Вендиго

Я выбрал своим призванием спасать людей. И я спасал. Боролся со смертью каждый день. Но я устал. Сломался. Потому что смерть не удалось победить. Туман клубится над ночной долиной. Из серого марева чахлые искривленные стволы тянут к небу иссушенные сучья. Лес здесь совсем другой: безжизненный. Сквозь туман проступают фигуры людей изувеченных жизнью, слабостью тел, случайностью. Или злым роком. Они смотрят на меня, хоть и не вижу их застывших глаз. Без укора. Без благодарности. Равнодушно. Им уже все равно. Приходит далекое и зыбкое ощущение, что лежу на спине. Тело что-то мягко обнимает, как одеялом. Они преследуют меня по ночам. Во сне я снова пытаюсь спасти своих пациентов, но безуспешно. Они умирают. Всегда. Я давно просыпаюсь без крика, без мокрых дорожек слез на щеках, лишь с отрешенностью и грустью. С той щемящей тоской и полной беспомощностью, которую ощущают лишь те, кто хоть раз видел смерть, кто хоть раз потерял близкого человека. Или питомца. Сейчас я не сплю. Глаза открыть не могу — что-то мешает — но и не хочется. Ничего. Мысли скользят в пустоте, как чужие. Тяжелее потери пациента, только сообщение о прискорбной вести его родственникам. И я обрывал последнюю надежду у близких, говоря правду, которую никто не хотел принимать. Расписывался в своей профнепригодности. Озвучивал свое бессилие. Свой очередной проигрыш смерти в конечной войне, где победить невозможно… Судорожно сжимаю пальцы в кулак, царапая холодную почву. Узнаю самый ближний силуэт в тумане среди бывших пациентов — Виктора, — того чернокожего парня, которого я не смог спасти. Почему? Потому что я — плохой врач? — Потому что ты не перешел черту, — отвечает Виктор, не размыкая, слипшихся от крови губ. Затем протягивает ладонь, намекая взяться за нее и последовать за ним. Не хочу. Они все ждут. Меня. Оставьте меня в покое! Уходите! Я не хочу… Тело резко сгибается, садится, преодолевая рыхлую преграду, разрушая ее. Голова свешивается на грудь. С волос, плеч скатываются комья земли. Пыль течет по щекам, словно слезы. Веки сомкнуты. Не хочу открывать. Тогда я не выдержал собственного бессилия и бежал из мегаполиса. В глухомань городка Ладлоу. Соврал жене и детям, что делаю все для того, чтобы быть дома с ними чуть дольше, устроившись хирургом в местную больницу, где не настолько напряженный график. Расчет был прост и наивен: меньше людей, меньше пациентов. Меньше смертей. Но я жестоко ошибся, пойдя на поводу малодушия. Смерть никто не отменил. Люди умирают и здесь. Везде. По всему земному шару. Каждый день останавливается чье-то сердце, и не одно. Но никому до этого нет дела, кроме врача, констатирующего очередную смерть. Что-то знакомо запрыгивает на колени, но запрещаю себе вспоминать, кто это может быть. Люди не должны умирать. Это неправильно. Я понял эту гуманную истину, еще учась в университете. Студентом наивно надеялся, что стану особенным врачом — идеальным специалистом, который не допустит гибели больного ни при каких обстоятельствах. Наивный глупец. Жизнь разучила верить в сказки. Люди все равно умирают, спасаешь ты их или нет. У одного пациента я удалил камень из желчного протока, а потом парень разбился на мотоцикле — случайно прочел в некрологе местной газеты. Та горечь отражается сейчас на языке. Во рту неприятно сухо. На зубах поскрипывают песчинки земли. Они все равно умирают. Врач не спасает жизни — врач уменьшает страдания. Растягивает агонию, но не отменяет конец. Обманывает пациентов, говоря с дежурной улыбкой: «Вы — здоровы. Вы будете жить»… С