бойся штиля

Редко почему-то, оценивая в деталях красоту мужского тела, замечают такую прекрасную составляющую, как рёбра. Эту конструкцию из тонких костей вечно обделяют вниманием. А это не слишком-то честно. Особенно, если они ярко выделяются при каждом вздохе. И это вовсе не от опасной худобы, нет. Природная особенность строения. Неторопливо и играючи-легко раскачиваясь вперёд и назад, под завораживающее визуальное сопровождение невесомо колыхающихся волос, он был прекрасен — как Аполлон и Афродита поровну. Узкой ладонью до боли крепко упираясь в грудную клетку, он казался неземным воплощением Атланта, удерживающего своей силой весь небесный свод. Закрытые веки и мимика, мимолётная от лёгких морщинок напряжения до глади полного умиротворения, выдавали мудрость Зевса и непоколебимость Аида. Тени и оттенки прямиком с плазменного экрана, интимно ложась по изгибам обнажённого тела, действительно меняли восприятие, будто погружая в иное измерение. Где все эти мифические мысли и представления наблюдающего были чистой правдой. Какие только мысли не лезут в голову, стоит выбрать на вечер экранизацию древнегреческого эпоса. В особенности, если просмотр в своём уюте плавно перерастает в размеренное занятие любовью. Медленно запрокидывая голову и соскальзывая затылком вниз по подушке, Эдвард зажмурил глаза и упёрся ступнями в слегка влажную от пота поверхность дивана. Руки в неосознанном жесте стиснули талию и бедро. Собственные же бёдра приподнялись, и двинулись некоторое количество раз. Два или три — особенно резко. Остальные же — во всё более снижающемся темпе и затихающей скорости. Раз. Два. Три. После рваных выдохов, дыхание начало приходить в норму. Приподняв голову и уложив её обратно на подушку, блондин приходил в себя после финиша. Всегда кружило голову. А после захочется спать. Мужская физиология, что уж тут сделаешь. Поэтому и логично было заниматься такими вещами ближе к ночи. Тем более, что ближе уже не было. 22:45. Алые цифры электронных радио-часов почему-то распознались в полутьме быстрее, чем даже Толис. Стоило только открыть глаза, они были видны сразу. Хоть и стояли на полке, что виднеется далеко за обнажённым плечом. Чтобы заметить наконец главную картину, пришлось перевести взгляд. Шумно выдохнув, молодой мужчина осторожным движением приподнялся, чуть подавшись вперёд. Процесс официально закончен. Присев обратно, но уже на обнажённые ноги Эдварда, шатен с видом какой-то обезоруживающей скромности поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза. Слабая и немного усталая, но искренняя улыбка. Этот день был трудным, однако, закончился действительно неплохо. Ладони актива, в какой-то момент резко вцепившиеся в талию левой, а в бедро правой, давно уже спокойно лежали на тех же участках тела. Под таким взглядом и вовсе хотелось нежно огладить мягкую кожу. И Эдвард спокойно позволил себе такую прихоть. В глубине души, он с самого начала осознавал, до чего гордится обладать таким прекрасным телом, и постоянной возможностью держать его в собственных руках. Но Толис стал ему ближайшим человеком, конечно, вовсе не во имя изящнейшего физического воплощения. Это странно для нынешнего времени, и совсем уж по-дурацки, учитывая образ эстонца, но.. Познакомились они в библиотеке. Вернее сказать, там они увиделись впервые. И виделись постоянно. Скорее всего, благодаря природной стеснительности, взаимодействие никогда бы не зашло далее вежливых кивков заочно знакомому, когда заявляешься прочесть очередную книгу в тишине. Но однажды Эдвард потерял первый и единственный раз взятую домой книгу. И дело даже не в бюрократической процедуре при утере выданной книги, но был назначен слишком высокий ценник для штрафа. Здесь, чисто случайно, решил вмешаться уже собравшийся уходить домой Толис. Без агрессии, умело применяя человеческие качества и надавливая на человеческие чувства. Участие оказалось плодотворным. Он смог убедить заведующую маленькой библиотекой в несерьёзности и ненарочности проступка. И попутно сумел убедить