Какая чудная игра

Ночью откуда-то с севера налетела снежная туча, укрыла собой нежное золото петербургской — ах да, петроградской ведь, петроградской — осени. Утром снег подтаял, образовал мерзкую водяную кашицу, вроде бы снег, а наступаешь — и проваливаешься по голенище. Машину, разумеется, не успели приготовить, шофер стоял белый как лист бумаги, что-то лепетал, с таким выражением, будто его на фронт сейчас отправят. Не отправят, черт с тобой, пей дальше свой чай с толстой… как же ее… вылетело из головы. За что мы их тут всех держим? Половину разогнать бы к такой-то матери. Извозчик подлетел мигом, щелкнул кнутом и понеслись вдоль мрачной Мойки, трясло нещадно, то ли от ям на мостовой, то ли изнутри дрожь колотила, да так, что зуб на зуб не попадал, но что ж поделаешь, летели сквозь невнятный свет дня, сквозь тень от дворцов и хибар… Митя, слава богу, был дома, удивленно встал навстречу. — Убил кого-то? На тебя смотреть страшно. Махнул рукой и все бывшие в гостиной моментально испарились. — Коньяк? Сумароков, перестань меня пугать. Пей. Тяжелая маслянистая жидкость прокатилась по горлу, котенком свернулась в пустом желудке. Митя смотрел в упор. — Рассказывай. Феликс выдержал паузу и набрал воздуха в грудь для длинного монолога. -Ах, Дмитрий Павлович, счастье на меня свалилось невероятное, чем и спешу с вами поделиться. Фортуна осенила меня крылом, будущее мое устроено и жизненный путь мой отныне предстает пред взором моим не узкой стежкой в трясине, не тропой чабана на обрывистых склонах, но торной дорогой, по которой пойду я с радостью великой на душе и улыбкой на устах! Спасена и устроена моя будущность, можете ли вы себе это представить! Спасена и устроена! И замер, застыл восторженным сусликом, глядя куда-то в окно, на серую Фонтанку, на узкие окна Аничкова… Митя, ошалев от новостей, молчал. — Григорий Ефимович, — голос Феликса пресекся от обуревавших его чувств. — Сам Григорий Ефимович участие в моей судьбе принять пожелали! Министром меня сделать обещали. Митя издал нечленораздельный звук. — Ах, понимаю, нескромно это! Вы мне, поди, завидуете, но больно уж велика моя радость, не мог ее утаить. Простите великодушно, Дмитрий Павлович, я вне себя от счастья. Шутка ли! Митя закашлялся. — Прямо самим министром сделает?.. — А то! — восторженно прошептал Феликс, не меняя выражения лица — И портфель даст? — сдавленным голосом продолжал Митя. — Сафьяновый! — Нда. Везунчик ты, Сумароков. Плечико-то, плечико поцеловал старцу? — Ты что! Недостоин я такой чести! Они долго смотрели друг на друга и внезапно захохотали — тяжелым выматывающим смехом. — И министром чего ты будешь? — спросил Митя с пола, куда опустился в припадке веселья. — Думаешь, он знает, что их несколько?.. — Самым главным, значит… Феликс прикрыл глаза. Под веками плавали огненные круги. -Scoundrel. Son of fucking bitch, — внезапно сказал Митя и встал с пола. — Чего взамен желает? Огненные круги заметались в безумном танце. В ушах будто набат бил. — Сам-то как думаешь? Митя тонко усмехнулся и поставил рюмку. Хрусталь едва слышно звякнул, соприкоснувшись с серебром подноса. — Самым простым ответом было бы «деньги», — размышлял Митя вслух. — Но тогда бы ты вел себя иначе… Да, ты бы наверное, даже дал ему сколько просит — просто из любопытства. Однако у тебя сейчас лицо изумительного оттенка vert-de-gris, не припомню на тебе такой палитры. Даже во время той поездки в Гельсингфорс ты выглядел лучше. …Уходящая из-под ног палуба, кокаин рассыпается, то ли из-за качки, то ли это руки трясутся, ах, не стоило запивать шампанское ромом, и Гельсингфорс — мерзкий, грязно-желтый — встает стеной на горизонте. Блевали все — от полноты чувств, не иначе… — Боюсь, я эту шараду не разгадаю, — подвел итог своим рассуждениям Митя. — Признавайся, Маленький. Скажи мне все, не томи. Феликс усмехнулся. Два слога, один выдох. Выдохнуть и наблюдать, как округляются глаза у визави, как он вздрагивает всем телом, как резко откидывается на спинку кресла, будто змею увидал. Ирен, не Ирина. Между двумя именами пропасть, в нее