ххх
Эрмаль падает после концерта на диван в гримерке, падает — буквально, под его весом фальшивая кожа обивки скрипит так, словно это ее последний крик. Запрокидывает голову назад, тяжело выдыхая, рукой отводит слипшиеся кудри ото лба. Марко сам не знает, откуда у него в кармане резинка для волос — а может быть, и знает, но не скажет — он молча передает ее Эрмалю, наблюдая, как тот с шумным вздохом сгребает пальцами волосы в бесформенный пучок. — Спасибо, а то я уже начал чувствовать себя непривычно с прической хуже, чем даже у тебя. Марко усмехается. Так это обычно и происходит — Эрмаль развлекается за его счет, а он улыбается и молчит. Фанатки и официантки ахают и прикрывают рот, когда слышат эти шутки, граничащие с оскорблениями, но в отличие от них Марко видит, как разгорается в глазах Эрмаля задорный огонек. Он как ребенок — проверяет границы дозволенного раз за разом, пытаясь понять, где проходит грань между шуткой и обидой, между шалостью и серьезным проступком, после какого градуса хамства Марко сломается и врежет ему по лицу или нахамит в ответ. Как делали все остальные в его жизни, рано или поздно, потому что какой нормальный человек позволит безнаказанно и бесконечно упражняться на себе в остроумии? Марко позволяет. Иногда ему интересно, как далеко может зайти Эрмаль, иногда ему просто плевать, потому что все его шутки поверхностны и летят мимо цели, нисколько не обидные и чаще всего действительно смешные. А еще у него все в порядке с самооценкой, поэтому какой вред от регулярных ироничных высказываний о его прическе? Чем бы дитя ни тешилось. Он снисходительно улыбается, собираясь встать, чтобы дать звезде их команды время прийти в себя и переодеться, но в этот момент Эрмаль снова вздыхает, на этот раз совсем устало, и со спинки дивана макушкой съезжает ему на плечо. Прицельно. Марко замирает на пару мгновений, ожидая нового укола либо про его худые и жесткие плечи, либо про пиджак, который только и годится на то, чтобы после концерта вытирать об него потное лицо — но Эрмаль молчит. Молчит, устраиваясь поудобнее, молчит, довольно затихая вполоборота, носом почти уткнувшись ему в плечо. Марко высвобождает руку, чтобы обнять его за плечи, мимолетно думая, что надо было накинуть плед — после концерта в одной мокрой футболке он рискует серьезно простудиться. Но мысль уходит, потому что Эрмаль снова шевелится у него на плече, поднимает взгляд. Смотрит изучающе. Задумчиво. Не тем взглядом, которым привычно ищет изъяны, чтобы пошутить о них во всеуслышание, а совсем по-другому. — На самом деле тебе очень идет эта прическа, — произносит он небрежным тоном, как будто в такой фразе от него и нет ничего необычного. И снова опускает голову, словно истощив запас своих сил. И своей откровенности. Марко буквально ощущает, как он сдерживается, чтобы не разбавить новой, еще более колкой шуткой этот почти-комплимент. — Спасибо, — смеется он. — Но кто ты, и где ты закопал труп Эрмаля? Эрмаль только фыркает, не удостаивая его ответом, и еще больше расплывается на диване (и на Марко), окончательно расслабляясь. Марко невольно улыбается, понимая, что если остроты его не трогали, то комплименты… комплименты – что-то, чем его гораздо проще пронять. Вот только Эрмаль об этом вряд ли догадается.ххх
Марко не сразу замечает, что уставший после концерта Эрмаль не только не возражает против лишних прикосновений, а напротив, ловит их на своей коже с удовольствием. Что он не просто так растягивается на диване или сидении машины, безвольно раскинув длинные конечности в стороны, он обычно старается сделать это на ком-то. И этим кем-то раз за разом почему-то оказывается Марко. Который не то что бы против. Который впитывает эти моменты уязвимости и всегда готов подставить плечо, быть той надежной опорой, которая никуда не денется, на которую можно рассчитывать. Или подушкой, в случае Эрмаля. Не так уж сложно заметить, почему он в свое время не смог ужиться в группах, почему так избегает теперь этого слова–Эрмаль не привык рассчитывать на кого-то кроме себя и ему почти физически больно считаться с чужими решениями, которые противоречат его собственному. Он — диктатор, и ему комфортнее платить своим музыкантам вместо того, чтобы давать им право лишний раз произнести свое мнение. Чтобы отдать право на ошибку кому-то другому, нужно точно знать, что он не ошибется. Эрмаль не доверяет никому. Но он раз за разом опускает голову на плечо Марко в минуты усталости или меланхолии, позволяя ему принять на себя часть его груза. Марко не знает как назвать это иначе, чем доверие.ххх
