***
Андре поднял взгляд и нервно сглотнул, пока тащился к своей плахе. Веревка с петлей свисала с деревянной планки и раскачивалась, будто маятник, который поможет впасть в забытье. Его подвели к лестнице, и толпа начала собираться у дерева, а офицер континентальной армии громогласно объявил его имя и за что его казнят. Всё плыло перед глазами, кроме бедного, с виду хрупкого француза в его неизменном трепещущем на ветру плаще. У Джона заболело в груди, когда его пнули, он поднялся по лестнице и дрожащими руками достал платок. — Я бы хотел завязать глаза, если позволите, — вежливо спросил он и получил одобрение офицера на это. Непонятно как он повязал платок на голову, чувствуя, как на него накидывают тяжелую петлю. От собственного тщеславия Андре решил всё сделать сам и затянул висельный узел так, что чувствовал его мочкой уха. Он сглотнул еще раз, пытаясь держать в мыслях лишь светлое лицо маркиза — последнее, которое он мог ясно увидеть. — Да будете вы свидетели тому, что я храбро встретил свой рок. — Голос его дрожал, но Джон сохранял хладнокровие и стоял ровно, пусть петля на его шее и мешала своим весом. Лафайет совсем укутался в свой плащ, пытаясь хоть как-то избавиться от той прохлады в душе, которая пришла ровно тогда, когда он прошлой ночью покинул палатку Андре, и всё не желала уходить. Вашингтон был рядом, с каменным лицом наблюдал, как на осужденного шпиона, но вместе с тем его, Лафайета, родного любимого Джона накидывают веревку. Боль от скорой потери и горя уже поселилась в груди Жильбера, пробирала всё тело, словно бушующий огонь, сжигая душу дотла. И пусть, пусть он внешне был спокоен, натянул на себя маску стоика, на лице его появились слезы. Пока Андре завязывал глаза, сердце француза неистово билось и пронизывало неприятными ощущениями всё, и даже низ живота. Время текло слишком медленно, всё было как в тумане, четким оставалось одно: высокий мужчина, затягивающий петлю на своей собственной шее. Лафайету легче не стало, хоть Джон и завязал глаза. Просто всё стало еще больше напоминать о том, что это последние минуты, когда он видит Андре живым. Дышащим. Не бледным как мертвец. Если бы Жильбер хотел, закрылся бы полой плаща, лишь бы не видеть, как майора душит не абы что, а простая веревка и пустота под ногами вместо земли. Лишь бы не видеть, как он испускает дух. Хотелось запомнить Джона таким — улыбающимся, как прошлой ночью, смотревшим на него, как на самый драгоценный бриллиант. Слеза покатилась по щеке юного маркиза, он коснулся губами подушечек своих пальцев, посылая эдакий воздушный поцелуй стоящему в петле, и прошептал: — Que Dieu guide votre âme au ciel, mon cher, Andre. Джон выдохнул, позволяя себе подумать о чем-то более приятном, как вдруг услышал, как кто-то спускается с лестницы, чтобы убрать её из-под его ног. Мир вокруг Андре будто замер, и он понял, что руки-то его развязаны, осторожно снял с себя платок, чтобы над ним просиял хоть один лучик света. Глаза слепило, и Джон поморщился, а на него уже никто и не обращал внимания. Майор медленно снял с себя тяжеловесную петлю и спустился по лестнице, нахмурившись, когда охрана отпустила его. Джон прошел мимо плахи, пробрался сквозь толпу к стройному французу. Тому пришлось чуть попридержать восхищение — его галстук был изодран. Его лицо было абсолютно спокойным, даже мечтательным. — Лафайет! — радостно воскликнул он, кладя руку маркизу на плечо, отчего тот повернулся и тотчас заулыбался. — Мой Джон, — прошептал тот, спрятав щеки в ладонях и проводя пальцами по линии челюсти. Андре ухмыльнулся, начиная как-то смутно бояться, что его душат, давят, давят, черт возьми, на шею, пока он пытается глотать воздух, но не может. Острая боль пронизала его позвоночник и вернула майора в реальность. Лестницы больше не стояло, а голову пока не отрубили, его оставили висеть на веревке, пока не задохнется. Не оставляя своих попыток, он сильно закусил губу и выпучил глаза, в последний раз пытаясь вдохнуть. Джон Андре был мертв.All I Ask
16 января 2021 г. в 21:33
Дождь бил по земле тяжелыми каплями, заглушая слишком уж шумящих солдат. Лафайет стоял, повесив голову, вода капала ему на волосы и стекала на плечи, впитываясь в одежду да еще и в светлый парик, украшавший его голову. Шагая, он выдыхал клубы белого дыма — воздух стал холодным из-за долгого ливня. Жильбер дошел до маленькой отдаленной палатки, которую охраняли двое солдат с мушкетами наперевес. На сердце у Лафайета чуть полегчало, когда он ее увидел. Ну хоть палатку пожаловали перед кончиной — какая-никакая честь, подумал он. Оба стражника взглянули на приближающегося юношу. Лафайет тотчас узнал в одном из них своего дорогого друга Александра, а другого, кажется, звали Бенджамин Таллмадж, и его Жильбер встречал всего несколько раз до того дня. Александр вздрогнул в легком испуге, когда француз подошел так близко, что можно было рассмотреть его лицо.
— Жильбер? — удивился он, заметив друга на улице в такой сильный дождь прямо перед палаткой человека, осужденного на повешение. — Что ты тут делаешь?! Увидят же, и…
— Я просчитал риски, мой друг. И все же мне нужно сказать пару слов майору до… до утра, — ответил Лафайет, с вынужденной улыбочкой перебив его. Александр понимающе посмотрел на него, затем — на утвердительно кивающего Бена.
— Хорошо, заходи. Только ненадолго, ладно? Кто-нибудь может что-то подумать, — пробормотал он, положив руку на плечо маркиза и немного сжимая его. Это касание, как Лафайет посчитал вместе со своим быстро бьющимся сердцем, должно было как-то приободрить Жильбера перед тем, что он собрался делать.
— Спасибо вам обоим, — поблагодарил Лафайет и прошел вперед, приподнимая полы палатки.
Он оказался там лишь для того, чтобы увидеть своего любимого Андре, связанного и одинокого. На грудь Лафайета будто камень лег, когда перед ним предстала эта картина, а нижняя губа задрожала. От холода ли, от слез — он не знал.
— Мой дорогой… — мягко прошептал он и подвинулся ближе, чтобы присесть рядом с мужчиной.
Джона Андре буквально пинком под зад загнали в эту палатку, он спотыкался и, наконец, упал лицом прямо в грязь. Охранявшие его лишь усмехнулись на это и оставили Андре одного. Даже без возможности использовать руки он каким-то странным образом умудрился сесть и посмотреть на выход из палатки удручающим взглядом. Выдыхая, Андре пожелал лишь одного — чтобы его бешеное сердце немного замедлило свой ритм и дало ему вслушаться в тихое «кап-кап» дождя. Мило, решил он, что его не оставили на улице. Хоть Джон промок до нитки и замерз, он больше не стоит под ливнем. Закрыв мокрые от слез и уже слипавшиеся от усталости глаза и нежно улыбнувшись, он подумал, что всегда любил дождь, и расслабился. Но Джон тут же насторожился и прекратил свои мечтания, когда полы палатки отдернулись. Он ожидал увидеть охранника.
