***
Он был очарователен в кровопролитии, когда горячая кровь орошала жадную землю, он был безумен в своей страсти, когда ещё живое тело билось в смертельной агонии, его глаза горели дьявольским огнём, а душа ликовала в сладостном упоении. Он не оставлял ни малейшего шанса на спасение, ломая кости, вырывая живьём плоть и заставляя свою извивающуюся жертву захлёбываться собственной же кровью. Он с особой жестокостью подходил к своему делу. Изуродованные тела едва могли опознать : разорванные куски мяса болтались, обнажая внутренние органы, будто лохмотья на нищем, поломанные кости протыкали насквозь обмякшее тело, словно иглы. На их лицах застыл посмертной маской первобытный ужас, искажавший и уродовавший лица : налитые кровью глаза, если таковы присутствовали, были выпучены, челюсти выбиты и порваны рты. С каждым новым трупом в деревне всё больше расходились слухи об оборотне. Церковь всё чаще облачалась в траур : под взводами храма горьким плачем звучал органный похоронный марш, миряне оплакивали усопших, священнослужители беспрестанно читали молитвы за упокоение. Жажда крови не давала убийце жить. Едва тьма вступала в свои полные права, он покидал обитель, растворяясь в чёрном лесу, он шёл вершить свои злодеяния под покровом ночи. В заброшенной хижине, вдали от взора людского, хранил викарий свою волчью шкуру.***
Девушка бежала, отчаянно закрывавшись рукой от веток, хлеставших лицо, она спотыкалась о корни, падала, поднималась и снова бежала, её ноги вязли в пухлой от сырости земле, а страх сковывал горло, отнимая любую возможность кричать. Ей было тошно от мысли о неминуемой зловещей погибели, которая вот-вот настигнет и разорвёт на куски, но никто так и не услышит её зова. В лесу стояла звенящая тишина, прерываемая только тяжёлым дыханием девушки. Ночь была абсолютным монархом своего тёмного королевства, нетерпящем незваных гостей. Несчастная чувствовала себя ужасно горько и жалко, одна в дремучем лесу. Её бил озноб, а сердце замирало от ужаса. Стаю воронов вспугнул неистовый крик. Хищник настиг свою жертву и смачным ударом повалил её с ног. Зверь вспорол ей горло, чтобы заставить её молчать, и начал жадно отглатывать ещё горячую живую кровь. Он рвал нежное девичье мясо своими когтистыми лапами, разгрызал тонкие косточки острыми зубами и победоносно выл, обращаясь в чернильный небосвод к луне. Его широко открытая пасть, с капавшей оттуда слюной, была измазана кровью, глаза горели безумной яростью, мускулистое тело, скорченное в неестественной позе над добычей, подрагивало от нахлынувшего возбуждения и прилива сил, а чёрная аки смоль шерсть поднялась дыбом. Легким движением он скинул обескровленный труп в овраг, разразясь самодовольным рычащем смехом.***
Не успел утренний румянец порозовить облака, как двери обители уже были открыты, печь затоплена, приведён в порядок молитвенный зал, и викарий тихо читал молитвы, стоя перед образом святой Девы Марии. Днём на деревне вновь был объявлен траур. Миряне столпились над свежей могилой, орошая кладбищенскую землю слезами, а тем временем убийца выискивал своим лукавым взглядом новую жертву.