усилием втягиваю в легкие воздух, не ощущая потребности в кислороде. Просто хочу доказать себе, что живой. Накатывает чувство вины, но быстро гаснет. — Я — лжец, — хрипло произношу на выдохе, воспринимая звук голоса так, будто слышу впервые. Вокруг застыла тишь, которая бывает только на кладбищах. Но не испытываю страха. Здесь хорошо. Умиротворенно. Ощущаю непривычную двойственность: будто одновременно нахожусь внутри себя и вовне. Тело — оболочка, а дух связан с внешним — потусторонним? — миром. Остывшую плоть, словно ткань пронизывает призрачный ветер. Далекий неразборчивый шепот иной реальности оплетает сознание. Окрыляет. Возносит над прошлым, настоящим, будущим. Песочные часы, отмеряющие мое время, разбиты. Песок рассыпался прахом, который покрывает вершину холма. Древний могильник. Время теряет власть и перестает существовать. Для меня. Что есть смерть? Вечный сон без возможности проснуться. Но мне повезло. Открываю глаза. Сижу в свежевырытом углублении в почве на вершине холма в чаще леса. В проклятых землях индейцев. Поднимаю голову. Ночь еще не прошла. Луна светит ярко, как днем. Вокруг мягкая туманная дымка ласкает подножие холма. В серо-голубом мареве тает лес, раскинувшийся вокруг. Выглядывают из призрачного тумана лишь самые высокие сучья. Мертвый вечный лес, а над ним непривычно ярко сияет око луны, и застыли облака. Именно застыли и не движутся. Красиво. Завораживает. Не сразу отмечаю, что вижу во тьме. На роговицу попадают песчинки, но не раздражают глаз. Смахнуть веками, рефлекса нет. Взгляд не сразу фокусируется на взлохмаченном коричневом комке на коленях, полузасыпанных рыхлой землей. — Черч, — произношу кличку, будто заново учась говорить. Протягиваю руку и треплю питомца за ухом. Жест выходит слегка неуклюжим, словно во сне. Ощущения от пальцев к мозгу приходят с запозданием. Пушистый. Мягкий. Почти живой. Кот утробно урчит. Ему приятно. — Я тоже рад тебя видеть.  — Папа вернулся! — раздается радостный выкрик. Узнаю сразу — дочери. Силуэт затмевает луну. Не один. Рядом стоит кто-то еще. Рейчел. Неожиданно вспоминаю, как жена убила меня. Подкралась со спины и пронзила чем-то острым насквозь. На миг вспыхивает тусклая искра страха. Отрываю ладонь от кота и ощупываю руками грудь. Кофта порвана, в крови и земле. Но на теле чудовищной раны нет. — Я — жив? — в растерянности спрашиваю, конкретно ни к кому не обращаясь. — Не мертв, — поясняет Рейчел, протягивая ладонь, чтобы помочь подняться. — Застыл на черте. Но это лишь мои ощущения. Кот спрыгивает с колен, когда сгибаю ноги, присыпанные землей. На удивление, тело слушается почти, как раньше. Опираюсь на ладонь жены и, пошатываясь, встаю. Сухая земля ручейками сбегает вниз, словно воды, омыв к новой жизни. Нет, я не мертв. Но и не жив. Замер навечно на золотой середине. Обнимаю Рейчел. — Как же рад тебя видеть. Элли обнимает за бедра, утыкается лбом в бок. Треплю дочку по голове, чувствуя пальцами на ее затылке металлические скобы, которыми скрепили череп после аварии, видимо, местный патологоанатом. Может быть, даже знаю его. Надо будет потом отблагодарить. Обнимаю семью, чувствуя себя снова счастливым. Почти, как раньше. Нет, лучше. Они никогда не умрут. Теперь я буду за них спокоен. Растягиваю губы в счастливой улыбке. Но не все мимические мышцы работают, как раньше, и она выходит кривой и жуткой. Смерть никого не делает краше, так что это нормально. Обиды на жену, что убила нет. Наоборот, она спасла меня. Благодарно целую Рейчел в губы. Сухие и обветренные. Не отвечает, но