Город за городом, концерт за концертом, это происходит постепенно. И в какой-то момент Эрмаль совершенно искренне забывает проверить за Марко, что его гитара настроена и лежит в нужном месте, а потом забывает заранее посмотреть маршрут до отеля, и дальше этот ком забывчивости катится по наклонной, все набирая и набирая скорость. Однажды он забывает пошутить про новую прическу, вместо этого рассеянно соглашаясь с кем-то, что Марко в этот раз выглядит еще более стильно, чем обычно. Широкие глаза окружающих сразу намекают ему, что это совсем не та реакция, и он поспешно добавляет, что даже так тот не дотягивает до уровня «хотя бы пристойно», но уже слишком поздно. Марко за свои улыбки в этот вечер не раз получает острым локтем под ребра, и на следующий день покупает себе мазь от синяков, со смущенной улыбкой объясняя аптекарю, что нет, никто не бьет его. Хотя, пожалуй, это можно было бы назвать домашним насилием.ххх
Марко впервые чувствует, как что-то меняется в их игре, когда Эрмаль во время песни оборачивается к нему и подмигивает, выдыхая в микрофон что-то ужасно сладкое и про любовь. Марко сбивается с ритма на мгновение, заслуживая удивленный взгляд Дино, быстро поправляется и смотрит в пол, пока Эрмаль не поворачивается обратно к своим зрителям. Которым и должен петь. Которым и должен посвящать свои строки так, чтобы каждая девушка в фанзоне поверила, что это ей адресована эта солнечная улыбка, кривое сердечко из пальцев и слова, от которых мурашки по коже. У девушек, разумеется. Не у него. Он не спрашивает, что это было, а Эрмаль делает вид, что ничего и не было, привычно сползая на диване и воспринимая молчание Марко как должное. Он действительно слишком часто молчит, потому что кое-кто заполняет паузы репликами за двоих, но в этот раз он, пожалуй, хотел бы что-нибудь сказать. Пошутить было бы проще всего. Но он не тот, кто придумывает остроумные фразы, чтобы скрыть свою уязвимость или слабость, он не умеет так искусно притворяться и прятаться за стенами. Марко мог бы спросить прямо, и он почти спрашивает, но в этот момент Эрмаль решает подняться с него и скинуть с себя кожаную куртку, а за ней и тонкую белую футболку, которая после концерта и так не оставляет пространства для воображения. Он делает все это не глядя на Марко, почти сразу отворачивается от него, и пока тот считает позвонки на обнаженной спине, смеясь, произносит: — Ты слишком только не возбуждайся от зрелища, Монтанари. Что Марко расшифровывает как «я хочу, чтобы ты возбуждался, глядя на меня». — Тогда, пожалуй, выйду, здесь становится слишком жарко, — откликается он, с легкой гордостью понимая, что научился чему-то за эти месяцы знакомства, что теперь колкости уже не так трудно подобрать. Или ему придают уверенности собранные ключики, невесомо позвякивающие на поясе — трофеи, которые напоминают, что он теперь умеет разгадывать Эрмаля. Не каждый раз и не с идеальной точностью, но в это мгновение совсем несложно понять, что именно скрывается за его туманными формулировками. Эрмаль поворачивается с таким разочарованным видом, когда Марко встает и делает пару шагов к двери, что Марко хочется рассмеяться в голос. Неужели он и правда когда-то считал его человеком-загадкой? Неужели и правда не мог заглянуть под плотное покрывало образа и увидеть за ним человека? Сейчас все настолько очевидно, что он не может не улыбнуться. — Не готов к такому градусу? — насмешливо произносит Эрмаль, но в его глазах — неуверенность, а не вызов. Он, в отличие от Марко, не умеет наблюдать за людьми, не умеет разгадывать их ребусы, слишком погруженный в свои. — Разве что тоже разденусь, — отвечает Марко и делает еще пару шагов вперед, замечая, как страх сменяется облегчением. Страх — любопытное чувство. Эрмаль столько времени боялся ему довериться, а теперь боится потерять человека, которому доверяет. Марко не готов еще сказать ему вслух, что он может не бояться. Это странное взаимопонимание между ними — не каприз и не случай, они оба работали над ним долгие месяцы, и теперь не так-то просто будет разрушить построенное. Если только они оба очень захотят. Эрмаль остается на месте, позволяя Марко самому сократить расстояние, приподнимает брови в последней попытке сохранить лицо. — Тебе помощь нужна или как? — должно звучать ядовито, но получается с легким придыханием, как будто он дождаться не может, когда этот диалог уже можно будет прекратить. — Да, пожалуй, — отвечает Марко и ждет едва заметного кивка прежде, чем прервать следующую колкость поцелуем. И он угадывает, в этот раз — окончательно, раскрывая последний ларчик, потому что Эрмаль прижимается ближе вместо того, чтобы оттолкнуть, прикрывает глаза и целует неожиданно нежно. Странно, что его острый язык не обжигает ядом. Последний ларчик раскрыт, и Марко может радоваться по праву, что выиграл эту игру, что теперь все ключи у него, и больше незачем продолжать. Можно остановиться, уйти в сторону и праздновать, сбросив с плеч всю ответственность. Вот только Эрмаль правильно выбрал человека, которому может доверять. Марко не тот, кто посмеется и уйдет. Марко — тот, кто будет ценить каждый выданный ему ключик, тот, кто станет драконом, чтобы охранять эту последнюю шкатулку, теперь раскрывшуюся перед ним.