Дом, в котором

Дверь неприветливо скрипнула, когда Барти сунул нос в очередную комнату в доме Лестрейнджей — большом, устрашающем особняке с надраенными полами и тяжелой деревянной обшивкой на стенах. Предплечье всё ещё неприятно жгло и чесалось, но этот дискомфорт отчего-то был приятным. Где-то внизу Рабастан кого-то окликнул, и тут же рядом с Барти раздался щелчок: старый невозмутимый эльф почтительно поклонился и поманил его за собой. — Ужин, господин Крауч. Магистр Рабастан приказал проводить вас в столовую, господин Крауч. Барти обвёл грустным взглядом двери неисследованных комнат и пошёл по лестнице вниз — та страшно скрипела, будто могла вот-вот провалиться: очевидно, дом не был рад новому гостю. Розовый закат освещал старые картины в массивных рамах через французские окна, занимавшие всю западную стену холла на первом этаже. Барти мельком глянул на себя в круглое зеркало и скрыл смешок за кашлем: порванная и грязная одежда висела на нём тряпками, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, а на бледном лице как никогда ярко выделялись веснушки и тёмные круги под глазами. Пожилая леди с одного из холстов поудобнее перехватила маленькую собачку, нацепила на нос пенсне и оглядела Барти с головы до ног, скривилась и пробормотала: «Полнейшее безобразие». Барти был полностью с ней согласен. Старый эльф открыл ему двери столовой и тихо пофыркал, глядя куда-то за него: тяжёлые ботинки наверняка оставили следы на начищенном дорогом паркете. Рудольфус и Рабастан уже сидели за столом, но к трапезе ещё не приступили: очевидно, сказывалось воспитание. — Что-то ты бледный, — ехидно заметил Рабастан, когда Барти сел за стол. — Белла опять докучала? — он хрипло рассмеялся и подлил себе вина. — Не бери в голову. Все знают, что она тебя недолюбливает. Скоро поймёт, что ты не пытаешься перетянуть всё внимание Лорда на себя, и отстанет. Рудольфус с силой опустил серебряный кубок на стол, расплескав тёмно-красное содержимое на белую скатерть, и возмущённо уставился на старшего брата, но возразить не осмелился. Барти тоже промолчал. Что тут скажешь? — Ты ешь, — бросил Рабастан и шумно отпил из своего бокала. — Полегчает. Боль скоро пройдёт, радость останется. Язык у него уже заплетался, но Рабастан пребывал в прекрасном расположении духа: очевидно, был рад, что в полку Пожирателей прибыло, да и к Барти он всегда относился хорошо. — Не торопись искать себе квартиру, — продолжил Рабастан, подливая ещё вина. — Поживёшь здесь: комнат много, места полно, хоть в квиддич играй. Дом одичал немного, давно людей приличных не видел, — Лестрейндж снова рассмеялся. — Но он привыкнет, и ты привыкай. Зла тебе никто не желает, и вообще, все тебя давно знают и уважают… так что ты этого… того… не стесняйся, что ли. Ты же у нас умница! Двенадцать ТРИТОНов — это тебе не гномов садовых гонять. А перед тобой открывается новая жизнь, знаешь ли… и у нас тут всё не просто так, понимаешь? Барти ничего не понимал, поэтому снова промолчал. Из вежливости поковырял отбивную, ещё немного послушал пьяную болтовню Рабастана, которая странным образом успокаивала и расслабляла: в какой-то момент он думал, что сделал ошибку, и жизнь его теперь будет состоять из бесконечных рейдов и бессонных ночей, постоянного напряжения, нарастающей паранойи и множества непростительных, из которых снежным комом растёт тяжёлый груз ответственности за чужие души. В детстве мама постоянно читала ему на ночь, даже умудрялась доставать маггловские книжки с самыми разными сказками. Сказки были интересные: магглы вообще любили придумывать разную несусветную чепуху, чтобы объяснять простейшие для магов вещи, и Барти всегда это забавляло. Чуть позже Барти и сам увлёкся маггловской литературой. Значение души для магглов отличалось от привычного ему в волшебном мире, хотя некоторые сходства имелись. В частности, магглы и волшебники верили, что неупокоенные души могут веками бродить по свету, не зная, как отправиться к новой жизни, проще говоря, на Авалон, и бесконечно страдают. Барти не желал такой участи ни для кого. Впрочем, в волшебном мире не просто так существовали особые обряды погребения, чтобы душа не заблудилась по дороге на Авалон и не держалась за неоконченные дела в мире живых. Так, даже убийца иной раз постучит палочкой по дереву и вслух попросит у жертвы не держать зла. Грязнокровки этого не понимали, остальные молчали и только плечами пожимали: дескать, их проблемы, вот посмотрят ещё потом… Барти почувствовал, как в голове неприятно пульсирует после тяжёлых мыслей, и быстро откланялся. Старый эльф привёл его в одну из больших спален и пожелал доброй ночи. Барти не стал утруждать себя лишними телодвижениями и рухнул в чём был на высокую кровать с десятком подушек. Спалось ему плохо: в кошмарах метка на руке оживала, змея разгрызала руку изнутри и вылезала — Барти будто и правда чувствовал холодную скользкую кожу на горящем огнём предплечье. Змея кусала его, и Барти, захлёбываясь криком, просыпался — и тут же проваливался в очередной кошмар. Змеи выскакивали из волшебных портретов, из тёмных неисследованных комнат чужого дома. Барти сидел за столом с Рабастаном и Рудольфусом, которые неожиданно затихали. Потом их лица втягивались внутрь, рёбра ломались с противным треском, рты открывались в крике, но ненадолго — змеи лезли и оттуда, чересчур шумно скользили из глотки по столу прямо к Барти. Он в очередной раз вынырнул из кошмара и тут же зажмурился: эльф не потрудился завесить окна шторами. Видимо, как и дом, был не слишком-то рад новому гостю. Зато теперь о сне не шло и речи. Барти вытер рукавом мокрое от пота лицо, окинул освещённую утренними лучами комнату взглядом и ужаснулся: портреты на стенах шептались между собой и недобро на него поглядывали. Бодрый старичок шагал из картину в картину, тыкал в него пальцем и что-то объяснял своим соседям — дамы шокировано ахали и смешно всплёскивали руками, мужчины хмыкали. Один портрет оставался безучастным: совсем молодая ведьма крутила в руках волшебную палочку и не обращала ни на кого внимания. Тёмно-синяя мантия на ней не была современной, но, очевидно, портрет был сделан не раньше двадцатых годов — возможно, сейчас этой ведьме около шестидесяти лет и она попивает чай из фарфоровой чашки в своём дорогом поместье. Может, она давно умерла — какая, в общем-то, разница? Барти порыскал в нагрудном кармане и достал оттуда блокнот и огрызок карандаша, которые всегда держал при себе на случай спонтанных идей или для других важных записей, вписал туда напоминание «Попросить разрешения перенести портреты в другую комнату», наложил скрывающее заклинание — старая привычка, чтобы отец не совал нос в чужие дела, — и отправился в ванную: видок у него был ещё тот. Неудивительно, что портреты пугаются. * * * Рабастан почесал затылок, услышав просьбу. От него пахло табаком и алкоголем. Часы с кукушкой показывали десять утра. — Я скажу домовику, он их переместит, если тебе так хочется, конечно, — ответил он, подразумевая, очевидно: «Что может быть лучше спальни с говорящими портретами?» Барти откашлялся, стараясь скрыть смех: ну да, это же такое удовольствие — спать в одной комнате с волшебными картинами, которые не стесняются смотреть и обсуждать… Он с наслаждением наблюдал, как эльф левитирует недовольно вопящие картины одну за другой и ворчит себе под нос. Места на стенах было мало, а