можно падать бесконечно. Ах, если бы ему нужна была Ирина — серебряные браслеты на хрупких запястьях, тончайший шелк сорочки, тихий щекочущий смех в полумраке спальни, смех от которого по коже идут сладкие мурашки… Как бы просто все было тогда, куда проще чем с юным недоумком Палеем и другими воздыхателями!.. Но Распутин жаждал не адюльтера, не соблазнения, нет, ему нужно было совсем иное, потому и просил у мужа знакомства с женой. Здесь, на вершинах Олимпа, воздух был иным и люди иными, и люди эти с рождения и до гробовой доски играли в одну игру, целью которой была власть. Прекрасная, опьяняющая, сводящая с ума, заменяющая кровь, воздух и солнце власть. В этой игре постель всегда была только возможностью, деньги — инструментом, брак — способом. Все это разменивалось и обменивалось на возможность приблизиться еще на шажок к сияющей вершине и удержаться на ней. Те, кто путал цель и средство… что ж, отнюдь не берилловый склеп в Архангельском мог многое рассказать о финале таких глупцов. Распутин, вурдалак, взявшийся из ниоткуда, уловил звериным чутьем правила и бил точно в цель, шаг за шагом приближаясь к власти реальной, перейдя от черногорок к Аликс, от Аликс к Ники и теперь мостил тропку к огромному клану Михайловичей, оседлавшему все посты, и вдовствующей императрице. А от нее — кто знает!.. Не Ирина Юсупова ему нужна была, нет, он жаждал встречи с Ирен Романовой, дочерью Сандро, внучкой императрицы. Не понимающий самых основ государства, его законов, собирался этим государством управлять как своим коровником. Митя понимал это с той же ясностью, что и Феликс. — И все мы вытянемся во фрунт под властью этого мужика. Минни не дура, но слишком любит свою семью. А Сандро… кто знает, что он сочтет выгодным для себя. Феликс кивнул. Для Сандро во всем мире существовал только один человек — он сам. — Да, так вот, о Ники, — Митя потянулся за фляжкой, критически посмотрел на уровень жидкости и задергал шнур. — Вернее, не о Ники, а об… Твой сибирский покровитель говорил что-либо о мальчике?.. Наследника старались не называть по имени — зачем привязываться к обреченному?.. Котенок в желудке выпустил коготки и дал о себе знать резкими короткими приступами боли. Феликс помотал головой, стараясь не скрючиться в кресле. — Надежды нет, — тихо, как про себя сказал Митя. — Пока об этом говорят шепотом, но скоро будут кричать на всех площадях — как про вышитую сорочку. Его передернуло. Мягкими кошачьими шагами вошел слуга, держащий на отлете поднос с рюмками и закусками. Митя с безразличным лицом положил в рот ломтик сыра. — Could you please explain it to them?.. Nobody but you can do it. It’s family business. You are core of this family. Митя прожевал сыр и странно посмотрел на него. — Yes it’s family business. And your baby can replace me in this discussion. The result will be same. — Do you think so? — No chances. What are you planning to do? — Do we have a choice? Тишина была оглушительной. Феликс встал, подошел к окну. Река подернулась свинцовой рябью, Аничков выглядел невнятной кучей построек. — Как продвигается дело с Натали? — спросил он, плевать ему было на глупую толстую Брасову и очередной Митин роман, но не спросить было нельзя, в дело вступали другие правила. Живя в Риме — будь римлянином, имея дело с Романовыми — интересуйся их делами. Митя польщенно улыбнулся. — Невероятными шагами. Разве можно меня сравнивать с Мишелем? Скоро она это поймет. Феликс снова сел в кресло. — Прости за нескромный вопрос — вы все уже перееблись между собой?.. Или все же есть исключения? С лица Мити не сходила немного нервная улыбка. — Никому не дает Аликс, но это и понятно, кто же ее захочет кроме Ники, и твоя жена. Но, как говорят ученые, наследственность себя проявит, мы все терпеливо ждем. Феликс тоже усмехнулся. — Good luck. Митя сделался серьезным, поднял рюмку, залюбовавшись радужными отблесками в изломах стекла. — Она нам понадобится, не так ли? Феликс захохотал, чувствуя, как падает с души груз неразделенных тревог. — Мы не можем проиграть, mon ami. Мы обязаны выиграть. Иначе...