Украденное детство

- Дилан, Дилан, смотри! - взволнованно зашептала Эйвери, увлекая мальчика за собой, ближе к воде. - Видишь? Ей нужно помочь!! - воскликнула она, кинувшись к непонятному чешуйчатому существу, отдаленно напоминающему рыбу, выброшенную на берег. Но Файт отлично помнил, что рыба, которой торгует Бобби, совсем не похожа на эту. Мальчику стало как-то не по себе. Кто его знает, вдруг оно еще и голодное? - Тише ты, - прошипел Дилан, затравленно оглядываясь по сторонам. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь услышал их. - Не трогай, а то вдруг заразная! Вон как она посинела уже, смотри, - протянул он, опустившись на корточки и внимательно рассматривая непонятное животное. Мальчик решил, что Эйвери очень обидится, если он будет называть тварь "оно", поэтому благоразумно сказал "она", рыба. Маленький Файт еще давно научился всегда обдумывать то, что он скажет. Существо и вправду умирало. Дрожа и задыхаясь, оно судорожно хватало воздух раскрытым ртом, смешно пошевеливая хвостом. Дилан не знал, как это происходит с рыбами, но почему-то ему подумалось, что они умирают так же. Бобби говорил, что у них есть специальные штуки для того чтобы дышать, шабры какие-то. Значит у этой нет их, поэтому она и умирает. Удовлетворив свое любопытство этим умозаключением, мальчик посмотрел на зеркальную гладь озера, простирающуюся до самой рощи. Тихо сегодня и спокойно, даже подозрительно. Птиц не слышно. Лучше бы им уйти отсюда с Эйвери. - Ее все равно уже не спасти, - со вздохом добавил мальчик, глядя, как на глазах Эйви наворачиваются слезы. Она легонько покачивалась из стороны в сторону, обняв колени руками, и негромко шмыгала носом. Дилан ощутил, как его охватывает острое чувство жалости к девочке, но быстро загнал его куда подальше. "Она ревет из-за того, что какая-то непонятная тварь умирает, а на той неделе на месте этой твари был я", - раздраженно подумал он. Если бы не тот черствый кусок хлеба, который он случайно нашел под лавкой швеи, едва ли дожил бы до сегодняшнего дня. Не то что Эйви. Она-то молоко небось каждый день пьет и сыр ест с румяным хлебом ломтями целыми. Дочь известного биолога из элитного района не чета ему, безродному уличному мальчишке, который в свои одиннадцать вынужден бороться за каждую крошку, чтобы не загнуться в помойке на задворках нищенских домишек. Всегда на обочине жизни, ни дня без борьбы. Если бы не это их секретное место, наверное, он бы сошел с ума от такой жизни. Все-таки хорошо, что они догадались тогда взять тайком у брата Эйвери ключ от Южной Лаборатории - камер наблюдения в этом секторе не было, видимо, озеро с рощей не представляло особой ценности для Капитолия. Но миротворцы тут иногда появлялись, так что мальчик старался ни на минуту не усыплять свою бдительность. Дилан посмотрел на Эйвери и ему стало вдруг стало мучительно стыдно. Девочка знала, что он голодает, и каждый раз пыталась унести для него что-то из дома, но когда кухарка заметила это, очень долго ругалась, и с тех пор проверяет ее каждый раз после еды. Родители как-то раз видели, что она пошла гулять с нищим мальчишкой из бедного района, и запретили ей дружить и даже здороваться с ним. Но тем не менее, она все равно здесь и сейчас сидит именно с ним, а не с приятелями из ее школы, которых папа бы одобрил. Дилан это ценил. Он вообще многое понимал в свои годы. А еще он понимал, что ему никогда не подружиться с теми мальчиками, которые бродяжничают так же, как и он, по грязным углам пятого дистрикта, потому что они могут убить за прогнившую костяшку куропатки. Это еда. А еда значит жизнь. В этой недетской борьбе за существование нельзя показывать истинные эмоции, потому что если ты добрый, значит ты слабый, твоя еда достанется другим, а значит ты не будешь жить. Закон джунглей, в котором люди забыли, где их место. А Эйвери.. с ней можно было не бояться быть настоящим, улыбчивым, смешным. Быть самим собой, быть ребенком. Только в ее присутствии он мог позволить себе это. Улыбнувшись своим мыслям, мальчик встал и, повернувшись наконец к девочке, подал ей руку, чтобы она тоже поднялась. Сердце пропустило несколько ударов и ухнуло куда-то вниз. В глазах потемнело, а пальцы задрожали и непроизвольно сжались в кулак. Эйвери сидела на том же месте, в том же положении, но больше не раскачивалась из стороны в сторону, застыв, как каменное изваяние. Ее белые губы были сжаты в тонкую линию, по лбу стекали капельки пота, а остекленевшие глаза безумно рассматривали ладонь, испачканную в чем-то темно-коричневом. В том месте, где на молочно-белой коже возникла безобразная клякса, начала расползаться отечная опухоль синеватого оттенка. Не послушала, дотронулась... В тот невыносимо длинный день Дилан понял, что то хорошее, светлое, что было в его жизни, оно безвозвратно потеряно. Нужно заставлять себя учиться как-то жить заново. Нет... живут в Панеме, а тут, в его Дистрикте, выживают. Это бесконечная борьба, в которой наравне со взрослыми людьми сражаются маленькие дети, не спина к спине, а друг против друга. Жестокий беспощадный мир, который почти стер, притупил грани понятия "человечность", оставив только одно слово - "выживание". Разумный человек снова опустился на колени, уподобившись дикому животному, способному распознавать лишь язык древних как мир инстинктов. Покидая Южную Лабораторию тогда, Дилан твердо решил, что ту часть себя, которую он так старательно прятал от всех, кроме нее, больше не увидит ни одна живая душа. Это был поворотный момент в жизни одиннадцатилетнего мальчишки, глубочайшее потрясение: трагедия навсегда оставила метку не только глубоко в душе, но и во внешности - между его бровей пролегла небольшая горькая складка, своеобразное уродство на лице ребенка, у которого украли детство.