кому понравится выдумывать новые местоположения картинам? «Не трогал никто, а этот как приехал… ходит и ходит… топчет ковры… бездельник… покою от него нет». Каждый из портретов был подписан снизу: все они были представителями рода Лестрейнджей, и имена у них были странные по большей части, трудно выговариваемые, французские. Картина с молчаливой девушкой была самой новой и самой маленькой: скромную подпись «Лита Лестрейндж» так и не разглядишь с первого раза. Эльф повесил её в коридоре, почти сразу же за дверью. Лита Лестрейндж тут же встала и ушла, оставив в раме лишь богато обставленную комнату, а палочку прихватила с собой. Барти не мог припомнить ещё портреты с палочками, но решил не заморачивать этим голову. Ночью его снова мучил кошмар. Барти остался в своей новой комнате с пустыми стенами — исчезли и окна, и двери, и мебель. Он метался из стороны в сторону, стучал по всем плоским поверхностям, пытался наколдовать проход или пробурить огромную дыру, но ничего не помогало: он оказался в пустой клетке. Ногти ломались, пока он с остервенением царапал безупречную деревянную обшивку, заслышав голоса Рабастана и Руди за стеной, но никто не пришёл ему на помощь. Барти открывал рот, но не мог закричать. Бил кулаками, пинался ногами — без толку. Барти на секунду прислонился к стене лбом, а потом вдруг увидел перед собой Рабастана и Рудольфуса: он казались какими-то плоскими, когда активно разводили руками и смотрели на него во все глаза. Барти обвёл взглядом знакомый коридор, протянул руку вперёд и наткнулся на что-то гладкое, прохладное и мягкое. Холст. * * * — Ты, наверное, тоскуешь по семье. Барти вздрогнул — так бесшумно подобрался к нему Руди. — Я всегда думал, — продолжил он, — что мой отец слишком требователен ко мне. Мы часто ссорились из-за оценок — я не был так хорош в учёбе, как Рабастан, — а он будто и не замечал, как я стараюсь. Он всегда знал, когда я лгу: будто чувствовал это каким-то местом. Ещё мне казалось, что мать и вовсе на меня внимания не обращает… Барти красноречиво молчал, но Руди и не думал останавливаться: наоборот, подошёл ближе, постарался заглянуть в глаза, но Барти старательно отводил взгляд, щурясь от яркого солнца. День выдался прекрасный: тепло, но не жарко, в голубом небе — ни облачка. Трава вокруг особняка казалась неестественно зелёной, будто окна, как в слизеринских подземельях, были заколдованы и показывали несуществующую картинку. — Я только после их смерти понял, что отец всегда старался сделать меня лучше, а мать старалась не размениваться на критику и оставлять только радужные воспоминания… у них, наверное, не очень хорошо получилось. Руди запнулся: видимо, наконец-то сообразил, что подобрал не самые правильные слова. Он открыл рот, чтобы что-то добавить, но вместо этого ярко покраснел, прокашлялся и ушёл, оставив Барти наедине с плохим настроением. Барти нашёл эту комнату на третий день пребывания в доме Лестрейнджей. Она, очевидно, должна была послужить чьим-то кабинетом, но вместо этого пустовала. Книжные полки были заполнены лишь на половину, и вообще комната почему-то казалась забытой, необитаемой, хотя везде было чисто: куда ни глянь — ни пылинки. Видимо, к тому моменту дом привык к Барти и стал медленно перед ним раскрываться. Как иначе объяснить то, что Барти стал так глубоко чувствовать его настроение?.. Стена за письменный столом была полностью стеклянной, и из неё открывался прекрасный вид на сад. Барти ещё немного постоял, вглядываясь в дикие заросли кустов, за которыми, очевидно, давно никто не ухаживал. Садовые гномы резво бегали между ними и юрко прыгали в норы — развлечение, что сказать, странное… Барти в то время одолела страшная тоска. Он был молод и полон сил, и пока его однокурсники сдавали вступительные экзамены в высшие учебные заведения или искали какую-то работу, он прозябал в полупустом особняке, апатично слоняясь из комнаты в комнату. Его не интересовали книги, сумасшедшие портреты — тем более. Лорд не давал задания, Рабастан и Руди думали о своём. Барти и сам будто понемногу сходил с ума — только что-то чёркал постоянно в своём блокноте. Иногда повторял про себя основные законы Трансфигурации, иногда — факты из Истории Магии: «Статут о секретности был принят в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. В тысяча семьсот пятидесятом году в Международный Статут Волшебной Секретности была добавлена статья семьдесят три…». Послышался странный шорох — Барти обернулся и увидел, что в картине с тремя одноглазыми собаками, сидящими на опушке леса, появилась Лита Лестрейндж. Он смотрела на него какую-то секунду, потом присела рядом с одной из собак и принялась чесать ту за ухом. Животное не выглядело дружелюбным, но почему-то охотно подставило голову под маленькую руку с тонкими пальцами. Тёмная кожа в лучах света казалась бронзовой. Барти будто только сейчас заметил плотно сомкнутые полные губы, выразительные скулы, россыпь тёмных веснушек на переносице. Лита снова подняла на него взгляд — всего на секунду, — но Барти хорошо запомнил печальные тёмные глаза. — Твой отец тебя не любит? — спросила она. Одноглазый пёс перевернулся на спину, подставляя пушистый живот умелым пальцам. — А вам не приходило в голову, что задавать такие вопросы незнакомцам невежливо? Лита встала, перешла на соседнюю картину, которая была чуть больше и ближе к Барти, и пожала плечами. Одноглазый пёс обиженно посмотрел ей вслед. — Не приходило. Я же только портрет. С этого ракурса было хорошо видно, насколько она невысокая, тоненькая. Возможно, ещё и потому, что Лита постоянно сжимала плечи, будто была в чём-то виновата и выслушивала ругань. — Ладно, — невпопад ответил Барти. Они немного помолчали. Лита, кажется, внимательно рассматривала его лицо, тогда как Барти наизусть выучил все складки её тёмно-синей мантии: дорогая, сшита аккуратно, сидит безупречно. В треугольном вырезе видны выступающие ключицы, чуть ниже — вторая пара ребёр… — Мой тоже меня не любил. — Ладно, — повторил Барти. Странный день выдался: Рудольфус решил поддержать его беседой о семье, затем портрет заговорил на ту же тему. Барти подошёл к волшебному зеркалу и спросил так серьёзно, как только мог: — Ну а ты не хочешь поговорить о папочке? — Придурок, — ответило ему собственное отражение. Барти пожал плечами. Ему бы с людьми живыми поговорить или книжку почитать, как приличному мальчику, да только ни на то, ни на другое не было настроения. — Они все уходят. Им всем безразлично, — продолжила Лита будничным тоном, будто вела беседу о погоде или урожае. — О чём это вы? — поинтересовался Барти вежливо. — Ты знаешь, о ком я. Лита немного выглянула из рамы, огляделась по сторонам, будто проверяла, нет ли кого рядом. Нерешительно облизала губу, заглянула Барти в глаза. — «Кровь — не вода»… Слышал такое? Наверняка слышал. Это только звучит красиво, на деле — совершеннейшая чушь. Кровь — это только условности, а семьёй может стать кто угодно. Ты потом поймёшь, что если тебе нет места в жизни отца, то и ему нет места в твоей — это же так очевидно… «Вот и чудесно», — чуть не ответил Барти, но промолчал. Мерлин свидетель, он не ожидал такой отповеди от картины! — Грубо, да? — Барти опустил взгляд и услышал тихий смешок. — Грубо. Жестоко. Мне в моё время никто не сказал правды, никто не спустил с небес на землю. От нужды быть нужными следует избавляться. Тебе надо