Не бросай меня в терновый куст, братец лис,

Откуда-то неподалёку зазвенели ветряные колокольчики. По ним бил мелкий, самый незначительный дождь. Звон раздавался и тут же заглушался, будто чья-то рука не ленилась каждый раз его удерживать, словно звон был живой, словно ему можно было зажать рот. По песку проскрипела машина; последние люди уезжали, было поздно. Правда, поздно: свет оставался только от маяка; масляный, жёлтый свет крутился, как мигалка скорой помощи, и периодически скользил по коже Намджуна. Непогода нагоняла холода — ветер и волны. Не было, к сожалению, камней, о которые волны могли бы разбиваться; они шуршали по берегу, изредка достигая брызгами голые ноги. Они у Намджуна были совершенно грязные, с песочными катышками между пальцев. Ветер свистел. Возможно, это был смотритель маяка, но не факт. Намджун баюкал в руках Тэхёна; Тот был весь мокрый, будто ливень не надвигался, а уже прошёл, и прошёл только по Тэхёну, миновав абсолютно всё остальное, и плакал. Намджун вытащил его из моря, когда тот пытался утопиться. Тэхён назвал это «сплавать на острова», но Намджун категорически ему не верил. Чужая губа была страшно разбита, плечи и шея, помимо одного сплошного синяка, были исполосованы ногтями (Намджун хотел верить, что это ногти, а не, например, стекло), скула выглядела сломанной, хотя Намджун не был уверен, что такое вообще возможно; она просто, знаете, выглядела так. Не вина Намджуна, что он вцепился в Тэхёна обеими руками. Возможно, Тэхёну было больно и поэтому он никак не мог прекратить плакать, но Намджун искренне позабыл, каково это — ослаблять хватку. Жёлтый свет маяка снова облизал лицо Намджуна. Это был страшный свет, можно сказать, опасный; в нём всё становилось болезненней. Тэхёна бил отец, Намджун знал это давно, но ничего не делал. Это, вроде, не его дело? Они, наверное, сами разберутся? Это, кажется, никак к нему не относится? Намджун не уверен, что хоть немного уважает себя за подобные мысли. Он слишком долго оправдывал собственную трусость, чтобы это не имело последствий. Тэхён затих, но его нижняя губа продолжала дрожать. Он точно был в ужасе, но Намджун не мог с уверенностью сказать, почему именно. Потому что чуть не умер? Потому что до сих пор жив? Волосы Тэхёна были жёсткими и грязными; даже если они чем-то пахли, Намджун не чувствовал ничего, кроме свежести и соли. Дождь усиливался, безжалостно избивая ветряные колокольчики. Было, опять же, холодно, безрукавая майка не грела; волосы на руках встали сплошным лесом. — Мне снилось, что ты умер, — не своим голосом произнёс Тэхён и абсолютно неподвижно замер. — Я пришёл к тебе в вагончик, а там был не ты, а кровь. Очень много крови на стенах и потолке, напоминало абстракционизм, мне впервые не понравилось. Когда я проснулся, меня тошнило. Я пошёл на кухню, чтобы попить воды, а там был отец, Тэхён прекратил говорить резко, будто остановившись перед словом «который» или «когда». Его горло было высушенным, будто он не пил неделю, но Намджун знал, что это не так, Намджун лично выталкивал воду из его лёгких. — Прости меня, — сказал он, зажмурившись, и покрепче прижал Тэхёна к себе. — Я должен был помочь тебе раньше. Я так виноват, Тэхён, прости. — Ты не «должен», Намджун. Ты мой друг и разбираться в моих делах — не твоя обязанность. Ничья, кроме меня самого. Тэхён был незначительно младше, но говорил так, будто младше был Намджун. Ну и дурак. Со стороны маяка выбежала собака. Это немецкая овчарка; она лаяла на волны так, будто они её глубоко обидели. Лай был агрессивным до ужаса, Намджун надеялся, что она не подойдёт к ним. Тэхён же, напротив, вытянулся, чтобы получше собаку рассмотреть. — Белла! Девочка, возвращайся домой! Белла! Кричал смотритель; он сам коренастый, в длинной-длинной куртке, поверх которой накинут жёлтый дождевик. Он не отходил далеко от маяка, боялся промокнуть. — Белла, вернись домой! Белла! Собака нехотя фыркнула себе под ноги и, не обернувшись, потрусила к маяку. — Я, — Тэхён закусил губу. Намджун слышал, что его голос дрожал. — Я оставил свою сестру с ним. С этим уродом. Если бы я сейчас утонул, что стало бы с ней? — Ты не утонул, — мягким голосом сказал Намджун и положил подбородок на его макушку. — Не думай об этом. — Но я должен. Она всегда защищала меня, а чем отплатил ей я? Хулиган. Уголовник. Трус. — С уголовником это ты погорячился, — хрипло прошептал Намджун, беспокойно разглядывая ободранные, как у бродячей собаки, руки. — Я помогу тебе. Сокджин поможет тебе. Хосок поможет. Все мы, Тэхён. — Ты даже себе помочь не можешь, — равнодушно ответил Тэхён и продолжил более живым, но нехорошим тоном: — Сокджин не может помочь себе. Хосок не может. Все вы, Намджун. Это задевало, но спорить Намджун не стал. Дождь ослаб, не начав усиливаться, а вместе с ним ослабли и волны. Где-то была спрятана сухая пара обуви, которую Намджун сбросил с себя прежде, чем нырнул за Тэхёном в воду. Обувь была, можно сказать, новая, ей всего год. Намджун ходил в ней на работу, на прогулки, иногда по дому — другой не было. Другого Тэхёна тоже не было, но беречь его как-то всё не получалось и не получалось. По пирсу снова пролетел звон колокольчиков. Смотритель снова засвистел. Свет маяка снова облизал кожу лица. Намджун не знал, что делать и как помогать. Но у него было время подумать. Наступит завтра, случится что-то новое. Намджун прикрыл глаза. Лишь бы им не пришлось переживать этот день снова.