Каждый раз

Когда Така на взводе, и не важно каком. Эмоции бьют из него нестройным потоком — счастлив он или расстроен, но под любым шквалом эмоций он лезет под бок Тору. Хватает кончиками пальцев кусок футболки на чужой спине и пытается разделить эмоции через касание. Тору, в свою очередь всегда принимает его. И если нет лишних глаз, даже обхватывает слегка за плечи. Это делается очень просто от разницы в их росте и подходящей жесткости рук одного для мягкости плеч другого. Така ничего не говорит, ведь чаще всего на них в эти моменты смотрят тысячи глаз фанатов, да и рот занят словами заученных песен. А Тору в принципе никогда и ничего не говорит, поэтому каждый раз, когда он все же бросает вокалисту пару фраз, тот вздрагивает и теряется, забывая слова. Когда Така тусуется в большой компании почти близких почти неизвестных ему людей, он забывает про лидера. Отдается чужим разговорам, обнимается с непонятным людом и граничит в улыбке — почти пьяно, почти трезво. Теряется в толпе как в небоскребах, полностью теряя из виду блондинистую макушку среди кучи таких же. Но никогда не лезет к другим под бок. А Тору от начала и до конца топчется в одном месте. Иногда на менее шумных диванах, в окружении влажных девиц и громких иностранцев. Иногда на курилке у входа. Таку с этих мест обычно не видно, но отчетливо слышно. И этого достаточно. Последние года их закулисная жизнь от «четверо япошек разрывают американ пати» перешло в «Така разрывает американ пати и уезжает на плече Тору», потому что Томо и Рета слишком быстро и технично сменили кружки пива в руках на прикольных подгузов. Тору, кажется не успел даже докурить сигарету, ни то, что моргнуть. Он ведь пипец как медленно моргает, моргает ли вовсе? Но его все устраивало. Тору всю жизнь был до отвращения самоуверенным и с годами это только усилилось. Он знал, что каким бы пьяным не был вокалист, как бы сладко не шептал кому-то в ухо и как бы не каверкал чужие имена по типу «Масато-чан» и «Шончик-пончик», он все равно найдет Тору в толпе. Растолкает всех, начнет орать и даже протрезвеет, заставит найти гитариста, если придет без него или найдет его сам, если тот недалеко, а потом облегченно пискнет «Тору-сан» и вырубится, чаще всего где-то в ногах того самого Тору-сана. И Тору на отъебись скажет «гайз ви ар гоу хом сорри нот сорри» и под нарастающее «Така донт гоу стэй виз ми коз юр ол ай нид», унесет мягкое тельце с собой. Ведь так принято. Но отчасти это несправедливо. Ибо каждая такая туса подразумевает, что вокалист нажирается в говно, а лидер должен сидеть и растягивать литр пива на весь вечер, потому что пьяный лидер — опасный лидер. Под градусом Тору превращается во всю эту гудящую толпу разом. Становится первым на очереди в парных танцах с Такой, первым, кто зажимает его, первым на полапать и в принципе заебать своим вниманием. Пьяный Тору понимает, что весь народ вокруг мелкого хочет этого самого мелкого, при чем во всех смыслах сразу, а гитарист под общим угаром сносится в эту кашу с удивительным проворством и достает, достает, достает. В такие редкие вечера Така почти не пьет, просто скачет от одной компании к другой с цветным бокалом в руке и краем глаза следит, чтобы лидер не ввязался в драку. Пьяного лидера на удивление легко подбить для махача. А еще пьяный лидер — это эпицентр вечеринки, выпивающий десять шотов разом и занюхивающий их чьими-то счастливыми грудями сотого размера. Он светится почти до завершения попойки, а перед самым концом, потный и сексуальный, медленно идет к вокалисту. Как в сопливой дораме за ним тянутся девичьи руки, а он грозно идет, прерывая беседу о жизни своим абсолютно трезвым «закругляемся». Така сдувается, забывает, о чем он только что говорил и послушно отдает первому попавшемуся свой недопитый бокал. Они уходят молча, Тору ни с кем не прощается, а второму приходится идти к выходу спиной, пожимая руки всем, кому успевает на прощание. Пока они идут к лифту или к парковке у лидера всегда такое равнодушное, но при этом заебатое лицо, словно и не пил, а просто уводит бухого Таку как обычно. В лифте тоже едут молча, но только первые три этажа, а потом гитарист зовет его полным именем и безбожно жмет кнопку стоп. Смотрит на него размытым темным взглядом и минуя тихое «нельзя», грязно целует, языком пытаясь достать до желудка, если не дальше. И каждый раз Така ведется на этот спектакль. Каждый раз верит, что тот протрезвел и домой они едут, потому что устали. Сопротивляется ровно три секунды, а затем просто ложится в чужих руках будто любимая гитара. Тору целует его только, когда пьян и трезвому Таке от этого немного больно. Зато каждый раз после этого рождается супер грустно сопливая песня, которую тот планирует драматично исполнять