Виноватые

Ты пытался набраться храбрости, чтобы сделать это, когда заметил ее. Она была прекрасна, впрочем, не была ли она такой всегда? Одета очень вызвающе — на ней нет ничего, кроме огромной, просторной рубахи, забрызганной пятнами краски, цвет которых схож с цветом ее кожи. Ее ступни босы, а длинные ноги кажутся соблазнительно-дразнящими, и ты вдруг понимаешь, что именно они терзали тебя во снах. Но этих ног недостаточно, чтобы спасти тебя, особенно сейчас. Быть может, ей удастся поманить тебя за собой, заставить тебя позабыть о Вергилии и уравнениях, но надолго ли? Рано или поздно тебе придется вынырнуть из этого омута. Она говорит, просит тебя пойти с ней, и ты практически меняешь свое решение, она почти остановила тебя. Почти. Отвечаешь, что у тебя полно домашней работы, хотя сейчас каникулы, — твоя ложь слишком очевидна, вполне вероятно, что ты специально так соврал, чтобы она заметила, но она настолько погружена в свой волнительный мирок художников, что не замечает подвоха. Она рассказывает тебе о том, как однажды дуло холодного револьвера было нацелено на нее и как она боялась. Если бы кто-то угрожал пристрелить тебя, выполнить эту непростую задачу за тебя, ты был бы только рад — так значительно проще. Она вновь спрашивает тебя, пойдешь ли ты с ней, и видит Бог, ты хочешь. Ты желаешь, желаешь, желаешь, чтобы она могла все решить, обхватила бы тебя руками и укачивала, как качала тебя в младенчестве мать. Но ты не можешь пойти с ней, потому что знаешь: ее обещания недолговечны, ты ошибешься, поверив им, как ошибся во всем в этом мире, и тогда ничего не останется, и ты вновь будешь стоять здесь с увесистым пистолетом в правом кармане, с черной ручкой и листком — в левом, поскольку тебе сложно подобрать слова, чтобы объяснить, почему смерть была единственным выходом. Пока ты размышлял, она ушла так же незаметно, как появилась. «Илзе». Она уже не услышит тебя, уверен ты, тем более что ты не кричал в полную силу. Сейчас ты вновь пытаешься набраться храбрости для этого. Не она ли все разрушила, превратив тебя в жалкого труса? Потому что ты знал себя прежнего, покинутого и отчаявшегося, или думал, что знал, и ты знал, что сгоришь в аду, но затем появилась она, напомнила тебе о былых мечтах, о дружбе и обо всем том, ради чего ты жил. Но все это было далеко, в прошлом году, до того как ты не выдержал экзамен и подвел свою семью. Ты все испортил, и этому нет никакого оправдания, и ты осознаешь, что не сможешь начать все сначала, пройти весь этот трудный путь заново, ты просто не сможешь. Нет, остался лишь единственный верный выбор.

***

На кухне старого герра Фишера я отрывала усики клубники. Выбегавший на деревянную доску ягодный сок был таким же алым, как и кровь на моих руках. И конечно, он бы сказал, что я ни в чем не виновата, но я знаю, что я была последней, кто видел его в живых. Мне следовало приложить больше усилий, чтобы спасти его, мне следовало заставить его пойти со мной. Я бы могла позаботиться о нем, и хотя ему наверняка пришлось бы прислуживать по хозяйству, как и мне, но, по крайней мере, он был бы жив. Клубника напоминала своим видом о том времени, когда мы были детьми и, после того как Мельхиор и Вендла, робко улыбаясь друг другу, уходили вместе домой, мы с Морицем объедались фруктами прямо с диких кустов и деревьев, запрятавшихся в отдаленном уголке моего сада. И мы делились секретами, которых больше никому не рассказывали. Он поведал мне, что опасается лазать по деревьям, потому что боится упасть. Возможно, если б я сказала ему что-то другое, он бы не умер. А я ответила ему, что боюсь темноты, и он внимательно слушал, я знала: он понимал, что мой страх — это что-то большее, чем по-детски наивная вера в гулей и ведьм. Мориц был великолепным слушателем, я не могу поверить в то, что он не слушает меня сейчас. Покончив с клубникой, я помыла доску — мыльная вода смешалась со слезами, но пятна не смывались, они оставались, напоминая мне о моем стыде. Потому что мне стыдно не только за то, что я не спасла Морица, мне стыдно за жизнь, которую я веду, за жизнь, требующую от меня продавать и перепродавать свое тело, пока оно чего-то стоит, лишь бы держаться подальше от настоящих монстров, уничтоживших мое детство. В тот день, когда я встретила Морица в лесу, я, сама не зная почему, подумала, что он, должно быть, мой спаситель. Я подкралась к нему сзади, увидела его со спины, его белую рубашку, выделявшуюся на фоне темного, тенистого леса, и он выглядел почти как ангел. Возможно, потому что он и был почти ангелом. И я подумала, что он ниспослан мне свыше, чтобы спасти меня от лап этих развратных, похотливых стариков, которых я когда-то простодушно посчитала безобидными. Пожалуй, мысль о моем долгожданном спасении настолько взволновала меня, что я даже не заметила, что на самом деле я была ниспослана спасти его, и я не справилась. Но хуже всего то, что я злюсь на него за то, что он не спас меня, за то, что он умер вместо меня — он не должен был умирать. Почему он не догадался, что мы могли спасти друг друга? Почему не догадалась я? Теперь слишком поздно, он похоронен в сырой земле, а я едва удерживаюсь на ее поверхности.