— Жильбер? — побаиваясь, спросил он, его бровь приподнялась, когда француз показался в его поле зрения. — Почему вы здесь? — поинтересовался резким шепотом Андре и слегка выпрямился, когда понял, что это может для него значить. Лафайет упал на колени прямо в сырую землю, ему было не важно, что потом придется оттирать со штанов грязь. Он все не мог перестать думать, почему бы он тут не появился. Неужели Джон решил, что Жильбер оставит все вот так, без последних мгновений наедине, которые запомнятся на всю жизнь? Уголком рта он грустно улыбнулся.
— Я не мог позволить вам покинуть меня, не попрощавшись. — В глотке першило, слова будто рывками падали с его губ. Стало ясно, что все, что Жильбер сейчас может сделать, это ненадолго засмотреться на Андре, показывая ему боль на своем лице, поглядывая на мужчину и заставляя этот момент отложиться в памяти.
Откидывая капюшон своего плаща, Лафайет быстро стер с щек и ресниц капли дождя и проговорил:
— Я друг тем, кто следит за вами, поэтому они дали мне провести немного времени с вами… — ему хотелось прикусить язык, ведь никакими словами нельзя было выразить ту боль, которую чувствовал француз, он хотел, чтобы Джон знал, каково это. Но было ли правильно откровенничать и изливать душу перед человеком, столь близким к смертному одру?
— Попрошу принести новую, только… позвольте мне. — Он подошел ближе, достал маленьких кинжал, спрятанный в плаще, и хотел начать резать веревку, что связывала руки Андре.
Джон смотрел на маркиза с улыбкой. Он лишь мог заметить, как щеки Жильбера слегка порозовели от дождя и прохлады.
— Не уходите никуда, мой дорогой маркиз, — вмешался мужчина, грустно улыбаясь французу. — Я был бы рад уединиться. Особенно с вами, — с любовью добавил он. Джон наблюдал за Лафайетом, который будто хотел своими словами устроить Джону сюрприз, сжал в руках ножичек не больше того, каким вскрывают письма. В некоем оцепенении Андре протянул свои бледные руки, уже все в синяках от веревки, — так же, как я уважаю вашу щедрость. Я бы не хотел сейчас говорить о том, что меня связывает. — Джон не спускал глаз с лезвия, что резало толстую веревку, закрепленную на запястьях. Лафайет старался ничего не замечать, держал глаза закрытыми, пока расправлялся с веревкой, его разум пытался придумать хоть какие-то слова, чтобы вынести, выдержать этот момент, но ничего не выходило. Он никогда в жизни еще не чувствовал себя таким беспомощным. И даже сумятица битвы и те эмоции, которые он испытывал, когда впервые прибыл в Америку, ни в какое сравнение с этим не шли. Наверно, это было эгоистично для Жильбера — думать только о своем состоянии, когда он мог знать, какой шторм сейчас назревает в душе Андре. Это сделало бы все только хуже.
— Извините, что не принес одеяло, я торопился.
Как только он закончил умолять Вашингтона всего лишь ради всего святого подумать о приговоре Андре, он схватил свой плащ и пробрался туда.
Лафайет поднял взгляд на Джона и тут же опустил, когда щеки его зарумянились от прохлады. — Хочу, чтобы вы знали, что я говорил с Генералом. — Сильный французский акцент так и норовил проявиться в его речи. — Я пытался, Джон… Мне жаль.
Андре покачал головой, прокручивая кулаки, когда он наконец высвободился из пут, и поморщился — из-за синяков всё болело.
— Нет, нет, — настаивал он, — мне достаточно того, что вы здесь… Сомневаюсь, что они позволили бы так умереть шпиону, так ведь? — спросил он, почти шутя и играя тем фактом, что его публично повесят и с большой долей вероятности оставят гнить, пока не срежут висельную веревку с плахи. Джон поморгал и тем самым пытался выйти из того состояния, в которое он вгонял себя все чаще и чаще.
Поднимая взгляд и смотря Лафайету прямо в глаза, Андре искренне улыбнулся самой мягкой улыбкой.
— Вам его отдали? Я про письмо. Когда меня раскрыли, сюда пришли члены разведки под прикрытием, а вместе с ними и мое письмо, mon cher. Вы его получили? — вдумчиво спросил он маркиза, беря его руку в свою, опухшую от синяков, руку, желая, чтобы тот огладил её.
Лафайет посмотрел вниз, почувствовав, как чужие пальцы невесомо проходятся по его ладоням. От вида синяков, рассыпанных по рукам его дорогого Андре, ему стало страшно. Жильбер хотел бы увидеть такие же, темные и яростные, разбросанные на шее Джона, с утра. От этой картины Жильберу становилось плохо.
— Нет, не получал. Не я курировал ваше дело, мне позволили посмотреть лишь несколько деталей. — Джон послал ему письмо, а ему не дали его увидеть? От этого в уголках глаз Андре скопились слезинки, которые тот тут же проморгал. Прочищая горло, Жильбер взглянул на него и от этого раскраснелся еще больше.
— Если я могу спросить, то что было в том письме? — осведомился Лафайет, сердце его аж в пятки ушло, когда он всего лишь представлял, что же ему могли послать.
Джон нахмурился и хмыкнул, кивая, мол, он понял. То, что Лафайета не назначили по его делу, вполне имело смысл — француза слишком компрометировали его кокетливые романтические отношения с Андре.
— Конечно, — начал он, подвинув свою руку так, чтобы его пальцы переплетались с пальцами Жильбера, и закрыв глаза — он представил письмо. — «Мой маркиз, мой самый желанный маркиз… Я счастлив сообщить вам, что наша встреча с вашим Гамильтоном осветила мою более скрытую сторону — пока я переписывал это письмо раз за разом, чтобы найти нужные слова. Я мечтаю увидеть вас еще раз, ведь наша разлука презренна мне». — Андре остановился, вспоминая дальнейшее содержание. Джон держал глаза закрытыми, будто читал текст-молитву, а лицо его приняло совершенно мученический вид. «Боюсь, что я поражен вашими взглядами, mon cher, как и многие, полагаю. Я вынужден попрощаться с вами, а когда я в следующий раз попрощаюсь с вами, сделаю это вживую. Ваш Джон Андре», — закончив свою небольшую речь, Джон открыл глаза и юрко перевел взгляд на Лафайета, ожидая ответа. — Наверное, поэтому они не дозволили видеть мои письма к вам. Если бы не приговорили к повешению за измену, казнили бы меня к черту за содомию. — Андре с легкой ухмылкой на губах усмехнулся. Лафайет легонько улыбнулся уголком рта, несмотря на то, как почти спокойно отнесся Джон к своей казни. Всё еще переплетая пальцы, он рассеянно провел большим по упругой коже рук Андре и внимал словам, доселе остававшимся для него тайной.
— Ну, по-другому и быть не могло — вы не могли не быть мною очарованы, все дела… — поддразнил его француз и посмеялся сквозь тяжесть в груди. Сами обстоятельства войны представляли собой вздор и нечестность — разлучали с семьей, а солдаты каждое утро просыпались с мыслью «Лишь бы не умереть…». Хоть Лафайет, как и его жена, и покинул свою страну, он всё еще был раздосадован потерей своего любимого, Андре, больше, чем всем, что уже успела сделать с ним война. Он перестал улыбаться, поднес руку Джона к своим губам и мягко и нежно поцеловал костяшки.
— Mon cher… mon amour, о если бы мы могли не прогибаться под такие обстоятельства! Это нечестно, я… — И Жильбер остановился, чувствуя, как горячие слезы собираются в его глазах. — И если я должен буду попрощаться с вами там, это было бы для меня самой честной разлукой.