было это услышать и понять. Барти поднял голову и ответил, когда уже в деталях выучил все царапины и торчащие нитки в своих ботинках. — Может, мне вообще ничего не нужно было услышать. Может, я устал от советов и хотел тишины. Лита отвернулась. Её тонкие пальцы нервно крутили волшебную палочку, мантия раздувалась от ветра, хотя Барти был абсолютно уверен, что раньше на картине бури не наблюдалось… — Я тоже так думала сначала. Но тебе становилось только хуже. — А теперь, значит, должно стать лучше? — Должно. Или нет. Я не знаю — я подумала, что должна тебе сказать. Лита грустно улыбнулась напоследок и ушла. Картина вновь опустела, ветер стих. Одноглазые псы на другой картине взволнованно забегали по поляне, их противный лай бил по ушам. Барти хотел было остановить Литу, может, покричать на неё — за то, что лезет не в своё дело, за то, что расковыряла едва зажившую рану и швырнула ему в лицо такие жестокие, равнодушные слова. Но он не остановил. * * * Ночью пришёл очередной кошмар. Начиналось всё хорошо: во сне мама обнимала его, трепала по волосам и целовала в лоб. «Ты такой молодец, Барти! Я очень тобой горжусь», — говорила она, крепко сжимая в руках аттестат с отличием. Тёплые руки дарили тепло и радость, но Барти будто знал, что за этим должно последовать что-то плохое. За дверью слышались громкие шаги, Барти уменьшался в росте, но мама ничего не замечала. Барти будто со стороны смотрел на себя — пятилетнего, в мягкой пижаме с драконами, — и на маму: совсем молодую, тоненькую и хрупкую. Светлые волосы красивыми локонами ложились на плечи, хотя Барти отлично помнил, что она не делала такую причёску уже лет десять… Она целовала его в щёку снова и снова и при этом смешно морщила веснушчатый нос. Потом дверь открывалась с ужасным грохотом, и аттестат в маминых руках тут же превращался в змей, которые кусали тонкие запястья. «Посмотри, что ты наделал, Барти!» — кричал отец, и Барти заходился плачем. Мамино лицо смазывалось, когда она неподвижно лежала, раскинув в стороны кровоточащие руки. «Ты во всём виноват! От тебя всегда были одни проблемы! Она умерла из-за тебя!» Отец резко проводил палочкой по воздуху, принося боль, как от удара хлыстом. Барти был вдвое меньше него, маленькие детские руки не были способны ни ударить, ни удержать палочку. Это отец открыл дверь, это из-за отца появились змеи, отец всё испортил!.. Больше всего на свете Барти мечтал увидеть, как зелёный луч врежется в грудь отца, но вместо этого молча глотал слёзы и терпел обжигающие удары невидимого хлыста — по спине, по груди, по рукам и ногам… Барти проснулся в слезах, дрожа от ненависти и злости. Бросил в камин блокнот и карандаш, потому что хотелось разнести всё вокруг. Вышел прочь из комнаты, чтобы не чувствовать острый запах пота, и сделал глубокий вдох. — Жить с ненавистью проще, чем с обидой и непониманием. Это ты вчера хотела мне сказать? Барти не обернулся: он почему-то и так знал, что Лита его слышит. — Нет. Нет, конечно, нет! Проще отпустить. Где-то на улице запели птицы. Дом жил своей жизнью: ступени скрипели, словно кто-то тяжёлый поднимался по ним, мерно тикали большие маятниковые часы. «Сейчас бы рагу из баранины в остром соусе, — прошептал сморщенный старичок с одного портрета уставшему волшебнику в красной мантии и колпаке. — И чтобы с картошечкой!..» — Я не могу просто махнуть на всё рукой и забыть. — Это трудно, но ты можешь. — Да тролля с два!.. Почему я вообще тебя слушаю? Барти повернулся к ней лицом. Лита сидела в дорогом кресле с прямой спиной, но выглядела уставшей. — Ты спрашиваешь, я отвечаю. — И откуда же ты только взялась умная такая… Лита склонила голову набок и не ответила. Барти поджал губы: как же всё нелепо получается… Он стоит посреди чужого коридора, лохматый и потный, и кричит на портрет. Барти открыл рот, чтобы выплюнуть очередную колкость, но не решился. Он, наверное, выглядел злым и рассерженным, но на самом деле хотел, чтобы мама обняла его и пожалела, и чтобы всё было как раньше: только он и она, пока отец сутками пропадает на работе... Барти шумно выдохнул. — Почему ты мне помогаешь? Лита дёрнулась, будто взволнованно, и Барти нахмурился, обдумывая новую мысль: это ведь так странно, что у неё проскакивают новые эмоции и новые мысли, ведь портреты должны быть двумерны во всех смыслах… Возможно, это особенность её характера? Или она сама глубоко переживала трагедию с отцом на время написания портрета? — Ты мне напоминаешь кое-кого. Старого друга. — Какая радость… Лита бросила на него странный взгляд, а потом принялась отрешённо крутить в руках палочку. Листья цветов на её портрете грустно опустились, пейзаж за окном потускнел. На красивое лицо вновь вернулось грустное выражение, и на оклики Барти Лита отвечать не стала. * * * В Малфой-мэнор Барти аппарировал к восьми часам вечера. Рудольфус и Рабастан уже были внутри, Барти просил не ждать его: он как мог откладывал своё появление на приёме, потому что отказаться от приглашения было бы невежливо. Раз за разом менял трансфигурированную мантию Рудольфуса — своей у него не было; в итоге края мантии были идеально ровными, хотя немного неустойчивыми из-за чар. Зачесал волосы сначала на один бок, потом на другой, но в конце концов просто тряхнул головой, потому что так было удобнее всего. Долго завязывал шнурки на ботинках — проще всего было сделать это с помощью магии, но мама когда-то приручила его делать это руками, дескать, каждый уважающий себя мужчина должен уметь завязать шнурки и развести огонь без палочки. Эльф открыл перед ним тяжёлую входную дверь, и Барти на секунду зажмурился от яркого света. Негромкая красивая музыка донеслась до его ушей: феи с крохотными музыкальными инструментами занимали правый угол огромного зала. Женщин было немного. Из них всех Барти знал только троих: Беллатрикс Блэк в чёрном платье, затянутая в корсет чуть сильнее, чем обычно; Розамунд Грей, невзрачное создание со скучным лицом и светлыми глазами; и Нарцисса — она порхала между гостей в прелестном голубом платье и, хотя не позволяла себе широкой улыбки, Барти прекрасно видел, что своим нынешним положением она бесконечно довольна. Люциус время от времени бросал на Цисси внимательные взгляды, и она, будто чувствуя своего супруга, тут же отвечала ему лёгкой улыбкой и едва заметным кивком. Барти попытался спрятаться за столом с выпивкой, но успел пройти лишь половину пути, как почувствовал на плече едва заметное прикосновение. Как только он обернулся, Беллатрикс потребовала принести ей пунша, но при этом даже не смотрела на него, а оглядывалась по сторонам, словно выискивала кого-то в толпе. Барти тяжело вздохнул, но подчинился. Его руки тряслись. Как только он передал кубок Белле, она одним махом опрокинула его содержимое в себя. — Знаешь, почему мы сегодня здесь собрались? — спросила она, по-прежнему не глядя на него. Барти пожал плечами. — Приём в честь новоиспечённой миссис Малфой, — буркнул он. Настроения вести светские беседы не было. Беллатрикс фыркнула. — Ещё чего! Это очень отдалённый повод. Руди сегодня объявит о нашей помолвке. — То-то я смотрю ты так и излучаешь счастье… Она снова фыркнула и недовольно дёрнула головой. Тёмные кудри, выбившиеся из высокой причёски, хлыстнули Барти по щеке и упали на открытые плечи. Барти огляделся и заметил Рудольфуса: он нервно теребил рукава своей мантии и кусал губы, бросал в их