This Party Getting Crazy

Данте плохо помнит детство. Одна часть воспоминаний стерлась, пока он был Тони Редгрейвом; другая исчезла за давностью лет. Он помнит лицо матери перед её гибелью, помнит нахмуренные на какую-то шалость брови отца. Помнит, как они с Вергилием сражались на тренировочных мечах — Данте постоянно проигрывал, потому что не хотел серьёзно относиться к этим тренировкам — а еще помнил их драку на кулаках. У Вергилия тогда оказались разбиты нос и губа, и кровь залила новую рубашку, но он всё равно рвался в бой. Однажды он еще оступился во время драки и сломал лодыжку, но упрямо пытался встать сам, едва не крича от боли, и не принимал протянутую руку. Порой Данте кажется, что вся его память состоит исключительно из Вергилия. Холодный, отстранённый, высокомерный; готовый идти по головам. Вергилий раз за разом бежит вперед, откидывая прочь, не отступая ни на шаг из бесконечной погони за силой, и Данте раз за разом его прощает. И протягивает руку — опять. В аду они продолжают сражаться, пусть уже без желания убить — надолго ли, не знает ни один, но пока они просто наслаждаются этими боями в перерывах между нашествиями демонов. Данте не подсчитывает, кто и сколько раз победил, но специально говорит, что он впереди, ради того, чтобы увидеть искреннее возмущение брата в ответ на свои слова. Вергилий забавно вздергивает брови, а затем насупливается, хмурится и обвиняюще указывает на Данте пальцем. — Мы идём на равных, — говорит он обманчиво спокойно. — Не выдавай желаемое за действительное. Данте, по сути, плевать, кто выигрывает. Для него эта борьба никогда не имела иного смысла, как попытки донести до Вергилия в процессе, что можно идти и другим путём, ну, и еще ему нравятся азарт и адреналин, наполняющие тело, ведь соперник так силён и действительно равен ему; старший брат, а не безмозглые низшие или раздувшиеся от собственной важности высшие демоны. А еще ему нравится, как Вергилий пытается отдышаться в конце очередного раунда, отфыркивается рывками, распрямляясь и потягиваясь: раны затягиваются на глазах, но усталость регенерация исцелить не может, и Данте склоняет голову к плечу, раздумывая о том, не подначить ли выбившегося из сил брата на еще один бой. Тот, конечно, согласится, но потеряет концентрацию, что может привести к проигрышу, а Вергилий не станет терпеть лидирующую позицию Данте, и потребует реванш. А Данте уже слишком утомился, чтобы продолжать. Он откладывает меч в сторону и поднимает руки в примиряющем жесте. — Передохнём? — спрашивает он мягко, усаживаясь на землю. — А то это потеряет всякое веселье. Вергилий колеблется, перебрасывая Ямато из руки в руку, а затем нехотя прячет катану в ножны и тоже садится, укладывая меч на колени. Некоторое время они сидят молча. Вергилий неторопливо перебирает пальцами ленточку на ножнах, накручивая её на пальцы, и задумчиво глядит вдаль, а Данте откидывается на спину и закладывает руки за голову, будто наслаждается отличным отдыхом на природе. Идиллия. Или хотя бы выглядит так. — Здорово, когда мы не пытаемся убить друг друга, — жмурится, как от солнца, Данте и широко улыбается брату. — Сразу что-то новенькое. Вергилий недоверчиво хмыкает, скосив глаза на лежащего близнеца, а затем возвращается к созерцанию тьмы вдали. — Как в детстве, да? — продолжает Данте, перекатившись на бок и подперев голову ладонью. — Деремся, но не до смерти. Вергилий отстранённо кивает, поглаживая кончиками пальцев ножны, и чуть улыбается. — Давно это было, — он снова смотрит на Данте, теперь уже полностью повернувшись к нему лицом. — Ты постоянно хотел подраться вместо того, чтобы делать уроки или упражняться в медитации. Данте фыркает и садится, разминаясь. Сквозь прорехи в одежде видно, как мыщцы движутся под кожей — Вергилий кратко скользит взглядом, прослеживая их движение, а затем переводит взгляд обратно. Он уверен, что для