Андре издал смешок, поражаясь тому, как же умело маркиз прятал свое отчаяние так, чтобы оно было по большей своей части незаметным. Будь кто-то другой на месте Андре — и не заметил бы, но Джон был натаскан на такие вещи. Наблюдая за тем, как маркиз оставляет на костяшках его пальцев ласковый поцелуй, он пожелал лишь одного — дотянуться до волос Лафайета, судя по бровям, несомненно багряных, что лежали под париком, и пропустить через них руку. Наверно, они также были и кудрявыми, волнами спускались до голых плеч и закручивались прямо у ключиц. Джон, понимая, что замечтался, а скорее, уже видел картинку наяву, положил свою руку на затылок Лафайета, аккуратно притягивая его ближе к себе. В ореховых глазах юноши замерцало что-то, что Андре не мог прочесть точно, и он опустил голову на плечо Джона, принимая от него что-то вроде объятий; но более интимным было то, как он чувствовал чужое дыхание на своей коже, как у него зарделись щеки, наверное, от слишком сильных эмоций, обжегших кожу, которую завтра затянет до синяков веревка.
— Я еще не ушел, вы это знаете. И последнюю ночь я проведу с вами, я мечтал, что именно вы и никто другой придете в мою палатку сейчас, — шепотом произнес мягкий низкий голос так, чтобы слышали только двое.
Лафайет задержал дыхание, когда Джон дошел до основания шеи, прикосновения были мягки и прохладны. Голова его покоилась на плече у Андре, он чувствовал, как некое подобие сил, которые у него остались, постепенно уходит из него. На рассвете для Джона должны были подготовить удавку, и Жильбер по доброй воле собирался идти и смотреть, как душа пропадает из этих светлых живых глаз; никогда он больше не будет испытывать трепет от писем от Андре, видеть его улыбку или чувствовать любящее касание. Майора вешают, и именно он всё-таки держался и старался быть опорой для них двоих. Нижняя губа маркиза чуть задрожала, и он аккуратно положил свою руку на чужую шею. Даже так он еле-еле, совсем немного мог уловить стук бьющегося сердца и слушал его так долго, как мог, ведь наутро это сердце остановится навсегда.
— Mon cher… — прошептал в плечо Джону Лафайет, подрагивая и всхлипывая, слеза скатилась по щеке, потом по подбородку и упала на воротник рубашки Андре. — «Peut-être dans une autre vie, nous allons avoir une seconde chance, — он заговорил на французском уже на грани рыданий, снова перешел на английский, — хотя в этой, если бы мне дали такую возможность, я бы ни с кем, кроме вас, не захотел бы проводить вечера и ночи. Джон прошелся пальцами по маленьким прядкам волос Жильбера, выглядывавшим из-под парика, мягко улыбаясь самому себе, пока не почувствовал горячие слезы на своей шее. Маркиз крепко обнял его, и Андре воспользовался этим, притягивая его ближе другой своей рукой, и тоже обнял, держа так близко к себе, насколько мог.
На словах Лафайета Джону пришлось закрыть глаза, чтобы сдержать поток слез.
— Я тоже, мой дорогой маркиз. — И немного развернулся, чтобы оставить поцелуй на виске француза. Кожа, будто фарфоровая, на деле оказалась еще мягче и приятнее, чем ожидал Андре, когда касался её губами. Лафайет прижался к Джону как можно сильнее, пытаясь высечь на лбу, выжечь в памяти тепло его тела, его голос, чуткие губы. Тогда, когда война будет неумолимой и беспощадной и Жильберу нужно будет успокоиться, он каждый раз будет вспоминать своего любимого, своего Джона.
Еще несколько слезинок скатилось по его румяным щекам, а губы задрожали еще больше, когда он опять почувствовал мягкое прикосновение чужих губ к своему виску. — П-позволите ли вы себе сделать для меня кое-что, mon cher, майор? — прошептал он, немного отстраняясь, чтобы встретить своими орехового цвета глазами голубые глаза Андре. Француз положил руку на щеку Джона, его гладкие пальцы ласкали чужое лицо, придерживая его, чтобы их обладатель, Лафайет, мог хорошенько взглянуть на Андре и запомнить каждую его выделяющуюся черту. Проницательные глаза, от вида которых сердце молодого маркиза билось сильнее, мягкие изгибы лица, приятные губы прелестнейшего бледно-красного цвета. Он был невероятно прекрасен. И Лафайет обещал себе думать о нем до момента, пока смерть не заберет и его. Джон после такого долго продлившегося состояния отстранился и обнаружил, что маркиз держит его лицо в своих ладонях.
— Конечно, Жильбер, — шепча, он ни на секунду не отводил взор от глаз юноши напротив, — я мало в чем могу отказать вам; надеюсь, вы об этом осведомлены, — подметил он с легкой улыбкой, быстро подвинув руку и кладя ее на щеку Лафайету. Лицо маркиза стало натурального красного цвета — так его пробил румянец. Отчасти француз боялся близости, и слезы всё еще собирались в карих ореховых глазах.
— Вы мне льстите, Джон, и именно поэтому я позволяю вам звать меня по имени, — посмеялся он на выдохе и опустил взгляд вниз, тут же засопев. Прошло несколько минут, Лафайет наконец собрался, прильнул к Андре и посмотрел ему в глаза, дыхание его было сбивчивым, но выражался Лафайет решительно. — Пока у меня всё еще есть сей шанс, я бы… я бы хотел поцеловать вас, мой дорогой. — Шепот маркиза был слышен только им двоим с Джоном, ведь был приглушен шумом капель дождя, ударявшихся о верх палатки.
Задумавшись и неотрывно смотря на лицо Жильбера, Андре слегка ухмыльнулся. Маркиз подвинулся ближе, чужие руки поглаживали его колени, почти сразу инстинктивно остановившись там, когда Лафайет заговорил. Дождь всё еще во всю барабанил по палатке, и поэтому француза было трудно услышать, но отнюдь не невозможно. Большим и указательным пальцами Джон невыносимо медленно приподнял подбородок юноши, постепенно сокращая расстояние между ними
— А я ж думал, вы никогда и не попросите. — Лишь шепот перед тем, как свести ничтожно маленькое расстояние в ноль. Андре аккуратно придерживал Лафайета за талию, которую, казалось, форма очень уж утягивала. Веки закрытых глаз майора чуть дрожали, а чужие губы вкуса перечной мяты и ноткой бренди на его собственных были мягче всего на свете — о таком Джон за всю войну даже и не помечтал.
Лафайет задержал дыхание оттого, что Джон приподнял его подбородок и приблизился. Вслед за румяными красными щеками француза покраснели шея и плечи, что были скрыты формой и плащом. И хоть молодой маркиз ни капли не сомневался, что Джон к нему неровно дышит, сердце его ускоряло ритм, когда он на своих губах почувствовал губы Андре. Чужая рука на талии подарила ему ощущение спокойствия, безопасности и того, что Лафайет кому-то нужен, пусть на войне все чувствовали себя смутно и одиноко. Жильбер поддался прикосновениям целующего, медленно запуская руку и пропуская пальцы сквозь темные волосы Андре. Джон превзошел абсолютно все его ожидания. Слишком часто он представлял, как эти губы целуют его в совершенно разных местах. Да, они были слегка обветрены из-за долгого нахождения их хозяина на холоде, но чувствовать их было всё равно приятно.
Если бы их поймали прямо в тот момент, новость эта разлетелась бы по всему лагерю чуть ли не за час, но если Господь и давал Лафайету только один шанс и только тогда, то тот без промедления воспользовался им сполна.