и не отстраняется. Ничего не чувствую, как видимо, и она. Ни грамма наслаждения. Пустота. Механическое прикосновение и не более. Отстраняюсь. Смотрю ей в глаза. Такие же преданные, как и раньше, но в тоже время другие. Огня больше нет. Широкие черные зрачки наполнены непривычной глубиной. В них холодно отражается луна, наполняя иной непознанной жизнью. Приходит понимание: между нами не будет секса, она не родит больше детей, наша дочь не вырастет, а Черч никогда не умрет. — Мы тоже, — вдруг произносит Рейчел, словно прочтя мои мысли. Сожаления нет. Эмоции отстраненные. Такое чувство, будто сплю и хожу во сне. Только это не сон. Реальность. Другой мир, где больше нет смерти. Мир, который лучше того, в котором мы жили. Нет, не жили — медленно старели и готовились умереть, смиренно ждали казни от «естественной» гибели. А теперь перед нами вечность, ибо наши тела вне времени и тлена. Осматриваю свою кисть. Бледная с синеватым оттенком от лунного сияния. Но трупных пятен нет. Странно. Касаюсь груди со стороны сердца. Не бьется. Но я не чувствую себя мертвецом. Почти такой, как раньше. Почти… Внезапно открывается истина: всего-то и нужно остановить смерть, умерев. Почему раньше не догадался? Потому что не верил, что победить смерть реально. Потому что сдался, не начав настоящей борьбы. Малодушно выбрал побег и бесполезные прятки. Традиционно смирился, как все. А теперь я прозрел, каким-то чудом воскреснув. Но у любого «чуда» должно быть объяснение. На задворках сознания улавливаю шепот чужих голосов и понимаю, кому он принадлежит. Всем тем, кто жил до нас. Бессчетное количество — легион мертвецов, у которых больше не осталось телесной оболочки, в которой можно жить. Только мысли, превращенные в шепот. Слышу, о чем они говорят. На разных языках просят вернуть их к жизни, требуют, молят, обращаясь каждый к своему божеству, даже, если оно никогда не существовало. Ушедшие страстно хотят жить, даже оказавшись в ничто за гранью. Хотят вернуть тела. Их воля к жизни соткала демонических существ из останков тел людей и животных — Вендиго, как их прозвали индейцы. Подняла чудовищных големов к вечному блужданию в сумеречной чаще в поисках живых и мертвых тел, чтобы забирать себе и обращать в себе подобных. Куда ступят копыта Вендиго, там почва киснет и оживляет трупы, попавшие туда. Именно такая земля нас и оживила. Становится не по себе. Я ощущаю не просто единение с иномирьем, проклятым лесом, а шепотом духов, сотворивших Вендиго. Вспоминаю, когда шел хоронить Черча, как видел вдалеке страшное черное существо с рогами оленя за деревьями. Оно издавало жуткий, то ли свист, то ли вой. Поднимаю взгляд на лес, утопающий в пелене тумана, стелящегося под холмом. Внезапно иссохшие ветви приходят в движение, вздрагивают, поднимаются, являя из тумана мертвые оленьи головы и я, понимаю, что это рога — ассиметричные, ломаные и неестественно длинные. Желая защитить Элли и Рейчел, прижимаю к себе, отвернув их лица от жуткого зрелища под холмом. Тощие черные неестественно вытянутые тела, напоминающие людские, местами поблескивают оголившимися костями. Длинные руки заканчиваются когтистыми пальцами и теряются в тумане. Глаза жутких существ мерцают холодным лунным светом и направлены на меня. Будь я живым человеком, то испугался бы. Но испытываю лишь стылую пустоту и тень тревоги. А еще шепот в голове сделался ярче, сложился в заунывную песнь. Вендиго множество. Они с деревья или выше. Сила не на моей стороне. Но демоны не делают попыток приблизиться, напасть. Просто