаще. и вместо ругани студию где-то в переплетениях улиц сеула заполонили смех и улыбки, легкие прикосновения, кажется, ничего не значащие. чонгук очередным утром открывает студию своим ключом и заходит внутрь. там совсем тихо. лишь чье-то сопение колышет тишину. тэхен снова ночевал тут, чонгук просил этого не делать, но творческим людям сложно приказывать, да? он садится на край дивана, позволяя себе любоваться умиротворенным лицом художника. даже сейчас в нем сверкали краски подобно свету, что на бриллиант наткнулся. красочный, завораживающий. мягкие губы находят гладкую кожу, а дыхание затаивается. у чонгука в кончиках пальцев покалывает. так нельзя. но так хочется. он целует тэхена неторопливо, лениво, совсем не настойчиво. сначала в лоб, по виску соскальзывая на скулу, а там и кончик носа, и прерывистый выдох, прежде чем смелости набирается. их первый поцелуй. увы, не взаимный. но чонгук боится узнать ответную реакцию, наслаждается обманом, что сам состроил и теряет голову, углубляя поцелуй, когда не чувствует сопротивления. тонкие пальцы, вымазанные в красках, примятые карандашом от многочасовых попыток. они оставляют прерывистые полосы на чужих руках, пачкают, кажется, и футболку. на шее остаются отпечатки, а глаза широко открыты. у чонгука сердце чуть ли не выскакивает, когда он видит пронзительный взгляд глаз, что должны были быть закрыты под пеленой утреннего сна. он хочет отстраниться, объясниться, придумать какую-то нелепую причину. но ему не дают, тянут ближе, вынуждают пропустить сбитый вздох в поцелуй и просто отпустить себя в это бескрайнее плаванье. с тэхеном все иначе, и чонгук не может понять почему. все дело в том, что он видит в нем не только тело? все дело в том, что он не гонится за его внешностью и каждый раз говорит, что в душе чонгука — своя маленькая вселенная, которую он так хочет воплотить в этой реальности? чтобы все знали, чтобы все видели. не оболочку, а безграничный мир, что прикрыт за скромной улыбкой и неловкими телодвижениями. поцелуй длился на деле несколько секунд, а казался такой вечностью, что легкие сжимало от недостатка воздуха и хотелось продолжать задыхаться, чувствовать этот огонь внутри и легкую эйфорию. но чонгук отстраняется, чтобы сразу же податься вперед и упереться лбом в чужое плечо. что это вообще было? как это понимать? когда все внутри начало скрестись вот так, что прикосновение к тэхену отзывалось миллионами мурашек? так прекрасно и так страшно одновременно. «хочу рисовать, можно?» — голос художника звучал подобно разгорающемуся огню по сухим веткам. надломленный, томный, будоражащий, но такой манящий. своим теплом, своей мягкостью. чонгук не понял просьбы до конца, но все еще кивнул головой, хмыкая куда-то в одежды, пахнущие всеми сортами красок. в горле немного вяжет, а голова кружится, но отрываться так страшно. реальность, что стала зарождаться между ними пугает. но от этого потока мыслей его отвлекают руки, те самые, что в красках; те, что прикасались к нему бережнее, чем к самому ценному хрусталю или фарфору. они стягивают с него футболку настойчиво, и также настойчиво вопросы в голове чонгука рождаются. — что ты делаешь? — задает он один из них, поднимая голову, и упирается, не давая снять с себя ни кусочек одежды. — хочу рисовать, — ответ, который не расставляет точек над «и», и тэхен видит это замешательство. секунда раздумий, а после приподнятая футболка и пальцы в краске по приоткрытым участкам кожи. чонгук вздрагивает. краска холодная, но приятная. прикосновения непривычные, но желанные. он отодвигается немного назад перед тем, как подняться с места и медлит мгновение. его футболка валяется на полу, там же остаются штаны и еще чуть позже белье. его ложе — на белых простынях посреди студии, в ожидании того, кто сможет принести в этот мир еще одну деталь. особенную. чонгук — чистый холст для тэхена. прекрасный и дарящий столько возможностей. он долго думал над сказанными словами. «практикуйся на мне» не выходит из его головы. несколько шагов — и руки художника выводят контуры по широкой груди, что вздымается от прикосновений. интимно. картины в принципе нечто интимное. запертые мысли художника, частичка его внутреннего мира, скрытого от всех. чонгук давал ему свое тело, тэхен дарил ему свое душу. равноценный обмен? не для всех, но для них — да. на животе беснуются очертания будущих волн, на груди гневается зарождающаяся буря. тэхен не привык рисовать на «живых» холстах, но что-то в этом было. что-то, что ему не хватало для его цели. и он погружается в это с головой, не замечая, как час проходит за другим. его руки не чувствуют усталости, а вот глаза подводят, заставляя его щуриться, а после безнадежно вздыхать. ему нужен перерыв. тэхен поднимает взгляд на лицо чонгука и видит снова эти красные отметины, коснувшиеся чужой кожи. он не удерживается, рисует пастельным оттенком розового на чужих щеках и теряет равновесие, стоит чонгуку взбунтоваться, руку за запястье потянуть. секунда — и от картины остаются только размазанные штрихи и следы на одежде художника. чонгук, кажется, торопится извиниться, но глаза тэхена в восторге округляются. ему нравится это. нравится небрежность. — ч-что? — воздух у чонгука тут же заканчивается, когда вместо кисти тэхен ведет по его телу раскрытыми ладонями. втянутый резко живот, раскрытые губы, напряженные мышцы и сбитое дыхание. он боится шелохнуться, чтобы не наткнуться на руку художника. но тот и без помощи находит затвердевшие вишенки сосков, обводит их в оттенках фиолетового, надавливает и взглядом одаривает заинтригованным. у чонгука стон поперек горла застревает, ему так странно..? все эмоции, ощущения спутываются, но он не просит остановиться. он не просит ничего, словно предоставил тэхену его личное полотно для творения. разве тэхен мог упустить это? когда ведет короткими ногтями по бедрам, вымазывая их неровными полосами смешавшихся красок, разводя в стороны, а после сводит, заставляя краску перемешаться. все тело чогука дрожит, осыпаясь мурашками, придавая что-то манящее, не давая взгляда отвести.. ему нравится. он находит кисточку на полу, макая ее в очередной раз в краски, чтобы придать какую-то форму, незаметную резкость. взглядом разбирает картину на части и с неприкрытым пристрастием выводит мелкие элементы. зритель должен вглядываться во что-то, что скрыто, зарыто где-то там, в водных глубинах. — мне хочется всего тебя в свой мир перетащить, — вздыхает тэхен, ведя кистью дорожку синих цветов, вычерчивая рябь океана бескрайнего. — преврати меня в лучшую из своих картин, — выдыхает чонгук, когда кончик кисти бродит по неприкрытому паху, щекоча каждую клеточку в его теле, вынуждая выгибаться и воздух губами хватать. это так эстетично. эти вздохи, эти изгибы. неужели люди не видят то, насколько он прекрасен? и когда-то давно тэхен бы зарыл себя за подобные мысли. но теперь все его нутро тянет узнать чонгука лучше, познать его целиком, всего. а последний и не сопротивляется, позволяя чужим рукам творить картины и не только. чонгук молчит, а тэхен будто по скользкому краю ходит, боясь переступить через принципы, но так хочется. колется. и, кажется, делает этот лишний шаг в сторону, когда прикрывает глаза на секунду, а его лицо украшают белесые мазки чужого семени. и ему не хочется прекращать, ни сейчас, ни потом. ему хочется смотреть, как чужое тело может искажаться, пока на нем рождаются картины, как далеко можно зайти, вдохновляясь одним только переливом эмоций, что выражает тело чонгука целиком. тэхену так нравится мир, спрятанный в нем. — ты и есть моё лучшее произведение, — признается тэхен и мысленно добавляет: «которым я не хочу делиться с миром».