Хоть началось всё нежно, постепенно поцелуй быстро перерос в нечто большее. Желание быть как можно ближе к маркизу заволокло сознание Джона, прогоняя те крупицы рациональности, остававшиеся в нем. Схватившись за застежки на талии Лафайета, он притянул его к себе и наконец положил руки на низ спины Жильбера — прямо под подолом мундира. Андре улыбнулся, а Лафайет в это же время издал какой-то тихий невнятный звук, хватаясь за возможность углубить поцелуй. Брови его мягко изогнулись, когда кроме наполняющих голову и захлестнувших эмоций не осталось ничего — всё это опьяняло хлеще любого алкоголя, даже самого крепкого.
Лафайет зарылся в волосы Андре, переместив руки на его затылок и медленно развязывая бант, что закреплял косичку. Надо было помочь Джону почувствовать, как Жильбер нуждается в нем, в его прикосновениях не меньше, чем в поцелуях. Француз сполна насладился звуком, который издал его возлюбленный, когда тот чуть сильнее сжал руки. Они углубили поцелуй, и Лафайет понял, что окончательно и бесповоротно пропал, а все его эмоции и контроль над собой… Они попросту улетучились. Дождь заглушал стоны Жильбера в губы Андре, и никто их не слышал, кроме самого Джона. Лафайет нежно оттянул его нижнюю губу и отстранился на какое-то несчастное мгновение, чтобы только лишь вздохнуть.
— Любовь моя. — И снова упал с головой в жаркий поцелуй. Его рука теперь лежала на плече Андре и заставляла его сесть, чтобы маркиз мог опуститься на его бедро и стать к нему еще ближе, по-настоящему близко.
Собственные волосы светло-русой волной лезли Джону в лицо и прикрывали обоих от остального мира, от этой войны и того, что неизбежно наступит на следующий день, словно занавеска. Тая в чужих прикосновениях, Андре дал уложить себя на спину, подмечая, что маркиз уже оседлал его бедра, сокращая расстояние. Было жарко, Джон откинулся назад, бесстыдно краснели его щеки, и становились ярче от поцелуев губы, когда он поднимал глаза на юношу, так хорошо устроившегося на нем. Решив не прерывать молчание, Андре встал на локти, чтобы аккуратно снять с Лафайета напудренный парик, который тот привык носить скорее по родным французским обычаям. Взгляду его предстали рыжеватые кудри, одна прядь которых упала прямо на лицо Жильбера, от чего Джон слабо улыбнулся. Он расстегивал крепления форменного мундира маркиза, придвигаясь всё ниже и ниже и чувствуя, как постепенно теряет рассудок, поскольку всё еще находится в белой рубашке, милосердно оставленной ему охранниками, которые раздели его практически догола — не забрали лишь рубашку и штаны, в которые эта самая рубашка была заправлена.
— Я не могу… — начал он, убегая от взгляда Лафайета. — Я всё не могу понять, почему Господь оказался так жесток ко мне, что подарил мне лишь одну ночь с вами. — Голос начал подрагивать от удовольствия. — Уже представляю, как небеса завидуют, что я провожу время с таким ангелом, как вы. — Джон издал смешок, но его грудь болела от нарастающей печали.
Лафайет все же дал снять с себя парик, рыжина его влажных от дождя кудрявых волос сводила с ума. Пряди обрамляли его лицо, будто нимб, подчеркивая румянец на его щеках. Жильбер уже чувствовал себя полностью оголенным, губы его зацелованы до пылкого розоватого оттенка, волосы растрепаны и спутаны, а глаза широко раскрыты и показывают неприкрытое любование Джоном. Казалось, он представлял Джону себя настоящего, того, кто прячется за военной формой, отсутствие которой делало его свободнее. Лафайет шумно выдохнул куда-то в ткань чужих коротких штанов, пытаясь вернуть себе доминантную позицию и не отрывая взгляда от лица майора. Боль от осознания того, что произойдет уже через несколько часов, опустошала сердце Жильбера, и только поцелуй помог перестать об этом думать. Пока Джон говорил, маркиз тонул в его глазах, у него захватывало дух, а собственные глаза наполнялись слезами. Как же так, как Всевышний наделил его таким благородным и любящим мужчиной и почему наделил прямо перед тем, как… Лафайет всхлипнул, а всё вокруг наполняла ни с чем не соизмеримая печаль.
— Я… — Он запнулся, снова всхлипнул, и слезы полились рекой из его глаз по щекам. Маркиз быстро вытер их, ведь раз Джон был сильным, то и ему стоило бы. — Я уже и не знаю, что теперь думать о Господе. Он дал мне такого доброго и выдающегося человека только для того, чтобы разделить меня с ним навсегда. — Его нижняя губа чуть задрожала. — Вы говорите так сладко, но так печально, и я знаю, что должен держаться, но только и могу думать о том, что с каждым сказанным словом мы все ближе подходим к утру. Когда Всевышний заберет вас.
Джон глядел наверх, на Лафайета, пока тот говорил, и инстинктивно потянулся стереть слезы, катившиеся по лицу француза.
— Ну-ка, не надо! Будьте сильным ради меня, мой дорогой маркиз. Обещаете? Прошу вас, вам надо жить дальше и оставаться непобедимым, и неважно, на чьей вы будете стороне и какую форму станете носить. Пусть моя смерть не выбьет вас из колеи, любовь моя, — сказал он подрагивающим, но мягким голосом, его руки нежно стирали каждую стекающую слезу. Сказав самому себе не плакать, Джон поморщил нос и прижался лбом ко лбу Лафайета. — У вас есть жена, а я… я никогда не знал любви. Женщин и их привязанность — да, но любовь настолько сильная, как ваша — такого в жизни не случалось, — мягко пробормотал он. Андре подался вперед и сладко поцеловал Лафайета в губы, руками спускаясь до груди юноши и расстегивая верхние пуговицы его мундира. Лафайет кивал на каждое слово, периодически шмыгая носом, чтобы сдержать слезы. Рукой он провел по волосам майора, затем спустился к челюсти, успокаивающе касаясь большим пальцем его кожи.
— Буду держаться ради вас. Каждую битву мое сердце будет вспоминать вас, и я буду сражаться во имя вас, — прошептал Жильбер густым голосом, сдерживая всхлипы. Его немного трясло. Он тяжело дышал грудью, опять вспоминая, что наступит утром. Даже когда его мундир были наконец почти расстегнут, Лафайет всё же не мог избавиться от боли, охватившей его несчастную душу. Француз прильнул к Джону, опуская руки на его белую рубашку. Немного поиграв с самой верхней пуговицей, он медленно расстегнул её.
— Если бы я только мог дать своей любви по-настоящему расцвести… Мне столько хочется вам рассказать, показать, попробовать с вами… Хотя, возможно, Господь просто распорядился оставить нам время для следующей жизни… — просопел он и наклонился поцеловать уголок губ Андре, задержавшись у них ненадолго. Джон улыбнулся, одобряюще хмыкнув.
— Как иронично. Сам маркиз идет в бой во имя британского майора, — ответил тот, расправляясь с последними пуговицами мундира. Пока Лафайет говорил, Андре позволил ему нежно снять куртейку с его плеч. — Тогда покажите, mon amour. Я ведь еще не умер. — Шепот и превращение целомудренного поцелуя во что-то большее с легким поворотом головы Джона. Лафайет издал сдавленный стон, чуть откидывая голову назад, открывая Андре доступ к своей шее.