сторону странные взгляды. — Он смотрит на тебя. — Ну и что? Хочешь, чтобы смотрел на тебя? — Он любит тебя, все это знают. Белла закатила глаза и протянула Барти свой кубок так резко, что тот врезался ему в живот. Нога в чёрных туфлях нетерпеливо постукивала в такт музыке по начищенному паркету. Барти передал пунш Белле, потом налил и себе. — Все поздравляют твоего отца с повышением, — хмыкнула она. — Ты, должно быть, очень гордишься. Барти промолчал, только бросил короткий взгляд на её руки. Длинные пальцы быстро-быстро стучали по бедру рядом с карманом, в котором Белла носила свою палочку. Феи заиграли какую-то задорную мелодию, и зал оживился: девушек разобрали на танцы, даже хмурая Розамунд, которая получила метку в один день с Барти, стояла в паре с каким-то высоким немолодым джентльменом. Белла что-то прошептала, резко взмахнув палочкой, и ей в руку приземлился совсем свежий «Ежедневный пророк». Она откашлялась и мерзко улыбнулась. — Вот, послушай. Весь магический Лондон рад поздравить Бартемиуса Крауча с приобретённой должностью начальника Департамента по магическому законодательству. Целеустремлённый, блестяще образованный мистер Крауч уже давно является объектом пристального внимания журналистов, корреспондентов и читателей — все они с замиранием сердца ждут статьи о новых законах и предложениях, которые выдвигает Бартемиус Крауч в борьбе с беззаконием и жестокостью приспешников Того-Кого-Нельзя-Называть. Напоминаем, что Бартемиус Крауч провёл глобальную реструктуризацию работы авроров, наградив их новыми полномочиями… — Перестань, — раздражённо бросил Барти. Голова слегка кружилась от выпитого на голодный желудок алкоголя. — Это ещё почему? — переспросила Белла высоким голосом, от которого в голове неприятно запульсировало. — Тут начинается моё любимое. Вот, вот оно! Благодаря действиям Бартемиуса Крауча столкновения авроров с так называемыми Пожирателями Смерти заканчиваются значительно быстрее, уровень преступности падает, а магическая тюрьма Азкабан с радостью принимает всё новых и новых сторонников благодаря принятым законам, которые упростили привлечение к ответственности, процедуру следствия и вынесение решений о наказаниях. Ты хоть представляешь, сколько наших пострадали от законов твоего папочки? Лучше всего Барти сейчас представлял, как запихает ей в глотку яблоко из пасти праздничного кабанчика… — Интересно, как отреагирует магический Лондон на то, что единственный сын Бартемиуса Крауча — сторонник Тёмного Лорда? Вот смеху-то будет… — Беллз, прошу, не цепляйся ко мне! — Тогда пригласи меня. — Зачем? — Если буду танцевать с тобой, меня не сможет пригласить Рудольфус. Белла пожала плечами. Барти сделал глубокий вдох, выразительно подняв брови, и взял бокал вина у пролетающего мимо подноса с напитками. Оно было крепким, но сладким, и не оставляло после себя горький привкус во рту. — Почему я? — Ты единственный мужчина — хотя мужчина, наверное, громко сказано, ты ведь только-только закончил Хогвартс, — который не хочет здесь находиться и не хочет со мной танцевать. Мне это подходит. — Тебе настолько нравится принуждать людей? — Просто в этом я тебя понимаю. — Какие все стали понимающие… Барти протянул руку Беллатрикс, когда заиграла павана, и повёл её в центр зала. Руди проводил их внимательным взглядом, но отвернулся, когда Барти попытался робко ему улыбнуться. Белла высокомерно оглядела всех присутствующих — девушки в светлых платьях рядом с ней казались серыми мышками, к тому же они словно чувствовали её враждебную ауру и пытались отойти дальше, сжаться, отвернуться… — Взгляни на это с другой стороны, Барти: ты танцуешь с самой красивой девушкой на приёме. — Цисси самая красивая девушка на приёме. Беллатрикс бросила на него убийственный взгляд. Танец требовал сделать медленный поворот вокруг оси, и когда Барти снова увидел лицо Беллы, то удивился разительной смене настроения: она нежно ему улыбалась, хотя с такой же улыбочкой могла выпотрошить его заживо и развесить кишки на высоких позолоченных канделябрах по углам зала. — Цисси замужем, а я пока нет. Так что можешь считать, что сегодня ухватил Мерлина за бороду. — Как скажешь. Барти решил, что это подарит ему несколько минут блаженной тишины, но Белла была верна себе и не унималась. — Ты уже нашёл себе девушку? — Ты всегда такая деликатная, совсем как Адское пламя. Белла громко рассмеялась: сравнение ей понравилось. — А ты всегда такой забавный, Барти Крауч. Жаль танцуешь кошмарно. Её рука была тёплой и сухой, улыбка — устрашающей, и хоть Нарцисса и правда была самой красивой девушкой на приёме, она не могла привлечь столько внимания, сколько живой огонь внутри Беллатрикс — неудивительно, что Руди с ума по ней сходил. Очевидно, он был не один такой — тот, кто не понимал, что Белла всегда принадлежала и будет принадлежать только одному волшебнику… — Смотри скорее, Барти, здесь Тёмный Лорд! Скрипка резко стихла. Кто-то рядом с Барти шумно сглотнул, толпа возле высоких дверей как по мановению палочки расступилась. Тёмный Лорд уверенным шагом прошёл мимо приглашённых и подошёл к Нарциссе: она взволнованно улыбнулась, присела в реверансе и протянула руку. Лорд легко её сжал и, вероятно, поздравил миссис Малфой с замужеством: Барти не мог расслышать его слова с того места, где он стоял рядом с Беллой. Лорд сделал небрежное движение рукой, и музыка вновь заиграла: феи растерянно смотрели, как взлетели вверх музыкальные инструменты, будто кто-то невидимый начал играть. Кавалеры снова повели партнёрш в танце, но Белла крепко вцепилась в руку Барти и потребовала отвести её к Лорду — и Барти не смел ослушаться. Лорд наколдовал себе кресло в тёмном углу зала: отсюда открывался идеальный вид на всех присутствующих, но гостям при этом требовалось поднапрячься, чтобы разглядеть что-то рядом с ним. Его чёрная мантия, небрежно накинутая поверх дорогого костюма, тёмной лужей разливалась вокруг искусно вырезанных — или, точнее сказать, наколдованных — ножек кресла. Люциус Малфой что-то негромко рассказывал Лорду, и тот выглядел удовлетворённым. Когда Барти привёл Беллатрикс к импровизированному трону, Лорд лёгким движением пальцев остановил Люциуса. Тот поприветствовал Барти и Беллу кивком и ушёл, глубоко довольный собой. — Барти, Белла. Очень рад видеть вас. Да, Белла… Беллатрикс взволнованно вздохнула и подошла ближе — вместе с Лордом они большим чёрным пятном выделялись среди светлых летних нарядов дам и белых рубашек у присутствующих мужчин — как, например, у Барти. Интересное наблюдение… — Сегодня нас ждёт радостное известие, не так ли? Ослепительная улыбка Беллы дрогнула. — Да, милорд, — тем не менее ответила она. — Тогда откуда этот траур? — Лорд нежно улыбнулся ей, и Белла снова растаяла. Тисовая палочка, похожая на кость, мелькнула в длинных бледных пальцах, и платье Беллы тут же перекрасилось в синий. — Прими мои поздравления, Белла. Заранее. Я уверен, это будет прекрасный союз. Я глубоко ценю Рудольфуса и, конечно же, тебя. Белла стояла ни жива ни мертва — видимо, до последнего надеялась, что Лорд не знает о возможном браке и будет против… Барти выхватил бокал вина у проходившего мимо толстого волшебника в длинной мантии с дурацкой завязкой-бантиком под горло и поднял его «за Беллу и Руди». Манёвр сработал, Белла словно ото сна очнулась: коротко улыбнулась, сухо поблагодарила, поклонилась Лорду и ушла