Слизень

      Нет такого человека, с которым невозможно договориться. К каждому можно найти свой подход, подобрать заветный ключик. Просто в одних случаях люди готовы добровольно дать то, что тебе нужно, в других же — необходимо серьёзно подумать, что ты можешь им предложить. Или же чем угрожать. Причём начинать стоит именно в такой последовательности: зачем наживать себе врагов там, где можно найти компромисс? На самом деле, все рано или поздно соглашаются на сделку, дело лишь в цене.       Сейчас есть лишь один человек, который может мне помочь. Слизнорт владеет нужной мне информацией, и он, конечно, мог бы ей со мной поделиться, но он не станет этого делать. Не станет просто так, если ему ничего не дать взамен. И я бы на его месте тоже не стал. Так что сейчас я собираюсь сыграть на его слабостях — их, как мне известно, у него по меньшей мере три. Тщеславие. Лесть. И я.       Учителя всегда заводят любимчиков, и Слизнорт здесь не исключение. Я бы разочаровался в себе, если бы не стал его любимым учеником. Пай-мальчик, старательный и прилежный студент, подающий большие надежды, просто не мог его не заинтересовать. Красивая картинка, которую люди так любят и в которую готовы безоговорочно поверить. Прикрытие, которое позволяет мне достигать своих целей, совершенно не вызывая подозрений.       Сегодня вечеринка в Клубе Слизней проходит по особой причине: у нашего дражайшего декана юбилей. Гостей, разумеется, немного, как и всегда на наших встречах, но это именно тот случай, когда качество важнее количества. Один из членов Визенгамота, известный игрок в квиддич, владелец сети парадных мантий… Слизнорт гордится своими бывшими учениками (разумеется, только теми, кто добился успеха), будто все их достижения — исключительно его личная заслуга. Не удивлюсь, если однажды он будет хвастаться и мной, будто трофеем за особые достижения.       Профессор зельеварения находится в сильно приподнятом настроении (ещё бы, после стольких бокалов вечноигристого вина!), и мне это лишь на руку. Я хочу застать его в наиболее уязвимом положении: расслабленным, не готовым к атаке, открытым и сентиментальным. В течение всего вечера я вьюсь вокруг него: подаю ему новый бокал, когда прежний выпит до дна, смеюсь над его шутками, даже не особо удачными (а таких сегодня как раз большинство), киваю и поддакиваю, чтобы поддержать разговор. Но, как ни странно, Слизнорт не пьян, лишь немного возбуждён и говорит громче обычного. Это и хорошо: его разум мне ещё сегодня понадобится.       — Том, передайте-ка мне вина, — говорит профессор, и я выполняю его просьбу. Он протягивает свою тёплую пухлую ладонь и на несколько секунд накрывает мои пальцы, сжимающие ножку бокала, своими. Я делаю вид, что ничего не замечаю, и не убираю руку. Слизнорт продолжает что-то беззаботно щебетать, но я его практически не слушаю. Я думаю о том, что сегодня лёд наконец-то тронулся, и, возможно, уже к ночи мне станет известно всё.       Немного позже мы оказываемся за общим столом, и я занимаю место справа от декана. Подают горячее. Он даже не смотрит в мою сторону, беседуя с гостем, сидящим напротив, однако его вспотевшая рука осторожно ложится на моё колено. И снова — это будто случайное движение, которое можно трактовать двояко. В случае чего можно назвать это прикосновение ненамеренным. Ещё не поздно остановиться.       Всего на пару секунд я колеблюсь и снова задаюсь вопросом: а какую же я готов заплатить цену, чтобы получить желаемое? Где мои границы дозволенного? Где мои внутренние ограничения? Действительно ли я могу пойти на всё, или же это пустые слова?       Такого незначительного времени оказывается достаточно, чтобы профессор понял, что не встретит сопротивления, и его ладонь начинает плавно поглаживать меня по ноге. Я пытаюсь максимально абстрагироваться от происходящего. «Вечная жизнь», — мысленно говорю я сам себе. «Ты победишь смерть. Забудь об этом жалком теле. Вечная душа — вот что важно».       Мне хочется, чтобы этот долгий вечер поскорее закончился. Я вижу, что Слизнорт сейчас думает точно так же, но наши с ним мотивы в корне не совпадают. И когда последние гости расходятся, кажется, мы оба вздыхаем с облегчением.       — Прекрасная вечеринка, — добродушно начинает Слизнорт, и я делаю вид, что полностью с ним согласен, разливаюсь в благодарностях за приглашение. Сейчас я готов нести любой бред, лишь бы Слизнорт мне открылся.       Он разгорячён, и я буквально физически ощущаю, как же громко пульсируют мысли в его голове. Слизнорт подсаживается ко мне почти вплотную, и я отчётливо вижу морщины на его раскрасневшемся лоснящемся лице. Профессор снова пьёт — видимо, чтобы перебороть волнение. Сейчас он мне до безумия противен.       Его рука снова ложится на моё колено, на этот раз — почти уверенно. Я закрываю глаза, чтобы не видеть капельки пота на его лице и тяжело вздымающуюся грудную клетку. Он трактует это по-своему и гладит меня по щеке. А уже в следующую секунду наклоняется ко мне так близко, что не может быть сомнений в том, что он собирается сделать дальше.       — Профессор, — мягко обращаюсь к нему, и он вздрагивает от неожиданности. — У меня есть один вопрос, весьма деликатного свойства. Боюсь, что, кроме вас, мне не к кому обратиться.       Слизнорт неохотно отстраняется, но его рука остаётся на прежнем месте.       — Спрашивайте, мой мальчик.       — Что вам известно о крестражах?       Его лицо удивлённо вытягивается: Слизнорт явно не знает, что мне ответить. Затем решительно качает головой.       — Это очень тёмная магия, Том. Я не вправе о таком говорить.       Я даю ему шанс передумать, затем встаю с дивана и поправляю немного сбившуюся мантию. Сейчас уже не сыграть оскорблённую невинность. Придётся честно обозначить свои условия.       — Мне очень жаль, профессор, — произношу я, но в моём голосе звучит не раскаяние, а холод. — Я считал, мы можем друг другу… довериться.       Ещё какое-то время я наблюдаю, как он хватает губами воздух, будто рыба, выброшенная на берег. Я молча отворачиваюсь и направляюсь к выходу. Когда я открываю дверь, он зовёт меня:       — Том, я бы очень хотел вам рассказать, но я не могу. Поймите меня, вы же мой любимый ученик…       По тому, как дрожит его голос, я понимаю, что он не врёт. И это ещё очень мягко сказано: он до безумия, до слепоты и дрожи в своих старых артритных коленях ко мне привязан. И это не просто тяга старого педераста к молодым мальчикам — возможно, это даже то, что некоторые называют «последней любовью». Я на секунду проникаюсь его чувством, и по всему моему телу прокатывается неприятная волна. Меня тошнит от отвращения.       Я закрываю за собой дверь и медленно иду по коридору. Я знаю, что он обязательно меня догонит: сегодня Слизнорт слишком близко ко мне подобрался, чтобы просто так дать мне уйти. Он не сможет себя сдержать: профессор слишком стар и слишком слаб, чтобы не пойти на поводу у пагубного чувства.       Так и происходит. Я даже не успеваю дойти до конца коридора, как он распахивает дверь и жестом зовёт меня обратно. Его взгляд сейчас почти умоляющий. Мы смотрим друг на друга, не произнося ни слова, затем я возвращаюсь обратно.       Мы садимся на тот же диван, и я даю профессору неловко пройтись сухими губами по моей щеке, шее, губам. Когда он, наконец, отрывается, чтобы перевести дыхание, я напоминаю:       — Крестражи, профессор.       И он осторожно, жалкими крупицами, выдаёт мне ценную информацию. Однако про сам ритуал Слизнорт по-прежнему молчит. Но я тоже не собираюсь вести игру в одни ворота.       — Профессор Слизнорт, — до чего же смешно называть профессором этого жалкого человека! — Я хочу узнать больше. О самом процессе.       Слизнорт не торопится отвечать. Мы оба понимаем, что он — мой единственный источник информации. И что я брошу его сразу же, как только он перестанет быть мне нужен. Но в данный момент у каждого из нас есть то, что нужно другому, так что обоим приходится идти на уступки.       И я поддаюсь. Иногда стоит сделать несколько шагов назад, чтобы разбежаться перед прыжком.       Я скидываю парадную мантию. Слизнорт облизывает пересохшие губы, не отрывая глаз от того, как я стягиваю свитер и расстёгиваю рубашку. А дальше я просто не пресекаю поползновение Слизнорта к ремню моих брюк.       Всё заканчивается быстрее, чем я думал. Старый хрен трётся об мою задницу каких-то пару минут, после чего его дряблая плоть оставляет на мне вонючее белёсое пятно. Он шумно выдыхает и откидывается на диван, даже не застегнув штаны.       Слизнорт больше не смотрит на меня, наоборот — всячески избегает встретиться со мной взглядом. Неловкость и смущение, которые он сейчас ощущает, прямо витают в воздухе.       Забавно, что люди настолько сильно загоняют себя в выдуманные ими же самими рамки. Я давно понял, что любого рода мораль, хоть внешняя (религия, к примеру), хоть внутренняя (так называемая совесть), только ограничивает и заставляет испытывать лишь стыд и вину. Она делает человека уязвимым. Поэтому Слизнорт сейчас кажется до ужаса хрупким: будто коснёшься его — и он осыплется прахом.       Я мягко намекаю профессору, зачем я здесь: наш разговор ещё не окончен. И на этот раз он не выдерживает: его прорывает, и он рассказывает мне всё.       Я внимательно ловлю каждое его слово, изредка задавая уточняющие вопросы. Я уверен, что моя память — достаточно надёжное хранилище, так что даже не утруждаюсь наколдовать пергамент и делать пометки.       Когда поток откровений иссякает, я привожу себя в порядок. И напоследок, второй раз за вечер закрывая за собой двери, оборачиваюсь:       — С днём рождения, профессор Слизнорт!       Возвращаясь в дортуар, я внезапно понимаю, что мой декан не просто попался на удочку, но и позволил загнать себе крючок по самые жабры. Я улыбаюсь, и хоть улыбка выходит довольно кривой, я делаю это вполне искренне.