— Черт… — На выдохе Жильбер прикрыл глаза от нарастающего желания. Освободив Джона от рубашки, руками он провел по груди майора, скользя пальцами по мягкой коже до полоски светлых волос прямо у пояса чужих штанов. Если бы в палатку зашли стоящие снаружи (и Бен в частности), им было бы ой как несдобровать, но он хотел Джона здесь и сейчас. Другого шанса больше никогда не представилось бы. Было так мало времени отдать Андре себя всего и дать Джону отдаться ему — вот, о чем мечтал Лафайет. Рубашка бесцеремонно упала с его плеч, а сам Андре развязывал аккуратный узел шейного платка Жильбера, освобождая еще больше места, на котором можно оставить свои багряные отметины. Он должным образом, аккуратно снимал с Лафайета исподнюю тонкую рубашку, но делал это так быстро, насколько мог. Андре откинулся назад, чтобы полюбоваться на торс маркиза, рассмотреть каждый сантиметр его бледной кожи и его веснушки, появившиеся от долгого пребывания на солнце французских пляжей.
— Вы невероятны, — выдохнул он, проводя мозолистой рукой по выпирающим ключицам и ребрам Лафайета. Теми касаниями Джон напоминал себе, насколько все-таки Лафайет юн, ему всего лишь двадцать один. Жильбер сильно заалел — его щеки, а потом и покрытые веснушками плечи вмиг покраснели. Он улыбнулся, довольный тем, насколько Андре нежен и робок с ним. И хоть оба они вели себя робко этой ночью, им хотелось запомнить каждую частицу друг друга, каждый миллиметр тела и саму душу. Лафайету — чтобы думать о чем-то другом, отличном от войны, когда выносить её станет совсем трудно, а Джону — чтобы доставить кому-то удовольствие в свою последнюю ночь.
— А вы — льстец, mon amour, — проскулил маркиз, тяжело задышав, когда Джон сжал пальцами один из его сосков. Лафайет прижался к Андре еще сильнее, а чужие руки приятным огнем обжигали его кожу. Сам же Жильбер в это время потянулся расстегнуть ширинку Джона, приспустил с него штаны и мягкой тонкой рукой обхватил пока еще прикрытую, но тем не менее твердую плоть майора. Француз наклонил голову к уху Джона чтобы прошептать: — Так скажите, что бы вы хотели от меня получить. — С каждым поцелуем, с каждым словом, вылетающим из уст маркиза его хотелось еще больше.
На губах Андре показалась едва заметная ухмылка, а сам он снова провел руками по груди Лафайета, но на этот раз спускаясь ниже. Только он собрался огладить выпирающие подвздошные косточки маркиза, как тут же тяжело вздохнул, почувствовав чужие пальцы на своем вставшем члене, и перевел взгляд на них. Затихнув, Джон приподнялся и принялся покрывать поцелуями кожу Жильбера до тех пор, пока не добрался до родинки под ухом и не поцеловал и её, чуть прикусив. Андре шумно дышал, а Лафайет говорил что-то. Майор в свою очередь тоже сладко шептал французу то, что предназначалось только для него одного. Он вновь самодовольно откинулся назад, восхищаясь тихими стонами, которые издает Лафайет. Тот стал дышать быстрее с каждой пошлостью, нашептанной ему. Таким голос Джона он еще никогда не слышал, и, господи боже, было так приятно отдаленно вникать в озорные слова любви. Наблюдая за выражением лица майора, он издал смешок и прыснул.
— О, и чего же это вы так довольно смотрите? Перестаньте, mon cher. — Улыбка, изгиб запястья, и Лафайет медленно, томно слегка сжал член и прошелся по нему пальцами. Маркиз хмыкнул, уверившись, что его сжатая рука чувствуется через ткань исподнего, печаль покинула его, оставив только внимание, заостренное на прикосновениях и поцелуях Джона. Тот издал смешок, быстро мазнув губами по уголку губ Жильбера.
— Полагаю, я имею на это полное право, мой дорогой маркиз, учитывая то, как вы только что стонали, — прошептал он и вновь припал к его шее. Ощутив чужую руку у себя на паху, Андре быстрее Лафайета расстегнул его ширинку и совсем скоро наконец смог легко провести по изгибу ягодиц и сжать их. Француз сначала был очень ошарашен этой нехитрой лаской, но тем не менее изогнулся в спине, тяжело выдыхая и поддаваясь Джону.
— Вы хитрый негодяй, — пробормотал он, запрокинув голову, чтобы дать майору больше доступа к шее. В экстазе от ощущений, оставленных мягкими губами и озорным языком Джона, весь в засосах, Лафайет свободной рукой легко взял Джона за подбородок, наклонившись, чтобы снова утянуть его в глубокий поцелуй. Вместе с этим он медленно пролез под ткань его нижнего белья и наконец обхватил твердую плоть. Жильбер ненадолго придвинулся ближе к Андре, чтобы прошептать ему в губы: — Хотя, наверное, довольным должен быть я, майор. Мы показываем восхищение по-разному, и ваше просто заметно гораздо больше.
Джон не мог не улыбнуться, когда увидел, как Лафайет изогнулся от его прикосновений. Он продолжал целовать его шею и ключицы, рукой спускаясь ниже и приспуская чужие штаны. Чувствуя касания Жильбера между ног, Андре вздрогнул и опять страстно поцеловал маркиза. Слова возымели больший эффект, чем рука в брюках, а от того, как тон голоса Лафайета становился более томным и ярким, у Джона и вовсе закрывались глаза, в которых таилось уже явное желание.
— У вас часом нет масла? — выдохнул майор, понимая, что без смазки все могло прямо тогда и кончиться. Лафайет улыбнулся еще шире, довольство и некое хвастовство тут же улетучилось с его лица с новым вылетевшим из его рта стоном. От слов Джона сердце маркиза замерло на мгновение, ошеломленное осознанием, что то, что происходило сейчас, должно было стать чем-то большим, чем прощальный поцелуй, и он… он так этого желал. Неуклюже Лафайет убрал руки и завел их за спину, дотягиваясь и хватая свой плащ. Жильбер начал рыться в разных карманах, пока не нашел бутылёк с маслом; он не помнил, чтобы брал его с собой. И все же слава богам, подумал француз, оно у него было.
— Вот, — промычал он, вытащив пробку из горлышка, вылив немного масла себе на руку, и распределил его по всей длине члена Джона, нежно обхватил его ладонью и легонько обвел большим пальцем головку. — Как вы меня хотите? — прошептал Лафайет, усевшись на нем, будто уже разработал сам себя. Джон подождал, пока Жильбер покопается в уже отброшенном куда-то плаще, и мягко посмеялся, когда он вновь оказался рядом с ним с заветным пузырьком столь необходимой жидкости.
— Мы ведь готовы, так? — поинтересовался Андре, нежно целуя Лафайета. Он промычал что-то, когда юноша вновь дотронулся до его промежности, и притянул маркиза к себе, чтобы поцеловать его еще раз, оттягивая зубами его нижнюю губу. — Можно и так, вы не против? Не думаю, что у нас есть больше времени.— Он нахмурился. — Вы точно знаете, чем это может обернуться, если нас поймают? Очень не хотел бы, чтобы вас поймали за… чем-то подобным, — спросил Джон, наконец удостоверившись, что все в порядке, и откинувшись назад, чтобы лучше видеть лицо француза.
Лафайет замер, вслушиваясь, и смягчил взгляд, когда Андре замолчал. Своими словами тот напомнил маркизу, насколько всё это было опасно — больше для него, чем для майора.