брата это осталось незамеченным. — Мне просто нравилось, как ты пыхтишь и отдуваешься, — беспечно замечает Данте и совершенно как плебей почесывает затылок. — Как и сейчас, впрочем. Эти слова… сбивают с толку. Не фатально, конечно, но все же. Вергилий сводит брови к переносице, скорее от недоумения, чем от гнева — он просто не понимает до конца, стоит ли ему злиться, и, если да, то на что, ведь по Данте никогда не поймёшь, шутит ли он или говорит серьёзно. Данте откровенно следит за тенями ускользающих эмоций на его лице, и чуть посмеивается, прерывая ход мысли: — Я даже вижу, как усердно ты думаешь, Вёрдж, — говорит он улыбается еще шире. — Даже слишком. Вергилий сощуривается, поджимая губы, и обхватывает рукоять Ямато, определившись с реакцией. Данте тут же поднимает руки, ещё смеясь. — Ты всегда хватаешься за меч, когда что-то не понимаешь, — он смотрит на брата без злости. — Я не хотел тебя обидеть, брось. Мне просто нравится на тебя смотреть. Нравится смотреть. Понятнее не становится, зато теперь отчасти ясна природа некоторых пристальных взглядов. Вергилий постукивает пальцем по ножнам, глядя на Данте с интересом ученого-исследователя, и тот чуть придвигается, пробуя сократить расстояние. В горло мгновенно упирается клинок, не причиняя вреда, но предупреждая. — Дьявол, у тебя вообще есть другие реакции? — Данте сглатывает, и от движения кадыка сталь всё же оставляет небольшой порез. — Я тут к тебе подкатываю, вообще-то. Вергилий молчит, продолжая удерживать меч у шеи Данте, но взгляд упорно сползает ниже, на медленно текущие по светлой коже капли крови; ноздри чуть раздуваются, когда он вдыхает металлический запах крови, хотя обычно ему плевать, есть она или нет. — Мы братья, Данте, — негромко говорит он, машинально облизывая губы. — Это не очень принято у вас. Хотя Вергилий и отводит руку, Ямато все равно процарапывает кожу еще глубже, стоит Данте податься вперед. — Как будто тебе не плевать на условности, — почти мурлычет он, пробегаясь пальцами по клинку. Он обхватывает ладонями лезвие, и кровь брызжет, заливая блестящую сталь. — Брось, — продолжает уговаривать в чем-то Данте. — Ты ведь тоже хочешь. Я вижу. То, как мгновенно изменяется настроение Данте, действительно интересно, случайно отмечает про себя Вергилий. Он перестаёт быть похожим на себя буквально как по щелчку пальцев — Ад действует на его демона слишком ощутимо, наполняя силой и неправильными желаниями. И Данте не может этому сопротивляться, потому что влияние не извне, а изнутри, в то время как для самого Вергилия же ничего не меняется — он слишком долго пробыл тут, и контролирует своего демона лучше, удерживая баланс. — Это не ты говоришь, — Вергилий склоняет голову к плечу, безошибочно наблюдая, как на лице брата проступают черты демона и кожа темнеет. Еще немного, и над головой проявляются рога. — Сосредоточься, — советует он. — Или потеряешь контроль. Данте встряхивает головой, и его взгляд проясняется, но всего на секунду — на Вергилия вновь смотрят пылающие оранжевым пламенем глаза. Демоническая суть проступает всё явственней, но пока Данте похож на причудливую композицию из человека и демона, пусть полное превращение всего лишь дело времени. Рука, сжимающая меч, движется вниз, размазывая по лезвию кровь, и Данте подается за ней вперед — Вергилий опускает клинок, чтобы тот не пронзил шею, и вместо этого пронзает покрытое ороговевшей кожей плечо. Данте даже не морщится, приближаясь до тех пор, пока ладонь не касается эфеса, и его лицо теперь — напротив лица Вергилия. — Ты тоже хочешь, — повторяет он низким, рычащим голосом. — Не лги мне. И себе. Ты ведь никогда себе не лжёшь, верно? Вергилий не отстраняется, чуть искривляя губы в улыбке, но, когда Данте рвется вперед и грубо целует его, все-таки отвечает. Происходящее слабо похоже на что-то, что можно описать человеческими терминами: Вергилий