Довольствуясь малым

У Люциуса Малфоя холодные серые глаза. Они всегда смотрят прямо, смотрят высокомерно, смотрят с презрением, смотрят с ненавистью. Боль в них оборачивается ледяной злобой, обида – затаенной местью. Они никогда не затуманиваются слезами. У Люциуса Малфоя тонкие бледные губы. Иногда они кривятся саркастичной усмешкой, но чаще – учтиво улыбаются. Когда губы Люциуса Малфоя приоткрываются, с них срываются тщательно выверенные, продуманные слова. Очень вежливые. Очень благожелательные. Очень двусмысленные. Лживые. Губы Люциуса Малфоя никогда не дрожат от страха. Его слова никогда не бывают словами мольбы. У Люциуса Малфоя приятный голос. Это подтвердит каждый, кому доводилось слышать его. Не слишком громкий и не слишком тихий, хорошо поставленный, бархатный, мягкий голос. От него веет равнодушием, но хочется слушать еще и еще, и любое оскорбление, произнесенное этим приятным баритоном, звучит, как изысканный комплимент. Голос Люциуса Малфоя никогда не срывается на крик, никогда не переходит в жалкий скулеж. У Люциуса Малфоя красивые руки. Руки настоящего аристократа – узкие, холеные, с длинными пальцами, с мягкими ладонями, с синеватыми венами, виднеющимися под тонкой белоснежной кожей. Что бы они ни держали – трость, бокал вина или палочку – они делают это с неизменным изяществом. Руки Люциуса Малфоя никогда не потеют от страха. Они никогда не цепляются за столешницу, оставляя на ней длинные царапины и обламывая ногти. Люциус Малфой всегда держится прямо. Все в его осанке говорит о достоинстве, величии и гордости чистокровного мага из старинного рода. Его движения – неторопливы и грациозны: они не резки, но и не медлительны, не манерны, но и не грубы, и кажется, будто каждое из них отрепетировано перед зеркалом. В них есть нечто завораживающее – как в древнем ритуальном танце. Ими хочется любоваться, будто утонченной пантомимой, которую могут оценить только искушенные знатоки искусства. Люциус Малфой никогда не сутулится. Он никогда не жмется под чужим взглядом, никогда не обхватывает себя руками, никогда не вздрагивает от страха и всхлипов. Люциус Малфой совсем не красив, но умеет казаться привлекательным. Ослепительным. Великолепным. Идеальным, как античная скульптура. Он не стыдится своей наготы. Он прекрасно знает, что неотразим, и любит, когда на него смотрят. Когда им восхищаются. Когда его вожделеют. Когда он лежит в постели, то кажется мраморным изваянием, созданным гениальным скульптором древности. Он расслаблен; он никогда не подтягивает колени к груди, никогда не пытается прикрыться, никогда не краснеет и не кусает губы от мучительного стыда. Люциус Малфой очень сдержан. Он позволяет другим увидеть лишь те эмоции, которые сам считает нужным показать. Он спокоен и доброжелателен. Он не бледнеет от страха, не кричит от боли, не бьется в истерике от унижения. Его лицо – это непроницаемая маска, красивый фасад фамильного поместья, обложка книги, закрытой на замок и на заклинание. Это дверь, за которой таится чудовище. Люциус Малфой никогда не стонет от наслаждения. Он никогда не прижимается к тому, кто только что изнасиловал его, и не шепчет бессвязные признания в любви, перемежая их мольбами о пощаде. Он никогда не просит дозволения остаться на ночь. Люциус Малфой не боится Северуса Снейпа. Ему нельзя сделать едкое замечание. Его нельзя оставить на отработку. Его нельзя повалить на стол, вжать лицом в столешницу и оттрахать так, что по ногам потечет кровь. Его нельзя заставить приходить каждый вечер в кабинет зельеварения, чтобы, стоя на коленях, отсасывать у своего декана. Люциус Малфой никогда бы не стал целовать Северусу Снейпу руки. Никогда бы не обнял его так крепко, что стало бы слышно отчаянное, неровное биение сердца. Никогда бы не расплакался у него на груди от стыда и унижения. Никогда бы не признался в любви, сбиваясь и всхлипывая, пряча глаза, вздрагивая от приступов боли… Люциус Малфой никогда бы не влюбился в своего насильника. Драко Малфой совсем не похож на Люциуса Малфоя. Но Северус Снейп привык довольствоваться малым.