смотрят. Явили себя из тумана, который стал отдавать краснотой, будто кровью. Это земли Вендиго, а не индейцев, потому последние бежали отсюда и засыпали буреломом тропу. Не просто засыпали. Запечатали, чтобы демоны не проникли в мир живых, не расширили границы своего царства. А я ее перешел… Нарушил. Нет, старик Джад был первым. Но он мертв. Не здесь. Его нужно принести сюда. Он часть здешних мест. Но Вендиго ждут от меня не этого. Я должен сломать печать. Возможно, те странные спиральные символы на стволах. Я сделаю это, уничтожу границы между миром живых и миром мертвых. Приходит озарение, что именно за этим приехал в эти края. Я не бежал сюда. Они меня позвали, выбрали, увидев через очи моих мертвых пациентов. Только я не смог почувствовать, что это зов. Я ощущал тоску, вину, отчаяние, часто думал о смерти, пребывал в депрессии. Еще бы немного затянулась, и я бы мог покончить с собой. Во сне я слышал шепот, а лунный свет и шелест крон странно манили во мрак. Они заставили меня купить здесь дом и земли леса с частью границы. Где кладбище домашних животных будут Врата. Они все решили за меня с самого начала. Заманили сюда Черчем, Элли и Рейчел, теми, кого я любил. На тот свет, в свой мир, чтобы я открыл им дорогу в этот. Я это сделаю. Потому что один из них. Я изменюсь. Потом, когда миры станут едины, когда смерть перестанет существовать. И моя семья останется со мной. Частью меня. — Что там, Луис? — спрашивает Рейчел почти прежним взволнованным голосом. Песнь духов в мыслях затихает, разбиваясь на шепот, напоминающий шелест сухих листьев. — Ничего, — перевожу на жену взгляд, а когда поднимаю, то вижу только туман и верхушки деревьев. Вендиго вновь растворились в тумане. Отпускаю жену и дочь. Отстраняются. — Пап, а почему ты обманул, что все люди умирают? — вдруг спрашивает Элли. — Мы ведь живы. — Папа ошибался, — отвечаю. — Существуют особые места с волшебной землей, которая не дает умереть ни телу, ни духу. — Это не проклятое место — святое! — поддерживает Рейчел, улыбнувшись, и открывая взгляду выбитый зуб в верхнем ряду. — Целебное. Только здесь нужно хоронить усопших. Тогда они вернутся. — Да, это будет идеальное лечение! — мечтательно улыбаюсь. — Любимая, мы так и сделаем! Будем приносить сюда людей. Врачи станут не нужны. — Больницы тоже, — продолжает жена. — Это будет идеальный мир без боли, болезней, страданий и смерти! — Ни один питомец больше не умрет! — добавила Элли, прижимая взлохмаченного Черча к груди. — Вечная жизнь на грани яви и сна, — заканчиваю общую мысль. — Когда граница будет открыта, мир обретет гармонию. — Пап, тебе понадобятся инструменты! — Элли что-то достает из кармана платья и протягивает мой скальпель с засохшими потеками крови. — Сколько раз говорил, что нельзя брать мои вещи, — произношу строго, но раздражения не испытываю. Внутри пустота. — Пап, но я же полечить деда Джада! — Если полечить, то можно, — одобряю и забираю скальпель из рук ребенка. — Из тебя выйдет отличный доктор. Лезвие скальпеля хищно блестит в лунном свете. Чтобы дать новую жизнь, нужно прекратить текущую. Таков рецепт излечения от страданий и смерти. Раз воскреснув, больше никто не умрет. — Луис, мы, кажется, забыли о Гейдже, — встревожено напоминает Рейчел. — Ты оставил его в машине совсем одного? — Да. Нужно его забрать, — соглашаюсь, вспомнив двухлетнего сынишку, и поудобнее перехватываю скальпель. Семья Крид начала неспешно спускаться с могильника по каменным ступеням, а туман провожал их множеством светящихся лунным серебром огоньков…