цепляется пальцами за один из проступивших рогов — содранную кожу на пальцах жжёт —и пытается вернуть себе некоторое подобие контроля. Данте, даже не замечая этого, продолжает покрывать укусами открываемые участки тела, утробно рыча; возможно, от полноценной пробы человеческой плоти его удерживает только теплящаяся внутри человечность. Он слизывает кровь из разорванной клыками кожи, а затем оставляет новые и новые раны, с которыми не успевает справляться регенерация — быть может, ему это кажется идеальной лаской; Вергилий не собирается его разубеждать. До этого момента Вергилий даже не знал, что может испытывать что-то подобное вообще. Секс, если и происходил, не особо увлекал его, по сути являясь лишь одним из способов снятия напряжения, но сейчас это что-то и близко не похоже на настоящий, привычный секс. Его сердце бьется так часто, как не может в принципе, это противоестественный ритм, и возбуждение накатывает жаркими волнами, посылая дрожь по всему телу. Новые ощущения, обычно раздражающие и сбивающие с толку, сейчас вызывают трудно сдерживаемый восторг. Вергилий стонет, вскидывая голову, и пытается не тереться о брата. — Тебе и правда нравится, брат, — Данте облизывает окровавленные клыки непривычно длинным языком и ухмыляется. — Ты ужасен. Вергилий кричит от возбуждения, но звук не пробивается сквозь усилием воли сжатые зубы — Данте сжимает его пах через плотную ткань штанов, проводя острыми когтями по шву ширинки. Вергилий торопливо расстегивает ремень, стараясь быстрее избавится от одежды — в Аду одежда на вес золота, и ему совершенно не хочется, чтобы они в своей безумной возне разорвали её. Данте следит за происходящим, и огни на его коже пульсируют быстро и беспорядочно, волнами расходясь от центра груди; зрелище завораживает, но Вергилий стряхивает морок, моргнув, и тянет Данте за основания крыльев. — Ты самое жуткое, что я видел, — голос Данте постоянно меняется, и он обхватывает окровавленными ладонями лицо брата, вглядываясь так, что Вергилий чувствует, как сходит с ума, но Данте лишь глядит — и продолжает плести свой капкан из диких, противоестественных даже для считающего себя демоном Вергилия, слов. — И самое прекрасное. Вергилий откидывает голову. Он не отвечает, и Данте тут же вцепляется в открытое горло. Кровь брызжет ему в лицо — еще немного, и захват станет смертельно опасным, но, похоже, Данте всё же возвращает себе контроль, хотя бы частично, и разжимает хватку. Он увлеченно вылизывает шею, создавая неопрятные разводы; Вергилий судорожно вздыхает, когда горячий язык проходится по ключице, на секунду ныряет в ямку между ними, и, наконец, исчезает. Данте сыто облизывается, и, склонившись так близко, что его дыхание опаляет кожу, трется плечом об обнаженное плечо Вергилия. — Я хочу видеть, как ты плачешь, — говорит он и опять поднимает голову. — Дьявол ведь может плакать. Вергилий облизывает растрескавшиеся от жара губы. — Заставь меня. Это отвратительно, кроваво и больно. Вергилий сжимает зубы, царапая ногтями твердую кожу с таким усилием, что они заламываются и наливаются синим цветом, и Данте даже не пытается сбавить темп, будто его вовсе не заботят ощущения брата. Он глухо рычит и снова прокусывает шею, теперь уже слабей; Вергилий удерживается от превращения в демона чудовищным усилием воли, преодолевая желание избавится от боли — в триггере чувства останутся смазанным эхом. Вергилий хочет всё для себя. Когтистые руки проходятся по бокам, лаская самыми подушечками пальцев — нет, Вергилию просто кажется так, и за ними остаются слабо кровоточащие ссадины. Вергилий жмурится, пытаясь уловить исчезающее возбуждение. Он распахивает глаза, когда Данте наваливается на него всем весом, толкаясь еще глубже и еще полней, и тут же, в приступе богохульственной человечности вылизывает приоткрытый рот Вергилия, заставляя вспомнить, что его тело — это не что-то