— Я… — Жильбер запнулся и призадумался. — Думаю, всё обойдется. Даже если нас и заметят, эта наша последняя ночь, и я возьму от нее все, — пробормотал Лафайет, наклоняясь вперед за чувственным поцелуем от Джона. Затем он чуть насупился, отстранился, поймал взгляд Андре на себе и заглянул ему в глаза. — А вы, эм, правда этого хотите? — Француз хмыкнул, ощущая, как в самом низу живота всё сворачивается в один тягучий комок. Руки его потряхивало от волнения, и тогда Лафайет решил невесомо дотрагиваться пальцами до натренированных мышц и смуглой кожи. Джон искренне улыбнулся и с новым наплывом нежности коснулся своими губами губ маркиза в ответ. Он точно пробовал его на вкус, вдыхал его запах, целуя то там, то здесь — где попало. На мгновение Андре оторвался, чтобы ласково прошептать: «Больше, чем что-либо, любовь моя», кивнув.
Лафайет улыбнулся в ответ, мягко и с восхищением и обожанием глядя на мужчину под ним. Он обнял Андре и придвинулся ближе, сильно соприкасаясь своим всё еще закрытым одеждой членом с членом Джона. Один сладкий вздох, поворот головы — и вот они снова целуются, а Жильбер целует еще и щеки и линию челюсти Андре.
— Тогда возьмите меня, mon cher, — прошептал он, а горячее желание, казалось, уже заменило кровь в его пульсирующих венах.
Джон прижимался губами к виску маркиза, к его шее, держа его настолько близко к себе, насколько это было возможно.
— Радость моя. — Он шумно выдохнул, опустил руки и наконец снял с Лафайета брюки, помогая ему усесться на своих коленях, позволяя ему хорошенько оседлать себя, и стянул с него и исподнее тоже. Джон, немного нелепо ухватившись за бутылёк со смазкой, вылил её себе на ладонь. Андре неспешно ввел первый палец в узкий проход, целуя Жильбера куда-то в челюсть.
Лафайет уселся на коленях майора так, чтобы им обоим было комфортно, закинул руки на его плечи и зарылся пальцами в светло-русые волосы на затылке. Когда Жильбер почувствовал Джона внутри себя, то глубоко и тяжело вдохнул. Масло почти не поспособствовало легкости, в его спину будто стержень вставили. Маркиз уткнулся носом в шею Андре, проскулив шепотом «о боже мой» и прикрыв глаза, отдаваясь странному наслаждению и жару, расходившемуся по всему его телу.
Джон на это восклицание приподнял бровь и взглянул на Лафайета.
— Только дайте знать, если мне нужно остановиться, — как бы промурчал он, продолжая жаться к щуплому юноше и ласково успокаивая его, если тот становился слишком громким, для их же безопасности. — Нужно быть потише, по-другому никак. — Андре опалял своим дыханием покрасневшую кожу маркиза.
Лафайет, внимая чужим словам, кивнул, пока пальцы Джона растягивали его больше и больше. Жильбер оставлял нежные поцелуи и отметины на партнере, чтобы заглушить свои и без того громкие стоны; но и у него был предел, и время от времени француз случайно мягко поскуливал. Весь дискомфорт ушел, и Лафайет, насаживаясь на чужие пальцы, расслабился и позволил растянуть себя еще больше.
— Хочу вас, Джон… — шепнул он на ухо и при этом пытался быть не громче, чем барабанящий по палатке дождь. Андре вздрогнул, добавляя второй палец и сладко проговорил:
— Скоро, скоро, я ни в коем случае не хочу причинить вам боль. Не в нашу последнюю ночь. — Каждое его слово сопровождалась касанием губами чужого тела.
Майор тяжело выдохнул, закрывая глаза и стараясь запомнить это ощущение их близости и тесноты.
Оно ему, черт возьми, пригодится.
Дальше Лафайет молчал, понимая, что Джон прав. И даже то, что у них было не так много времени вместе, это вовсе не означало, что они не могли растягивать момент и наслаждаться им, таким блаженным.
— Конечно, mon amour, — тихо прыснул он где-то у мочки уха Андре и поцеловал местечко под ней. Маркиз разжал замок своих рук и окончательно расслабился, опускаясь чуть ниже и поглаживая оба их члена — свой и майора. Жильбера потряхивало от нарастающего удовольствия и усиливающихся движений, он даже чуть поджал ноги. Его губы нашептывали Джону слова любви на французском, стремясь успокоить мечущуюся несчастную душу.
Джон медленно, но напряженно выдохнул, все еще покрывая кожу Лафайета сухими целомудренными поцелуями.
— Так хорошо, милый мой. — Голос дрожал, перерастая в скулеж. Продолжив раскрывать маркиза, майор откровенничал, давая своей любви высвободиться и выйти наружу, и водил носом по чужому телу. — Я так, так сильно вас хочу. — воими темными глазами Жильбер встретился с ореховыми глазами его Джона.
Лафайет с желанием, проникающим внутрь каждой его клеточки, чуть ерзал на чужих коленях. Зубами он тут же закусил нижнюю губу, сдерживая стон, но прикрывая веки от удовольствия.
— Еще немного, совсем чуть-чуть, mon amour. И тогда я отдамся вам полностью, — раздался тихий возглас. Продолжая обеими руками ласкать их обоих, Жильбер все смотрел Джону в глаза, а в них, будто топливом подожженная, горела, распаляла и старалась совсем сблизить их страсть.
— Ах, merde, — чуть ли не заходясь, заныл Лафайет, но старался держать себя в руках и оставаться тихим под звуком барабанящего дождя. Джон же низко и томно, на грани стона, выдохнул, не отводя взгляда от француза.
— Скажите, когда будете готовы, любовь моя, хочу, чтобы вам было приятно, когда мы начнем, — кивнул Андре. Внимание, которе оказывал ему Лафайет, только притупляло его мысли и сознание. — Потише, мой дорогой маркиз, нам ведь не нужно, чтобы нас нашли. — Напористо шепча, он всем своим нутром ощущал жар возбуждения, будто самого по себе сворачивающегося в комок.
Лафайет чуть склонил голову, он еле разбирал чужие слова — в его разуме слишком сильно бушевала похоть.
— Возьмите меня сейчас, прошу вас, я так этого хочу. — На выдохе Жильбер поморщил брови, чтобы хоть как-то утихомирить отклик своего тела на касания. Убирая руки, он привстал на колени и получше уселся на бедра Джона. — Пожалуйста, mon cher. Сделайте же меня своим, — чуть ли не проурчал он. Вероятно, Жильбер сейчас казался испорченным — тихо постанывал, весь краснел, умолял о том, за что и его могли отправить на плаху, если бы его и майора раскрыли. Однако тогда это его вовсе не волновало. Все его мысли были о мужчине под ним, и по-другому и оказаться не могло.
Джон поймал на себе взгляд Лафайета, почему-то кивнув и впившись в чужие губы, целуя.
— Конечно. — Он отнял руку от тела партнера, ей же растер остатки масла по члену и жестом попросил маркиза сесть на него. Медленно Андре толкнулся в Жильбера, по-свойски кладя руки на чужие ляжки. — Обожаю вас, Лафайет, — проговорил он куда-то, опаляя горячим дыханием чужую порозовевшую плоть.
