полуночное

Курение убивает. Действительно, с каждой подоженной спичкой — а были исключительно спички, оксигенка, купленная в ближайшем продуктовом, даже не шипит остатками газа, она абсолютно пуста и валяется где-то глубоко в кармане выцветшего осеннего пальто — Николай чувствует, как его лёгкие отравляются ядом, дышать становится в безумную тягость. Будто вся грудная клетка сдавливает его и не без того несчастные лёгкие, впиваясь острыми костями в хрупкие органы. Курение убивает. Пепел редкими хлопьями сыплется на грязную, выпачканную в привычную питерскую постдождевую землю, обувь. Это были видавшие виды лакированные ботинки — жутко неудобная вещь, после которой ноги, будто по раскалённым углям прошедшиеся, болят и ноют. Николай рисует носиком туфли в грязи какие-то бессмысленные полосы, и продолжает сидеть, будто околдованный. Выступление прошло хорошо, зал буквально трепетал, заслушивая текучий голос Комягина, который сопровождали иные музыкальные инструменты, создававшие чуть ли не магию на сцене. Ох уж эта атмосфера шаманства, вот будто ещё чуть-чуть и Николай кого-то призовёт своими дикими танцами, кого-то слишком ужасного, такого, что не имеет даже ни одного упоминания в языческой культуре. Мужчина, будто проводник меж потусторонним и нашим миром. А сейчас он задумчиво скуривает дешёвые «Ротманс», почти что до фильтра, потому что ему так нравится процесс, что тяжестью греет его грудную клетку, что невозможно остановиться. Однако пачка такая же пустая, как и зажигалка, нашедшая себе упокоение на дне широкого кармана. Комягин сплёвывает вязкую слюну, с каким-то странным интересом наблюдая, куда летит его плевок. В каждом действии виднеется некая заторможенность, неизвестно, что скуривал Николай помимо горького табака, что глотал, помимо спасательной воды, стоило рту пересохнуть после каждых четырёх минут исполнения песни, что нюхал, кроме смешения пыли и пота в концертном зале. А может, ничего и не было в его организме, ну, кроме клубка дыма, что распространяется под рёбрами. Ноги чуть затекли и одеревенели от холода, ведь сидеть на каменном крыльце в такую сырую погоду — прямая дорога к каким-то серьёзным заболеваниям. Однако такие вещи игнорировались, казалось, будто сбей его сейчас машина, он бы даже бровью не повёл — настолько Николай попал в ловушку собственного разума. Хотелось просто созидать, однако физиология говорит упёртое «нет», и он бы продолжал не слушать, пока не начал тянуть носом воздух, чувствуя першение в горле. Это может быть огромной проблемой для дальнейших выступлений, поэтому приходится уступить и вернуться в дом. Пусто. Комягин, собираясь, прикрывает глаза и проводит обеими руками по своему лицу, пытаясь чуть растормошить, обратить собственное внимание на реальный мир. Не убирая рук, он шумно и с трудом — хотя никак не посодействовал — втягивает воздух, и тут же выдыхает. Плечи опускаются, лицо — открывается. В полутьме его физиономия приобрела какие-то острые черты, взгляд стал каким-то слишком пространственным, будто и сам он пуст, эмоционально, ни одна мимическая мышца не дрогнет за сегодняшний вечер, только скупое безразличие. Николай ступает прямиком в ванную комнату, по пути медленно стягивая тёмные одеяния, что красиво укутывали его тело, подчёркивая худобу. На пол опускается пиджак, следом приземляются брюки, слетев, стоило расстегнуть ремень, футболка, носки и ботинки перестали стягивать тело, упав к предшествующим вещам, создавая бесформенную чёрную кучу. Комягин был в одних лишь белых плавках с именем его же коллектива на собственном паху — «Shortparis». Он провёл пальцами по впалому животу, скучающе разглядывая собственные ноги. Надо принять ванную. Николай переводит своё безразличие на краник с горячей водой и выкручивает тот на всю мощь. Вода стремительно начинает набегать, а он глядит на бесцветную жидкость, видит собственный лик на её поверхности. Когда воды стало достаточно, Комягин снимает с себя плавки, оставив их валяться, как и предыдущую свою одежду. Отбросив ткань, он переступает белоснежный бортик, перемещаясь в саму ванную. Тепло. Уютно. Спокойно. Хотелось забыться в объятиях неодушевлённой керамики и пропасть навеки, нежась в горячей воде. Ладонью он медленно скользит к паху, размякая от едва ощутимых движений под водой. Хотелось увековечить этот момент. Опошлять момент блаженства у него даже в мыслях не было, лишь… Добавить кое-что. Физиологическое. Николай никогда особо не жаловал животные требования своего организма, ему было в общей сложности безразлично. Но он признавал одну вещь — удовольствие. Естественные желания нельзя опошлить. Это природа, мать его кожаной оболочки, она сама создавала ему тело из плоти и крови, расставив точки боли и удовольствия по всему телу. Сейчас ему хочется воспользоваться одной из них. Широкая ладонь неторопливо водит по члену, заставляя орган реагировать на ласки. Николай непроизвольно откидывает бритую голову на плитку позади себя, чувствуя контрастный холодок своим темечком. Постепенно рука ускоряется, но не доводит до совсем грубых движений, хочется больше прочувствовать момент, утонуть в собственных вздохах и выдохах, завершить созидание, выйти из этого состояния. Чувство развязки подступает к низу живота, заставляет закрыть глаза в предоргазменном состоянии и, сжав пальцы на ногах, кончить. Комягин чуть съезжает вниз по стенке ванны и выдыхает, морщина на его лбу разглаживается, а лицо наконец обретает какую-то определённую эмоцию — упокоение. Губы даже дрогнули в намёке на улыбку, глаза всё так же остаются прикрыты. Хорошее завершение столь бесконечного дня. Было бы неплохо принять уже человеческую ванную, но Николай настолько опустошён, что отметает эти мысли тут же. Хочется закурить. Однако это вернёт его в самое начало повествования. Но только… Курение убивает. А всё это — циклично.