ни на кого не глядя. Лорд наблюдал за ней с интересом, но ничего не сказал. Барти тоже молчал: уж Лорд-то знает, что делает. — Не слушай, что говорит Белла о твоём отце, Барти, — сказал вдруг он. — У неё… специфическое чувство юмора. Барти едва удержался от язвительного комментария: тролля с два она шутила! Хотела зацепить побольнее, да не удалось. — Никто никогда не станет обвинять тебя в действиях твоего отца, Барти. Ты не какое-то дополнение к нему, понимаешь? Ты — совсем другой волшебник, гораздо более талантливый и глубокий. Барти просиял. Лорд почему-то всегда умел подбирать правильные слова, и дело было даже не в том, что он слышал мысли собеседника. — Спасибо, милорд. — Пожалуйста. Ты поэтому так хандришь в последнее время? Лорд провёл пальцем с острыми ногтями по губам, внимательно изучая лицо Барти, и не смог сдержать холодную улыбку, когда тот не нашёлся что сказать в ответ. Руди так беспокоился, что наверняка сразу же пошёл и выложил всё Лорду… спасибо, сделал одолжение! — Это всё глупости. Я не мог не думать об этом, когда в последнее время навалилось столько всего… Сейчас всё хорошо. Я понимаю: от нужды быть нужными следует избавляться. Барти, сконфуженный, покраснел, но Лорд не стал смеяться или отмахиваться, дескать, какое мне дело до твоих проблем. Он поднял одну бровь и подался вперёд. Где-то позади Барти мужской голос спросил: «Вы не видели Нарциссу?» Другой, более низкий голос, пьяно ответил: «Не знаю. Должно быть, снова возится с Беллатрикс». — Как интересно. Позволь спросить, кто навёл тебя на такую любопытную мысль? Барти немного помялся, но всё же ответил: — Портрет, милорд. Худое лицо Лорда в удивлении вытянулось, острые черты немного смягчились, когда он вежливо улыбнулся. Тёмные глаза на секунду сверкнули красным. — Неужели? Не мог бы ты поподробнее… Ах нет, постой… Да, так будет лучше. Если ты не возражаешь, Барти, я хотел бы сам на это посмотреть. — Да, милорд. Конечно… У Барти пересохло во рту, когда Лорд кивнул и наставил на него палочку. — Легилименс! Лорд был деликатен. Не искал глубже, чем надо, действовал мягко: воспоминания скользили в сознании Барти, словно вода в ручье, легко и плавно, и было так хорошо и спокойно. Синяя мантия Литы Лестрейндж мелькнула в картине, а потом вдруг превратилась в синее платье Беллатрикс. Рама исчезла, холст ожил, Беллатрикс закружилась в танце, а когда обернулась — почему-то стала уменьшаться в росте. На Барти внимательно смотрели тёмные глаза, полные губы растянулись в искренней улыбке. Бледная кожа стала темнеть, на носу проступили веснушки. Потом картинка смазалась и всё вернулось на свои места: Барти не танцевал с Литой, она не улыбалась ему и не кружилась в танце. Лорд вынырнул из его воспоминаний с довольной улыбкой. — Какая необычная встреча и такая необычная ведьма… Жаль, что она мертва. Трагичная история. Барти попробовал выдавить из себя ответную улыбку, но вышло не очень. — Она права в том, что ненависть мешает. Сильные эмоции мешают: чтобы стать прекрасным волшебником и великолепным стратегом, Барти, необходимо чистое сознание и хладнокровие. Ты веришь мне? — Барти смог только по-идиотски кивнуть в ответ и застыть с открытым ртом. — Чудесно. Это всё, что я считал нужным тебе сообщить. А теперь отдохни. Выпей вина, пригласи девушку потанцевать — в конце концов, сегодня же праздник, не так ли? Что происходило дальше Барти помнил плохо. Он всё-таки последовал совету Лорда и выпил вина — перебрал, конечно, потому что не смог удержаться. Цисси взволнованно бегала вокруг него, пока он размеренно, словно машина, вливал в себя бокал за бокалом. «Барти, милый, что случилось? Ты что-то натворил? Пожалуйста, съешь пирога, нельзя столько пить, ты же станешь алкоголиком!» Она ворковала над ним, пока он вежливо отмахивался, заявляя, что ничего ему не сделается, а потом убирала волосы с мокрого лица, когда ему стало плохо. Вывела его на улицу и потом его, кажется, рвало. Скорее всего, рядом с ним потом вообще была не Цисси, а Люциус: в темноте, да ещё и на пьяную голову, их вполне можно было спутать. Барти помнил, что видел Беллатрикс: она угрюмо портила заклинаниями гобелен в одной из комнат сразу после того, как Рудольфус объявил об их помолвке. Барти сначала попытался наколдовать ей белое платье, потом — зажать в тёмном углу. Но получил Круциатус в лоб и успокоился. Белла потом сама его на улицу вывела: красный луч здорово приложил его, и ноги подкашивались всю дорогу. Потом он, кажется, наступил на павлина и попытался превратить его в голубя. Но то ли из-за алкоголя, то ли из-за того, что Барти о чём-то задумался, павлин превратился в розового поросёнка и возмущённо визжал, пока Барти раз за разом насылал на него чары немоты. Барти не помнил, как очутился в доме Лестрейнджей, но отлично помнил, что по дороге в комнату остановился и засмотрелся на картину Литы. Она недоверчиво оглядывала его, а потом лишь удивлённо приподняла брови, когда Барти ухватился за раму и потащил портрет в свою комнату. Повесил его напротив кровати и застыл. — Ты красивая! — буркнул он. — И умная. Жаль, что неживая. Он принялся раздеваться, не отводя от неё взгляда, а вот Лита смущённо опустила голову, когда Барти расстегнул верхние пуговицы рубашки. — Можешь смотреть, я не против. Но Лита смотреть не стала. * * * Утром на прикроватном столике подпрыгивала склянка с антипохмельным зельем, рядом — стакан с водой. Барти с благодарностью принял, как он понял, подарки Рабастана, и вздрогнул, почувствовав на себе чей-то взгляд. Лита ухмылялась, глядя на него с картины. — Поделом мне, да? — во рту страшно пересохло, но Барти всё равно смог усмехнуться, когда Лита ответила: — Да. Поделом тебе. Кошмаров той ночью не было — то ли из-за алкоголя, то ли из-за того, что Лита охраняла его сон. Барти снилось, будто он сам — дом Лестрейнджей: чувствовал, как холодный ночной ветер бьётся в хлипкую форточку на маленькой кухне, в которой появляются только эльфы. Скрипел деревянными ступенями, протяжно выл в дымоход. Где-то на чердаке в тёмном углу боггарт скрёбся в стены, крысы смотрели на него ничего не выражающими глазами-бусинками: в отличие от людей, они видели боггарта в его истинном обличье. Портреты ходили из картины в картину и шептались между собой: это отдавалось лёгкой щекоткой где-то в районе живота. Барти жил этим домом и видел, как Лита покачивает палочку в своих руках и внимательно смотрит на спящего волшебника, закутанного в тёплое одеяло по самый нос. — Ты говорила, что я кого-то тебе напоминаю, — сказал Барти, разглядывая себя в зеркало. В отражении он видел, как Лита склонила голову набок и нежно улыбнулась. Его щёки против воли покраснели, от чего веснушки стали выделяться ярче, и Барти сделал вид, что поправляет волосы: вместо этого он просто прятал взгляд за отросшими светлыми прядями. — Да. Сильно напоминаешь. — Ты бы хотела снова стать живой? Лита нахмурилась. Пальцы замерли, неуверенно держа палочку. — Не знаю. Я никогда не была живой. Я портрет и только, ты же понимаешь? — Да-да. У портретов нет сознания, только отголоски характера и привычек оригинала. Знаем, проходили. Она смотрела на него непонимающе, и это почему-то начинало раздражать. — Только почему-то именно твой портрет намного более глубокий, чем должен быть. Это странно. Лита снова не ответила — будто все заготовленные фразы закончились, и ей было просто