одно. Данте и без триггера весит больше, а сейчас дышать под ним вообще невозможно, но Вергилий чувствует, как член брата движется внутри, и это должно быть просто сверхъествественной демонической интуицией, не меньше — но Данте движется ровно так, как нужно, чтобы тело Вергилия встряхивало от прошивающего насквозь возбуждения и подкидывало вверх от каждого прикосновения к простате. Вергилий хрипло стонет, уже не контролируя себя, и одной рукой цепко хватает брата за шею, чтобы другой удерживаться за основание крыла; Данте воспринимает это как призыв, с удвоенной силой вколачиваясь в распластанное под ним тело, и кусает Вергилия под подбородком, чтобы потом опять припасть к губам. Они сталкиваются языками лениво и неторопливо — это настолько отличается от происходящего, что от контраста по спине Вергилия проходит волна холодной дрожи, и Данте несколько раз толкается и изливается несдержанно и бурно, натягивая напряженное до боли тело на себя до конца. Обратное превращение такое внезапное, что Данте приходится упереться руками в землю, удерживаясь от падения. — Охуеть. Он кашляет, ощущая привкус крови во рту, и сплевывает в сторону окрашенную алым слюну. Вергилий только поворачивает голову, не тревожа своё исцеляющееся тело, и шумно вздыхает, собираясь из дымки пережженого оргазма, острого и беспощадного, как вонь паленой резины. — Недостаток самоконтроля, Данте, — говорит он устало, чувствуя, как пылают сотни заживающих ран и ссадин. — О чём я и говорил. Данте заваливается назад, основаниями ладоней нажимая на глаза, будто пытаясь избавится из образов в своей голове, но воспоминания и ощущения, четкие и яркие, остаются на месте; он чувствует, что еще немного, и возбудится снова, и не факт, что опять сможет контролировать свое превращение. И это сбивает с толку его. — Да тебе же понравилось, — выкрикивает он, борясь с самим собой. — Ты в восторге был, черт подери, ты этого сам хотел! Отчаяние брата отзывается странным удовлетворением, хотя обычно Вергилий не испытывает удовольствия от страданий Данте. Наверное, дело в том, что человечность брата является слишком важной для него, любое её проявление пробуждает отголоски воспоминаний о их детстве — не совсем кстати, но всё равно. Вергилий садится со стоном, ощущая, как саднят раскуроченные мышцы. — Да, как и тебе, — он отвечает спокойно, следя за братом исподлобья, ладонью отводя упавшие на лицо волосы. — Меня, как ты и сказал, мало волнует человеческая мораль. Данте смотрит настороженно, но в его взгляде появляются искры облегчения. Он садится ровнее, больше не выглядя, как побитый пёс, что здорово добавляет ему привлекательности: — Ты отвратителен, — с каким-то странным удовлетворением в голосе произносит он и повторяет. — Совершенно ужасен. — Это я уже слышал, брат, — отвечает Вергилий, неторопливо приводя одежду в порядок. — А потом было что-то про то, что я прекрасен. Всё ещё считаешь так? Данте отмахивается, поправляя приведенную в негодность рубашку, и поднимается на ноги. — Возможно, считаю, мой дорогой старший брат, — он подходит ближе и протягивает руку, выжидающе глядя вниз. — Мы же всё-таки близнецы. Вергилий хмыкает и поднимает голову, несколько секунд глядя на протянутую ладонь, а затем уверенно берется за неё и встает. Данте рывком притягивает его к себе и быстро целует, прежде чем Ямато пронзает его живот насквозь. — Умерь свой пыл, — спокойно говорит Вергилий, проворачивая лезвие и посылая обжигающую волну боли. — Ты правда думал, что я прощу тебя так быстро? Ради всех богов, научись контролировать себя! На секунду в лице Данте проступает демон, но он берет себя в руки и улыбается окровавленными губами. — Понял, — говорит он, булькая кровью в горле. — На свидание тебя лучше не звать. Что ж, некоторые вещи остаются неизменными, несмотря ни на что. Например, Данте — и его болтливость. И в этом есть своё очарование.