Лафайет же, будучи сверху, прогибаясь в спине и вжимаясь в грудь майора, чуть поскуливал — даже после подготовки по каждому его позвонку — туда-обратно, от шеи и до бедер — будто легко проводили что-то острое, хоть речь Джона вкупе с жаром его губ и делала любую боль, что он испытывал, сносной.
— Mon dieu… — Вновь тихий возглас. Лафайету понадобилось совсем немного времени, чтобы привыкнуть, а потом неприятные ощущения отступили перед щекочущим всё естество удовольствием, что нарастало в низу живота. Согнув колени, он через силу опустился, опираясь на ноги партнера. — Мне так хорошо с вами, mon cher, Джон. — Он выдохнул и склонил голову, чтобы взглянуть на майора сверху вниз. Андре придерживал маркиза за бедра и помогал ему двигаться, сбивчиво дыша и напористо целуя его.
— Правда? Все для вас, мой милый, — протянул он ласково и с улыбкой, входя немного глубже и чувствуя, как приятно француз сжимает сфинктер, и ненадолго останавливаясь. Лафайет улыбнулся в чужие губы, закрыл глаза и всё, что с ним происходило, старался отложить в своей памяти. Джон подрагивал под ним, Жильбер прикусил его нижнюю губу и оттянул, а после стал нашептывать милые глупости на своем родном языке. Одной рукой он уперся в плечо майора, впиваясь короткими неострыми ногтями в загорелую кожу, чтобы удержать равновесие, другой — продолжил ласкать себя: обхватил твердый ствол ладонью и стал двигаться, то и дело покрываясь мурашками и издавая негромкие стоны.
— Je suis à toi pour toujours, John. — Он снова приподнялся и насадился на чужой член, но уже с большей охотой. Наслаждение растекалось по телу — нет, разгоралось пожаром по его коже, абсолютно отключало голову и туманило мысли. Джон низко рыкнул, входя в маркиза на полную длину, позволяя ему вести и взять контроль над движениями.
— Так невероятно, любовь моя. — На выдохе Андре оперся на локти, отстранившись и наблюдая за веснушчатым парнем немного со стороны. И все он не смог надолго оторваться от Лафайета и опять наклонился вперед, стремясь захватить зубами кожу с ключицы Жильбера. Тот прикрыл глаза в удовольствии и запрокинул голову так, чтобы майор мог оставить на его покрытых пятнышками-поцелуями солнца плечах и покрасневшей шее столько отметин, сколько ему захочется. Тихо постанывая, юный маркиз приподнял бедра, оставляя внутри себя только головку, следом мягко вернулся назад и соприкоснулся с ляжками Андре. Сохраняя темп, Лафайет пытался держаться на них, пока с его раскрытых губ срывались мягкие вздохи.
— Джон, любовь моя… — прошептал он, проводя ногтями по чужому сильному плечу, после чего на нем остались яркие полосы. Майор легонько прикусил кожу партнера, а потом зализал место укуса языком, чтобы смягчить боль, Лафайет же двигаться не переставал.
— Господи, я так долго не продержусь, mon chére. — Андре положил ладони на бедра маркиза, чуть сжал их, полностью насаживая юношу на свой член и сдавленно простонав. Набирая прошлую скорость, Лафайет выругался на французском, его ноги чуть подрагивали, когда Джон входил в него на всю длину, и терпеть больше не было сил — страсть и каждое касание чужих рук, каждый толчок и наваливали на него новую волну похоти, и по капле приближали его к развязке.
— Я тоже, милый мой. С тобой так хорошо, — воскликнул Джон немного громче, закусывая нижнюю губу, чтобы тем самым заглушить свой возглас, и даже не думал сбавлять темп, а Лафайет чуть ли не рассыпался в чужих руках, ослабев. Андре приподнялся для поцелуя и с намёком на стон мягко выдохнул где-то у чужого рта. Майор наконец замедлился, распаляя уже не скоростью, а силой своих толчков, и с каждой фрикцией слегка хрипел. Маркиз почти лег на Джона, но тут же приподнял бедра и довольно сильно сжал чужие плечи, спеша кончить.
— Д-джон, я… — касаясь губ Андре, он будто передал ему свой громкий вздох — Джон тоже шумно выдохнул. — Я уже близко. — Жильбер подвинулся так, что член майора задел внутри него нужную точку под нужным углом. Из глаз британца словно посыпались звезды, сам он утянул маркиза в еще один поцелуй, чтобы подавить почти что вскрик удовольствия.
— Кончите для меня, милый? — прошептал в ухо Лафайету Джон, тоже подходя к разрядке; сдавленный стон заставил его пытаться вновь вызвать ту же реакцию, задев там же. Казалось, что все тело француза объяло огнем, а жар молнией проносился по венам и оставался внизу живота. С каждым толчком ему было все сложнее контролировать себя и не давать прокричать имя Андре так, чтобы весь лагерь слышал. Он опустил руку, начиная быстро двигать ей вверх-вниз по стволу и тяжело дыша.
Еще несколько поглаживаний — и держаться было уже невозможно. Целуя майора куда-то около уха, закрывая веки, Жильбер кончил, пачкая спермой свои пальцы и чужую грудь. Джон коснулся губами виска маркиза, сжимая зубы, чтобы ненароком не выпустить еще один стон наружу.
— Боже мой Жильбер, — выдохнул он, пока тот находился на пике, — я так вас люблю. — Андре покрывал чужую кожу, влажную от пота и дождя, под который попал маркиз перед тем, как зашел в палатку, поцелуями. Немногим после того, как кончил Лафайет, Джон, наконец, излился в него, а самого его чуть потряхивало от экстаза. Сквозь пелену затуманенного сильным оргазмом сознания француз всё же смог услышать нежные слова майора и тяжело выдохнуть в ответ на них. Щеки его нещадно краснели, и он так сильно, как только мог, вцепился в Джона. На уголках глаз проступили слезы.
— И я вас люблю. Очень, — по-тихому проговорил Жильбер и поудобнее уселся на чужих бедрах, всем телом ощущая то, как мужчина под ним напрягся сильнее и, наконец, кончил. Лафайет оперся на грудь Андре, чуть дрожа и испытывая на себе все следующие за разрядкой ощущения, его растрепанная шевелюра кудрявыми волнами свилась вокруг лица, какие-то пряди оказались на лбу, губы — красными и искусаными в поцелуях, шея и ключицы — сплошь в темных синяках, которыми Жильбер поимеет удовольствие полюбоваться в зеркале. Но позже.
Он вновь отклонился назад и вновь заглянул в глаза Джону, убирая с чужого вспотевшего лба светло-русые волосы.
— Вы отнюдь не похожи на всех тех, кого я когда-либо встречал, милый майор. — Смазанный и усталый шепот.
Андре же отстранился от фактически обессилевшего юноши, но всё еще сохранял близость после всего того, что они натворили, нежно прижался губами к месту между бровями маркиза, прикрывая глаза и задерживаясь так еще на мгновение.
— Могу с уверенностью сказать то же самое, если не больше, о вас, любовь моя. — Он выпрямился, шепча в ответ. — Вам надо бы одеться — снаружи начнут беспокоиться. — Нотка грусти прозвучала в его голове. Андре сплел свои пальцы с пальцами Лафайета, большим пальцем поглаживал чужие костяшки. Лафайет понимающе хмыкнул, сжимая мозолистые пальцы Джона и стремясь это ощущение чужой ладони поверх своей отложить на задворках памяти. В глазах уже не было того блеска, как совсем недавно, когда они занимались любовью, его выместила та же печаль, с которой Жильбер впервые вошел в палатку.