нечего сказать. — Ладно. Неважно. Барти вышел из комнаты, громко хлопнув дверью, и направился в библиотеку. Книга о портретах там была всего одна — что удивительно, учитывая, как много картин хранят владельцы этого дома. Барти украдкой оглянулся, а потом собрал ещё несколько книг о воскрешении, воплощении и некромантии. Рабастан нашёл его в дальнем конце библиотеки в мягком кресле, обложенного книгами и фолиантами. Огонёк свечи на столике подрагивал, глаза порядком устали, но нужной информации, как назло, не было. — Барти, чем ты занимаешься? На Барти пахнуло запахом дешёвого табака. Рабастан выглядел обеспокоенным, и Барти улыбнулся ему так беззаботно, как только мог. — Проверяю одну теорию. Вам с Руди не о чем беспокоиться: никаких тёмных ритуалов в этом доме я не стану проводить. Без вашего ведома. Мне просто любопытно. Рабастан сунул в рот сигарету, не отводя от Барти подозрительного взгляда, поджёг с помощью палочки. Удушливый запах мгновенно разнёсся по комнате, и Барти лениво отогнал дым с помощью чар. — Правда что ли? А это что? — Рабастан подцепил пальцем книгу «Тайны портретов: о чём шепчутся холсты и краски» и выразительно поднял бровь. — Эльф сказал, ты перенёс к себе в комнату один из портретов. Барти раздражённо хлопнул книгой. Пыль со страниц мгновенно взлетела в воздух, и Рабастан чихнул. — В комнате было пусто. Слушай, ничего дурного я не делаю. Просто я схожу с ума, когда сижу без дела, вот и всё. Рабастан почесал в затылке, предложил Барти сигарету, но он отказался. — Лорд считает, ты недостаточно опытен для рейдов. — Какое счастье! А я всё думал, почему это Белла дразнила меня «малыш Крауч» и спрашивала, не нарисовал ли я себе метку сам… — Не язви. Он знает, что делает. Просто… будь осторожен, ладно? Ты всегда можешь поговорить с нами, если тебе одиноко. Барти, ты же понимаешь, что портреты — неживые и не могут заменить общение с реальным человеком? — Именно это я и вынес после прочтения «Тайн портретов»… Рабастан в очередной раз бросил на него обеспокоенный взгляд. — Ты становишься почти таким же раздражительным, как Белла. Ты изменился. Барти хотел было снова огрызнуться, но увидел, как Рабастан отводит взгляд. Взял себя в руки, глубоко вздохнул, виновато улыбнулся. — Знаю. Это пройдёт. Просто сейчас не лучший период моей жизни. Рабастан удовлетворённо кивнул, ещё немного постоял, не зная, куда себя деть, и ушёл: видимо, решил, что воспитательную беседу на этом можно считать завершённой. Барти откинул голову на мягкое кресло, прикрыл глаза. За окном что-то жужжало, блики подрагивающего огонька света были видны даже сквозь закрытые веки. Дом, в котором он жил, существовал сам по себе и ставил свои правила. Барти давно это понял: ты либо примиряешься с ними, либо уезжаешь прочь. Он расслабился, книга выскользнула из рук и с глухим стуком приземлилась на пол. Дверь открылась, и Барти нехотя разлепил глаза. Огонь свечи недовольно дёрнулся от сквозняка и потух. Тёмная фигура приближалась к креслу, в котором сидел Барти, и сколько он не приглядывался — не мог понять, кого к нему занесли дракклы. Фигура приблизилась почти вплотную, потом встала у окна. Лунный свет выхватил из темноты тонкие плечи и атласную мантию глубокого синего цвета. Барти хотел спросить, что она тут делает, но язык не слушался. Рот открывался, но слова не выходили. Из темноты стали проступать черты лица Литы. Она ласково улыбалась, тонкие пальцы потянулись к завязкам под грудью. Мантия бесформенной кучей упала к стройным ногам. Лита прижала палец к губам, сделала шаг ближе. Барти никогда раньше не видел голую женщину. — Хочу тебя себе, — сказала она, и Барти почти задохнулся, открыл глаза. В тёмной комнате был только он, огарок свечи давно погас, книги бесполезным грузом лежали у его ног. В штанах было мокро. Барти вытер лоб рукавом и убрал за собой беспорядок. Дёрнул головой, отгоняя остатки сна, и торопливо зашагал к себе в комнату. Лита встретила его внимательным взглядом. — Хочу тебя себе, — сказал он, повторяя её слова из сна, и Лита нахмурилась. Барти лёг в кровать, не отрывая взгляда от портрета, и раз за разом повторял эту фразу, как мантру: «Хочу тебя себе. Хочу тебя себе. Хочу…» * * * На следующий вечер их с Литой разговор прервали голоса в коридоре. Барти нехотя отвернулся и прислушался: ему показалось, или… Дверь открылась, и Барти подскочил, словно его поймали за чем-то непристойным. — Милорд! — Барти. Мисс Лестрейндж. Лорд внимательно оглядел портрет. Лита нахмурилась, переводя взгляд с Лорда на Барти и обратно. — Сегодня отличный вечер. Не хочешь пройтись со мной? Барти растерянно поморгал. Ему ничего не оставалось, как отправиться следом за тёмной фигурой; Лорд был выше почти на целую голову. Погода и правда была что надо: тучи не закрывали небо и было прекрасно видно все звёзды. Садовые гномы в страхе разбегались, заслышав шаги, кусты беспокойно тряслись. Лорд глядел на всё это с холодной улыбкой, будто его забавляла боязнь тварей и нечисти. Лунный свет странными пятнами ложился на длинное лицо, тени делали его голову похожей на череп, обтянутый кожей. — Рабастан и Рудольфус беспокоятся. Они рассказали мне… некоторые любопытные факты про тебя. Не злись. Скажи мне лучше… мама в детстве читала тебе сказки? Барти дёрнулся: так странно Лорд выплюнул слово «мама». — Да. — Сказки Барда Бидля? Я их смог прочесть только лет в четырнадцать… Барти задумался и неуверенно выдавил: — Мне кажется… Мне кажется, вы говорите про конкретную сказку. Лорд кивнул, дескать, продолжай. — Сказка о трёх братьях. Средний брат решил унизить Смерть ещё больше, и попросил у неё камень, который способен возвращать мёртвых. Вот только закончилось это трагически. Лорд сорвал веточку акации, перевернул её несколько раз, внимательно разглядывая, потом сдавил в руке. Когда он открыл ладонь, белые лепестки пеплом разнеслись по саду, искры летели в траву. — Ты бы попробовал её вернуть, будь у тебя Воскрешающий камень? — Да, — тут же ответил Барти и устыдился своего порыва. Лорд рассмеялся, и Барти поднял голову, уставился в небо — лишь бы не видеть, как над ним потешаются. — Не обижайся. Это очень любопытно: несмотря на то, что ты знаешь исход этой истории, ты всё равно хочешь попробовать. Люди всегда думают, что именно их несчастье обойдёт стороной, именно им должно повезти… Но если ты так хочешь… Лорд раскрыл ладонь, и на месте, где ранее горела веточка акации, лежало уродливое кольцо с чёрным камнем. Лорд прошептал какое-то заклинание, потом вынул камень из кольца и вложил его Барти в руку. — Вот. Возьми, если уверен. Не навсегда, конечно, потом сразу же отдашь… Ты, конечно же, помнишь, как им следует пользоваться. Хотя я бы на твоём месте ещё семь раз подумал… — Нет! Я уверен. Я х-хочу её… милорд. Барти покрутил в трясущихся руках чёрный камень. Было так сложно поверить, что этот маленький невзрачный камушек держал в себе такую огромную силу… — Милорд! Простите, что спрашиваю… но вы говорили мне, что следует быть хладнокровным, а теперь… Лорд дотронулся до него кончиками пальцев, и Барти потупил взгляд. — Я уверен, что после этой попытки, несмотря на её исход, твоё временное помрачение пройдёт, и ты снова вернёшься в строй, не вызывая беспокойства у своих друзей. — Лорд внимательно на него посмотрел, а потом тихо рассмеялся, вероятно, услышав мысли Барти. — Нет, ответного подарка я не