Эдварда в паре вещей, что мелькнули серьёзными мыслями в его голове. Спустя полгода, все человеческие качества и человеческие чувства добросердечного литовца были посвящены молодому преподавателю информационных технологий. Без преуменьшения, взаимно. По-хулигански целоваться во время большой перемены в закрытом кабинете, попеременно в порыве страсти прижимаясь к полотну доски и ощущая себя двумя влюблёнными подростками. Валяться в ванной, кое-как уместившись вдвоём, с начала вечера прямиком до трёх часов утра, постоянно подливая тёплой воды, рассматривая скукожившуюся кожу пальцев, а через несколько часов заваривая крепчайшую арабику, потому что пора на работу. Это время было самым лучшим. Честное, наивное. Когда живёшь не нынешним днём, а каждой невероятно захватывающей секундой. И в каждой — либо яркое впечатление, либо трепетное ожидание. Время неумолимо уменьшает романтичный трепет. Просто привыкаешь. Дикая впечатлённость и окрыление сменяются более реалистичными вещами. Но не менее приятными. Так, осознаётся вдруг, что постоянно звучащая вокруг "привязанность" — не совсем уж рабски-угнетающий штамп, а всего лишь неудачное обозначение невозможности восприятия себя в одиночестве. Читай — без этого человека. И точно так же, мимолётным "вдруг" понимаешь, что личное пространство — такая себе ценность. Раз уж его хочется разделить на двоих целиком и полностью. Объединение личного пространства достигает своего апогея в процессе сексуального взаимодействия. И если оно не рушится "сразу после" — это самый верный признак подлинности намерений. Намерения Эдварда и Толиса, как можно понять, оказались друг для друга яснее некуда. Целых четыре года. Ощущалось, кстати, как вдвое меньше. Всё было привычно, мирно, на своих местах. И тем самым вселяло странное чувство. Чувство тревоги. Которое было невозможно объяснить. Даже ухватить эту мысль за длинный хвост, чтобы обдумать, не представлялось возможным. Это вызывало проблемы с внутренним комфортом. И нарастало относительно проходящего времени. Но иногда об этом получалось забыть. Как сейчас. — Ты в душ? Заправив за ухо длинноватую прядь волос, литовец кивнул. Ладонь легла на плечо приподнявшегося до состояния "сидя" Эдварда. И почти сразу дотронулась до слегка свалявшейся чёлки, влажновато-тёплой от проступившего пота. Пальцы подушечками коснулись пшеничных прядей, медленным-медленным прикосновением будто поглаживая. — Да. Тебе бы тоже стоило. Голову вымыть. Эстонец на секунду нахмурился. Не из ленивых, но сейчас, после такого приятного завершения воскресного вечера, вставать и куда-либо идти, ещё и под воду — ну уж нет. Максимум — до спальни доковылять, рухнув в расслаблении. А в идеале — дотянуться до пульта, выключить неуважительно к легендам и мифам Древней Греции не досмотренный фильм, укрыться пледом и отрубиться прямо так. — Пас. Засыпаю уже. А ты иди. Head ööd. Толис понимающе улыбнулся. Пускай спит. Если бы внутрь него пару минут назад не кончили — сам бы свернулся калачиком на этом самом диване, под боком у Эда. Но не стоило бы плевать на гигиену, когда она вполне способна плюнуть обратно. Ладонь легла на светлый затылок, чуть придерживая. Немного затяжной, но довольно целомудренный поцелуй. Без языка. И разъединение губ с громким хлюпающим шлепком. Так целуются те, кто повзрослел и понял, что страсть и чувственность — не главное. — Labanakt. Литовец легким движением поднялся с тёплого тела и босыми ступнями прошёл по паркету прямиком до выхода из гостиной. Обнажённый, кожей слегка ощущающий легкое дуновение уличного ветра от самого дальнего окна. Демонстрируя то самое тело, что есть квинтэссенция божеств Олимпа. Эдвард проводил его взглядом без очков ровно до того момента, как изящная фигура не растворилась светлым пятном в проигрыше близорукости. Светлая макушка вновь устроилась на раздражающе скользкой подушке. Впору было восхититься увиденным и подумать на эту тему. Но эстонец обдумывал подобные парадоксы Толиса столько раз, что.. В этом уже не виделось никакого смысла.