— Конечно, мы же не хотим, чтобы они что-нибудь заподозорили, — пробормотал он и через силу отдернул руку и потянулся за шейным платком, попутно вытирая грудь от спермы. Он совершенно не спеша слез с бедер Андре и повел своими — по сравнению с теплотой тела Джона все вокруг казалось холодным. Лафайет хватал свою одежду и натягивал ее на себя, при этом избегал переглядок с майором. Боль в груди снова начала отдаваться новым приливом слез, который француз еще умудрялся сдерживать. Джон не желал отпускать маркиза, и всё же ему пришлось это сделать и лишь глядеть на одевающегося Лафайета. Прошло совсем немного времени, прежде чем он тоже надел свою свободную белую рубашку и застегнул штаны. Андре нахмурил брови, замечая почти скрытые неосознанные знаки со стороны возлюбленного.
— Подойдите сюда, — он подозвал уже одетого француза к себе, — вижу, вы меня не обманываете, милый, меня научили читать людей как открытую книгу. — Андре поджал губы в улыбке, кладя руки на плечи маркиза. — Всё будет хорошо.
Лафайет растаял в его прикосновениях, покусывая нижнюю губу, чтобы не дрожала.
— С моей стороны было нечестно и неправильно повести себя так. — Он сбивался от осознания того, насколько эгоистично он поступил, ставя свои эмоции выше тех, что испытывал Джон. Жильбер положил ладонь прямо над его сердцем и всё выслушивал, старался уловить его ритмичное биение. И ни о чем другом он не думал, прикрыв веки, кроме как о том, чтобы этим успокоиться.
— Буду любить вас до скончания веков. — Француз наконец открыл свои ясные орехового цвета глаза и встретился ими с глазами Андре.
Джон кивнул, чуть наклоняясь, и снова поцеловал маркиза в лоб, снова закрыл глаза, позволил Лафайету опять положить руки на свою грудь.
— Моя любовь к вам не умрет вместе со мной, — он заправил кудрявую прядку младшего за ухо, — обещаю.
Лафайет сбивчиво выдохнул и, переместив ладонь с груди Андре на его шею, соприкоснулся с ним головами. Одинокая слеза скатилась по его щеке, когда он смотрел в глаза своему майору, запоминая чувство слабого удара и то, что крутилось-вертелось где-то в глубинах его тела и сознания.
— А ваша душа будет жить вечно, милый Джон, — немного изогнувшись, он утянул майора в мокрый, солоноватый от слез поцелуй, иногда поскуливал, но, наконец, решил еще раз заговорить перед тем, как уйдет, — пока Господь не позволит нам снова быть вместе, mon amour… Возможно, в следующей жизни.
Оба они, и Джон, и маркиз, закрыли глаза и прильнули друг к другу. Андре глубоко поцеловал Жильбера в ответ, всем своим нутром не желая ничего другого, кроме как остаться с ним. Он тоже встал, захватил плащ Лафайета и подошел к тому сзади. Осторожно майор застегнул его на чужой шее, расправляя капюшон и нежно и аккуратно разворачивая.
— Что насчет последнего поцелуя, mon cher? Исполните желание умирающего, — прошептал он с толикой грусти.
Лафайет вытер слезы с щек, пытаясь, наконец, собраться перед тем, как он выйдет из палатки и столкнется с каждым солдатом в лагере, хоть под ливнем оставшиеся на его лице слезинки и сольются с каплями дождя. Жильбер тяжело выдохнул, когда его развернули, и посмотрел на Джона из-под капюшона. Грустная улыбка отразилась на лице Лафайета в ответ на просьбу Андре, она будто была пародией на его, Джона, улыбку.
— Все для вас, mon amour. — Шепот, обращенный к Джону, ладонь, заботливо положенная ему на щеку, большой палец, одиноко поглаживающий скулу. Молодой маркиз на мгновение загляделся на лицо мужчины, запоминая каждую маленькую деталь, пока не наклонил голову и впечатался губами в губы Андре. Джон стоял выше младшего, оставаясь таким же спокойным, когда Жильбер подошел ближе. Он совсем ненавязчиво улыбнулся, зная и понимая, что Лафайет это обязательно почувствует. Они целовались пылко, жестко, стараясь запомнить ощущения, пока не стало слишком поздно. Отстранившись, Андре выдернул небольшую прядку своих волос и поморщился — из-за этого кожа головы немного заболела. Ножа ему не оставили, другого выхода, увы, не было. Майор вложил прядь в ладонь маркиза и согнул его пальцы.
— Это, м, — начал Джон прочищая горло, — так принято — чтобы любимый того, кто отходит в мир иной, носил в траурном кольце хотя бы клочок его волос. Я просто… Это если вы хотите быть верным традиции, — мягко закончил он, пытаясь сделать всё, чтобы хотя бы немного улыбнуться краешками рта, но не получалось, а самого Андре пошатывало. Лафайета слегка ошарашило, он широко раскрыл глаза и сжал прядку в кулак. Руки чуть тряслись, и французу пришлось очень постараться, чтобы опять не зайтись в рыданиях. Жильбер медленно положил волосинки в карман, чтобы они полежали там, пока маркиз не останется наедине с собой.
— Конечно же я продолжу традицию, мне, — взгляд вниз, а рука все еще на чужой щеке, — мне теперь останется часть вас на память, и я буду беречь это воспоминание как зеницу ока, пока я тоже не умру. — Маркиз выдохнул, наклоняясь, чтобы поцеловать старшего в уголок губ. — Оставайтесь сильным ради меня, ma chérie. Даже после того, что случится завтра, вы будете продолжать направлять и оберегать меня… Люблю вас, — прошептал он с распахнутым взглядом, полным слез. Встретившись глазами с майором, он улыбнулся — теперь держаться хотелось. Последнее, что увидел Андре на лице Лафайета — любовь и восхищение. Джон наблюдал за тем, как маркиз, трясясь, кладет прядь в карман и наконец ломается, приглушенно выдыхая.
— Да… Да, конечно, любовь моя. — С тихим сопением Джон потер глаза. — И всё же наслаждайтесь уготованным вам временем, оставьте что-нибудь после себя, — мягко прошептал он, поглаживая веснушчатую щеку, а после опуская руку. — Полагаю, я еще увижу вас завтра? — спросил Андре, сделав шаг назад. В груди у Лафайета больно щемило от того, как его дорогой Джон всхлипнул, стало неприятно дышать.
— Я… — произнес он с трудом, а его руки сами по себе опустились. — Эм, да, увидите. Найдите меня там, mon amour. Я буду с вами до вашего последнего вздоха, — говорил он тихо и вдруг прервался. Ему казалось, что он должен сказать больше, наполнить всё вокруг заявлениями о привязанности, но на лагерь опускалась ночь, а это значило, что маркизу надо было уходить. Их сердца бились как умалишенные, и ни он, ни Андре не могли ничего с этим поделать. Жильбер попятился назад, приподнимая полы палатки, и в последний раз перевел взгляд на Джона. Подрагивая, он прошептал «Прощайте, мой дорогой майор» и исчез, пока не вновь не заплакал. Джон сел на свое место, тяжело задышав. Его глаза еще горели от слез, пока он смотрел на удаляющегося поджарого юношу.
— Доброй ночи, мой милый маркиз, и берегите себя, — проговорил он с теплотой, но побаивался, что может сказать что-то, что может выдать их обоих с потрохами, когда в палатке появится охрана.
И Лафайет ушел, вместо него зашли двое и, будто разъяренные, завязали его руки канатом, причем еще сильнее, чем до этого.