потребую. Неужели ты правда думаешь, что я только беру и ничего не даю взамен? Лорд выжидательно смотрел на него, и Барти покачал головой. — Нет, конечно нет! Спасибо большое. — Чудесно. Тогда ты не против, если я посмотрю? Барти снова покачал головой. Затаил дыхание, призвав в мыслях образ Литы. Трижды повернул камень в руке, но ничего не изменилось, когда он открыл глаза. Он ничего не чувствовал: камень не сделался тяжелее и не стал легче. Не сиял светом, не стал холодным или, наоборот, обжигающе горячим. На улице поднялся ветер; листья и цветы с деревьев сыпались на головы Барти и Лорда, воздух хлестал по лбу и щекам. Где-то в лесу, в отдалении, протяжно завыл волк, но потом резко стих, будто кто-то оборвал его на полуслове. Барти в растерянности глянул на Лорда, но потом с земли стал подниматься пепел. Он медленно складывался, словно паззл, и из серо-белого превращался во что-то более цветное. Фиолетовая мантия, оборванная и обожжённая, качалась на ветру. Длинные тёмные волосы липли к растерянному, заплаканному лицу. Барти сделал шаг к Лите, и она бросила на него затравленный взгляд. — Вы кто? Где я? Голос её не слушался и был охриплым. Барти накинул ей свою мантию на плечи, повернулся что-то сказать Лорду, но от него и след простыл. — Всё хорошо. Это я, Барти. Ты со мной. Ты меня понимаешь? Лита зарыдала в голос. Барти прижал её к груди — она была совсем маленькая, хрупкая, даже меньше, чем ему представлялось. Она доверчиво уткнулась носом ему в плечо, сжала в кулаках рубашку и покорно пошла за ним. Барти страшно этому обрадовался, хотя где-то на периферии сознания зрела холодная мысль: Лита настолько растеряна, что и не знает, куда ещё ей деваться. Рабастан и Рудольфус провели их шокированными взглядами, но сказать ничего не осмелились. Оно и понятно: раз уж Лорд это одобрил, то кто они такие, чтобы решать что-то за Барти? В комнате Барти растопил камин, пока Лита молча смотрела на свой портрет. Лита с портрета сначала растерянно металась из стороны в сторону, а потом ушла. — Ты понимаешь, что произошло? — Ты меня воскресил. — Барти ободряюще улыбнулся ей, но Лита отвела взгляд. — Зачем? Он подошёл ближе, бережно снял с плеч свою мантию. — Неужели ты не знаешь? Я люблю тебя. — Я тебя совсем не знаю. А ты не знаешь меня. Она говорила ровным, спокойным голосом. Слёзы на её щеках давно высохли. Барти погладил её по голове, целомудренно поцеловал в лоб. — Я всё понимаю. Тебе наверняка пришлось пережить нечто не самое приятное и ты хочешь немного побыть в тишине, не так ли? Не молчи, пожалуйста. Я очень хочу с тобой говорить. Лита опустилась на стул, но не ответила. Брёвна в камине потрескивали, где-то на первом этаже часы пробили полночь. Дождь забарабанил по стеклу. Барти мельком глянул в окно: не видно ни звёзд, ни чего-либо ещё. Вокруг сплошная темнота. — Ступай в ванную, ладно? Я попрошу эльфа принести тебе что-то из одежды. Лита послушно поднялась и вышла, и Барти прикрыл глаза руками. В его душе тлела надежда, что скоро она придёт в себя, но пока… пока она всё равно была рядом с ним: тёплая, живая. Говорила то, что думает, реагировала на то, что он делает. Её кожа покрывалась мурашками, когда он касался её руки холодными пальцами, её губы поджимались, пока она обводила равнодушным взглядом дом, в котором ей предстояло провести некоторые время. Она вернулась, закутанная в большое махровое полотенце, и Барти сам одел её в длинную ночную сорочку, почти прозрачную. Она была ей велика и тянулась шлейфом, пока Барти вёл её к кровати. Лита держалась ровно, хотя Барти думал — и, возможно, даже надеялся, — что она начнёт психовать или хотя бы попытается прикрыться… Он потушил свечу, и лишь огонь в камине освещал большую спальню. Лита медленно залезла под одеяло и тут же отвернулась. — Я чувствую себя так, словно никому здесь не нужна. — Это неправда. Ты нужна мне. Лита не ответила. Барти вплотную подвинулся к ней, вжимаясь в горячее тело, отбросил тёмные волосы с лица, поцеловал щёку. Лита не отреагировала. Барти перевернул её на живот, навалился сверху — такой большой по сравнению с ней. Задрал сорочку и прижался к ягодицам. Кожа там была нежная, почти бархатная. — У меня никого не было до тебя, — признался Барти. — Видишь, я всегда ждал только тебя. Даже поверить не могу, что это по-настоящему… Лита немного сместилась, когда Барти спустил штаны, хотя не пыталась убежать. Она уткнулась лицом в подушку и молчала. — Тебе нечего бояться. Я… я сделаю тебе хорошо, обещаю. Ты будешь счастлива здесь. Барти вошёл в неё, и Лита наконец-то отреагировала: зашипела, попыталась отползти, но Барти придержал её за бёдра, заговорил шёпотом какую-то чепуху: «Всё хорошо… это пройдёт… сейчас тебе будет хорошо, я обещаю...». Кровать скрипела, пока Барти сосредоточенно вбивался в узкое, податливое тело. Было хорошо: ощущения непередаваемые, ему словно открыли доступ в новое, ранее неизведанное место. Барти стянул с Литы длинную сорочку, покрыл поцелуями выступающие позвонки, уткнулся лицом между лопаток. Он был совсем близко, его движения стали быстрыми, беспорядочными. Лита застонала, и Барти вышел, кончил ей на поясницу, но тут же убрал всё заклинанием. Барти перевернул Литу на спину — она тут же отвернула голову и уставилась в сторону. Её глаза были сухие, и Барти подумал, что она, возможно, просто смущается. — Ты очень красивая. Он обвёл пальцами небольшую грудь, плоский живот, прижал ладонь к лобку. — Мы будем очень счастливы: ты и я. Я познакомлю тебя с мамой… С Лордом ты почти знакома. Барти осторожно, словно боясь спугнуть, положил голову на обнажённую грудь. Под его ухом размеренно билось сердце: ни быстро, ни медленно. Так успокаивающе прекрасно. Барти обвил руками тонкую фигуру, упёрся макушкой в подбородок и почти сразу же провалился в сон. Ему снилось, что Лита перебирает его волосы и нежно целует лицо. * * * Лита не пришла в себя ни на следующий день, ни на следующую неделю. Она слушала его приказы, мало разговаривала, плохо ела. Почти всё время отрешённо смотрела в окно и послушно лежала в кровати, пока он её трахал, не издавая ни звука. Руди и Рабастан, завидев Барти, тут же сворачивали в другой коридор. Барти казалось, что он медленно сходит с ума. Ему снова стали сниться кошмары: змеи преследовали его, куда бы он не пошёл. Змеи сковывали его руки и ноги, держали его словно связанным, пока другие кусали, лезли глубоко в глотку и разрывали плоть изнутри. Барти просыпался в поту. Потом пришло какое-то наваждение, и он начал шарахаться от теней, всегда носил в руке палочку. Иногда его язык подрагивал, точь-в-точь как у змеи, потому что проклятые пресмыкающиеся словно захватили всё его внимание. Иногда тишина, плотным куполом окружающая его, становилась совсем невыносимой, и Барти начинал громко смеяться, лишь бы не слышать нарастающий звон в ушах. Лита тогда дёргалась, нервно осматривалась, но не уходила: некуда. — Я не понимаю, что ещё тебе нужно. Я могу дать тебе всё, только попроси! Лита растерянно посмотрела на него. — Я не знаю, что мне нужно. Не знаю, чего я хочу. Мне кажется, что я ничего не хочу. Барти подошёл к ней, взял её руки в свои, заглянул в глаза — пустые, почти безжизненные. — Ты говорила, что помогла мне, потому что я напоминаю тебе кого-то. — Барти улыбнулся, дёрнул языком почти плотоядно. — Кого? Кого я напомнил тебе? Лита нахмурилась, посмотрела на него