на концертах, посвящая от и до дебильным выходкам лидера. Но опять же…он каждый раз забывает, что записывать они ее будут вдвоем и исполнять на концертах тоже вдвоем, а от того прозрачные фразы вроде «не целуй меня, если не любишь» остаются в голове, заменяясь на листе мелодичным «это ли боль в сердце?». Така не понимает их отношений, чувствуя себя соу сингл и в то же время женатым на пустоте. Но вот для Тору все ясно и понятно, хотя и непонятно откуда. Тору по своей природе очень прямой и самоуверенный, иной раз до тупости прямой и самоуверенный. Он считает вполне нормальным на вопрос «что думаешь?» ответить: «мысли» и проигнорировать недоумевающие взгляды. Такахиро ведь понимает его, а значит и другим объяснит, если надо. Но это все ерунда, потому что спустя больше десяти совместных лет, Така тоже хочет поцеловать лидера. По собственной инициативе и без дурацкого привкуса алкоголя. Он чувствует, что именно его поцелуй, как в какой-то там сказке расставит все точки над и. И. Вскоре наступает подходящий момент. В студии тихо и накуренно, потому что чертов Тору словно знает о чем думает вокалист и специально не вытаскивает сигарету со рта, скуривая одну за другой. Така уже даже не поет, выжидает момент, пока гитарист сотрясает воздух одним и тем же аккордом около часа подряд. Внутри все сжимается и трещит как когда-то в первый раз перед ста тысячами на арене. Тору небрежно давит окурок в пепельнице и сразу хватает пачку рядом с ней, прерывая свое божественное брынчание и Така тут же дергается, врезаясь коленом в стол, но успевает схватить того за руку. — че? — ниче. — он так быстро тянется к чужим губам, уверенный на сто процентов, что достанет и так неприятно натыкается на небритую щеку. Потому что его лидер, всегда медленный как долбанная улитка, именно сейчас решает блеснуть сверх скоростью, отворачивая лицо за долю секунды. — целоваться лезешь? — что? — целоваться лезешь? Таку хватает лишь на пораженное «ха?» и он взрывается. Его разрывает шквалом мата, оскорблений и полных обиды слов. Пепельница вместе с окурками летит в колонку, а пачка сигарет безбожно топчется чужими вэнсами. Он ранит сам себя до крови, когда бьет кулаком по стеклу, за которым красиво блестит их платиновый диск. И когда осколки осыпаются на темный паркет возле его ног, а с опухших костящек капает кровь, он понимает, что он на взводе. Но никакой Тору-сан почему-то не пускает его к себе под бок, а наоборот — добивает скучающим взглядом. — успокоился? Его голос срабатывает как второе дыхание и четкий повод продолжить крушить все вокруг. Он тянется к их новенькому пульту, но тут же останавливается, все из-за того же голоса. — хватит. — что хватит? Почему я…я… — Таку хватает на еще пару гневных реплик и он сдувается. Вжимается в стену, не успевая заметить как и когда лидер оказался прямо напротив него, да еще и так близко. Только сейчас он чувствует, как оказывается болят разбитые костяшки его рук и как несправедливо спокойно становится от чужой близости. — когда я спросил, лезешь ли ты целоваться, надо было ответить «да» и целовать. — отвали. — он отворачивается, предпочитая неудобно таращиться в стену, пока Тору почти дышит ему в лоб. — когда я тебя целую, ты ничего не спрашиваешь, да? — отвали. — чего ты хочешь? Мориучи буквально слышит эту насмешку в его словах. Он решает, что нельзя больше тянуть и пора бы уже реально взять и все разъяснить раз и навсегда. А от того решительно поднимает взгляд прямо в чужие скучающие глаза, упирается кулаком в твердую грудь и низко выдыхает: — понять, чего хочешь ты, Ямашита-сан. Ямашита-сан тянет с ответом целую вечность длиною в минуту и моргает рекордные два раза. Понимает, что мелкий настроен как никогда серьезно и тяжело вздыхает. — я бегал за тобой херову тучу времени, чтобы ты пел только со мной и только под мою гитару. Чтобы возвращался домой только со мной и целовался только со мной, а не для того, чтобы ты к херам разносил нам тут студию только потому, что я задал тебе вопрос. — он делает секундную паузу, убеждаясь, что мелкий все еще слушает его и убедившись, продолжает в том же назидательном тоне: — И раз уж ты так не любишь вопросы, а еще и тупой как оказалось, то я ставлю тебя перед фактом — завтра мы пойдем и поженимся, раз уж мы в Америке. Нет, Така не тупой, не настолько по крайней мере. Он понимает, что они не пойдут жениться, ведь они все еще граждане Японии, но это и не нужно. Больше вообще ничего не нужно. — а я не согласен. — ага. Каждый раз, когда Така на взводе и не важно каком, он жмется под бок Тору, сминая его футболку на спине кончиками пальцев. Так он пытается разделить эмоции через касание. А Тору в свою очередь принимает и, если нет лишних глаз, то даже позволяет себя целовать.