удивлённо. Эльф за стеной ругнулся, когда град шумно ударил по крыше. — Ты? Не знаю, Барти. У меня не было ни одного знакомого, хоть немного напоминающего тебя. Барти медленно встал, сжал в руках палочку. Древце жалобно заскрипело в его руках. — Империо. Тёплая волна разлилась по его ладони, прошлась по всему телу, вызывая приятную дрожь. Лита посмотрела на него и легко улыбнулась. — Поцелуй меня. Она покорно встала, обхватила его лицо руками, прижалась к губам: нежно, ласково. Словно это было то, что она хотела делать всю жизнь. — Раздень меня. Заставь поверить, что ты хочешь этого сама. Лита толкнула его на кровать, села сверху, обхватив его бёдра ногами. Сама достала рубашку из штанов, сама стянула их вниз. Сама задрала вверх искусно трансфигурированную Барти мантию, опустилась на член, уткнулась лицом в его плечо, осыпала поцелуями молочно-белую кожу. И принялась двигаться: сначала медленно, потом быстрее. Лита выстанывала его имя, впивалась ногтями в его спину, сжимала в руках его рубашку. Подставила шею, ожидая поцелуй, зарылась руками в волосы, потянула за светлые пряди — немного грубо, но очень приятно. — Давай, скажи мне что-нибудь. — Так хорошо… — Скажи то, что я хочу услышать. — Я тебя люблю. Барти опустился спиной на кровать, потянул Литу за собой, и она быстро-быстро задвигалась на нём, словно языческая богиня, откинула голову назад, прикусила губу, приходя к финалу, и Барти тут же последовал за ней. Лита не двигалась, пока он молчал, но как только с его губ срывался приказ — она тут же его исполняла. Улыбалась, если он просил, садилась к нему на колени, перебирала его волосы, как когда-то мама в детстве. Послушно читала ему, поддерживала беседу, а когда в её взгляде мелькала растерянность — Барти обновлял чары. В один из дней к нему зачем-то приходила Беллатрикс. Барти не стал слушать эльфа, просто захлопнул перед его длинным носом дверь — и больше никто его не беспокоил. * * * В тёмном заброшенном кабинете Барти нашёл прячущуюся Литу с портрета. Одноглазые псы встретили его грозным рычанием, за окном сверкнула молния, после чего раздался грохот, будто небеса падают на землю. — Что бы ты сделала, если бы тебя держали под Империо и заставляли… делать всякое? Лита пожала плечами. Барти криво усмехнулся и ответил сам: — А я бы убил. Порезал бы на кусочки и сожрал. Или закопал в лесу, потому что есть было бы противно. Она посмотрела на него печально. Один из псов заскулил, и Барти почувствовал, как жжётся в глазах. — Жалеть меня не надо. Я сам виноват. Я раньше думал, что Круцио — самое страшное Непростительное, но это не так. В последнее время я постоянно ошибаюсь, хотя не могу понять, когда именно свернул на неправильную дорожку. Лита заглянула ему в глаза. Расправила складки на синей мантии, отряхнула подол. — Знаешь, я когда-то услышала одну замечательную фразу. От нужды быть нужными следует избавляться. А ты как считаешь? Барти прикрыл глаза, медленно досчитал до десяти. Дождь лупанул по окну, очередной раскат грома вызвал остервенелый лай псов с картины. Огонёк Люмоса на конце его палочки погас. Барти постоял ещё полминутки, посмотрел на Литу внимательно, будто видел первый раз, и вышел. Его Лита сидела на кровати. Барти махнул палочкой, убирая заклятие подчинения, и Лита тут же обратила на него свой взгляд. Посмотрела растерянно, поджала упрямо губы и заплакала. — Ты сказал, что всё будет хорошо! — Я ошибся. Её громкие рыдания затерялись в грохоте с улицы. Очередная вспышка на секунду ослепила Барти, Лита закрыла лицо руками. Он видел, как вздрагивает её спина, но ничего не мог с этим поделать. — Я никудышный волшебник. Плохой сын, кошмарный любовник, ужасный собеседник. Но я не знаю, как это исправить. Барти задрал голову, попытался сморгнуть слёзы. Перед глазами стояла книга сказок: все маленькие волшебники знают, что сделал Средний брат, когда его эксперимент оказался неудачным. В конце концов, это так просто: приставить палочку к виску, сказать два слова — и всё. Никто не будет скучать, только мама поплачет немножко, но потом ведь перестанет… — Верни меня обратно! Мне здесь не место. Мне нет здесь места! Лита подошла к нему вплотную, вытянула палочку из кармана. — Пожалуйста! Или убей, или держи под заклинанием до конца дней, потому что я не могу по-другому… — Она отошла на пару шагов, вытерла слёзы. — Пусть мне воздастся. Только пожалуйста, не мучай. Бери тело, а душу не трогай. Барти сглотнул, закрыл глаза. В его мыслях змеи ползли к нему ближе, но не пытались укусить, нет. Они обвили руку с палочкой, заставив вытянуть конечность вперёд, высунули шершавые языки, дотронулись ими до щеки, будто целуя. Легко-легко, почти невесомо, словно подбадривая. Барти высунул язык на секунду, открыл глаза. — Авада Кедавра! Зелёный луч врезался в грудь, такой яркий, что Барти ослеп на секунду. Он вытер слёзы, постучал палочкой по деревянному каркасу кровати три раза. Лита лежала в странной позе: ноги подогнуты, руки раскинуты в стороны. Барти трансфигурировал её в веточку акации, вышел на улицу и столкнулся нос к носу с Тёмным Лордом. — Милорд… Лорд холодно улыбнулся, протянул руку. Барти нехотя вложил веточку в бледную ладонь, испуганно прикрыл глаза, но Лорд только потрепал его по голове. — Я так боялся, Барти, что ты сделаешь неправильный выбор. Барти вздохнул, опустил голову. — Вы предупреждали меня, милорд. Я сделал ошибку. — Хорошо, что ты это понял. Ты знаешь, Барти, почти все люди сами виноваты в своих проблемах — и лишь самые достойные могут это признать. Смех вырвался из груди Барти. Лорд одобрял его действия! Он знал, что произошло, и он был горд им! Всё это время Лорд помогал ему. Подбадривал, когда ему было нужно. Помог, когда все крутили пальцем у виска. Лорд с радостью принял его в свои ряды и протянул руку помощи. Лорд заботился, и не только о нём, но и о многих других: о Руди, Белле, Люциусе и Цисси. Лорд позволил ему самому сделать выбор и не отвернулся, когда он сделал ошибку. Даже отец не был способен на такое — отец только критиковал и нос воротил. Лорд видел Барти насквозь, когда он слепо искал утешения сначала в бездушном портрете, потом — в живом мертвеце. А сейчас стоял перед ним и уверял в его значимости и достоинстве. — Милорд… — Я уже говорил тебе, Барти. Не надо думать, что я ничего не даю взамен… — Я запомню это, милорд. Я… я так счастлив служить вам. Лорд погладил его по щеке, поднял вверх веточку акации. — Ты не против, если это я оставлю себе? Нет? Чудесно. Я тоже хочу кое-что тебе подарить. Лорд достал из бесчисленных складок своей мантии старую заколку, очень похожую на ту, что когда-то носила мама Барти, и трансфигурировал её в маску: красивую, серебристую, отливающую синим в лунном свете. — Ты примешь её? Барти смог только кивнуть, потом осторожно взял маску в руки: она была легче пёрышка, такая хрупкая-хрупкая, хотя на деле наверняка была прочной, как и все остальные чары Лорда. Свет в спальне Рабастана погас, и единственным источником света на улице осталась луна. Дождь давно перестал, был слышен лишь звук стекающих по крыше капель. Вдалеке ухала сова, на улице приятно пахло влажной землёй. Садовые гномы игрались в лужах, но близко не подходили: опасались. Барти подумал, что неплохо бы навестить Беллатрикс: никто не владел боевой магией лучше, чем она, разве что сам Лорд. И Барти не хотел бы подвести его в грядущем рейде.