Четверг, 16 февраля 2017
Часть 1
7 мая 2019 г. в 14:59
Говорят, в такие моменты перед глазами проносится вся жизнь. Говорят, именно в такие моменты человек отчётливо начинает осознавать, что это — конец. Говорят... Много чего говорят. Но все говорят уже потом.
На мысли и просмотр киноленты последних почти четырёх десятков лет у Кикухико не было времени. Перед глазами шло в замедленной съёмке совсем другое кино: промелькнул бликом серой стали широкий кухонный нож, качнулся в сторону Сукэроку, алая полоса росчерком пересекла белый рукав рубашки, Миёкити, в ужасе закрыв рот руками, сделала несколько шагов назад и споткнулась, а после упала спиной к окну, деревянный выступ под ней хрустнул ; заорав: «Юриэ!», рванулся вперёд Сукэроку, Кикухико бросился за ним.
Сукэроку и Миёкити держались друг за друга. Кикухико держал их. Он вцепился изо всех сил в кимоно Сукэроку, как безумный, орал: «Кто-нибудь, на помощь!», и продолжал держать.
— Бон, пусти...
— Ни за что!
— Бон...
Оглушительный хруст ломающегося под его весом деревянного выступа за окном, бормотание Сукэроку: «Бон, пусти, ты же тоже упадёшь, перестань...», крик Мацуды: «Мастер!», чьи-то руки, вцепившиеся в плечи, треск рвущегося кимоно, острая боль в раненой руке, рычание Сукэроку, врезающийся в шею удавкой ворот рубашки, вопль Миёкити — если бы потом Кикухико спросили, он бы сказал, что это всё произошло за одну секунду. А через эту секунду Кикухико оттеснили в сторону, вытаскивая вместе с ним Сукэроку и Миёкити. Без сил рухнув у стены на пол, Кикухико не мигая смотрел на двух людей, вцепившихся друг в друга у окна. Его руки дрожали, из давно опустевших пальцев раз за разом выскальзывала рвущаяся грубоватая ткань.
— Юриэ!.. Моя Юриэ... — Сукэроку плакал, обняв Миёкити, то и дело целовал её виски и макушку.
Миёкити всхлипывала, и, уткнувшись в его грудь, никак не хотела отпускать. Прижавшись к Сукэроку, она стиснула в горстях его кимоно, от чего прореха на спине от разошедшейся ткани, которую наискосок видел Кикухико, в полумраке казалась уродливой раной.
Какая-то женщина закричала: «Кровь! Врача скорее!». В комнату с криком: «Папочка!» влетела Конацу и бросилась к родителям, потом начала в голос плакать. Стоял невероятный гвалт, кто-то бегал туда-сюда, кто-то кричал. Резко включенный свет ослепил, потом мир закачался и замер, а перед глазами Кикухико промелькнуло и исчезло чьё-то лицо. Потом навалилась оглушающая тишина. В этой тишине что-то равномерно стучало. Звук нарастал с каждым ударом, и вскоре превратился в невыносимый грохот. Сукэроку, прижимавший к себе Миёкити, обернулся. Кикухико не мог разобрать, что он сказал, но прочёл по губам или, скорее, увидел в глазах, и когда через секунду воцарилась абсолютная тишина, услышал совершенно отчётливо: «Спасибо, Бон». Потом всё вокруг потемнело. Голос Сукэроку, закричавшего: «Бон! Бон!», Кикухико уже не слышал.
*****
Кикухико пришёл в себя в незнакомом месте. Рядом с больничной койкой стоял Мацуда и отодвигал в сторону шторки, отделяющие от других, пустующих сейчас, мест. Сквозь окно лился неяркий свет. С улицы доносилось пение птиц, а где-то неподалёку приглушённо тикали часы. Пахло хлором и какими-то лекарствами.
— Мацуда-сан...
Свой безжизненный и хриплый голос Кикухико едва узнал.
— О! Мастер! Наконец-то вы очнулись!
В уголках глаз Мацуды показались слёзы.
— Где... они?.. — это была первая осознанная мысль, которая пришла в голову Кикухико.
— В госпитале, мастер. Как и вы. Вчера вы потеряли сознание, вас вместе с мастером Сукэроку и Миёкити-сан привезли сюда.
— Что с ними?
Кикухико попробовал приподняться, но спина и рука отозвались резкой болью.
— Уже всё хорошо, мастер, вам не о чем беспокоиться, — Мацуда улыбнулся. Добрая улыбка на бледном измождённом лице вкупе с тёмными кругами под глазами казалась пугающей.
— У вас ничего серьёзного, рана на руке неглубокая, швы вам сразу наложили. Мастер Сукэроку только минут пять назад пошёл к Миёкити-сан. Она поранилась обломками досок, но ей тоже наложили швы, она пока спит. Врачи говорят, что ничего серьёзного, через несколько дней выпишут. Мастер Сукэроку всю ночь маялся: то возле вас, то к ней. Никогда его таким не видел. Вас-то сегодня уже отпустят, наверное...
Вслушиваясь в негромкий тусклый голос Мацуды, Кикухико прикрыл глаза.
— Понятно. А где Конацу?
— В гостинице. Жена хозяина сказала, что девочка переночует у них, нечего, мол, ей в больнице делать. Хозяин много извинялся, корит себя, что это его вина... Взял на себя все расходы по лечению, сказал, пока можете оставаться у него.
— Понятно. Мацуда-сан, — Кикухико с благодарностью посмотрел Мацуду. — спасибо вам. Столько хлопот...
— Нет, что вы, что вы, какие это хлопоты... Главное, что все живы, я так испугался... Как представлю, что вы или мастер Сукэроку могли там упасть... Сначала мастера Якумо не стало, потом жены моей, если б ещё и вы с мастером Сукэроку...
— Бон! — Сукэроку ворвался в палату и застыл в двух шагах от кровати.
— Син-сан! — Кикухико резко повернул голову и снова попытался сесть, но резь в спине свела на нет и эту попытку.
— Бон...
Сукэроку не мигая смотрел на Кикухико. Кикухико улыбнулся. Брови Сукэроку сдвинулись; всхлипнув, он зажмурился и стиснул зубы.
— Син-сан?..
— Брат…
Через секунду Сукэроку уже стискивал Кикухико в объятьях.
— Спасибо... Бон, ты... Меня, её... Я тебе по гроб жизни теперь обязан!.. — проговорил он, даже не сдерживая слёзы.
— Больно, Син-сан, не прижимайся ты так, да больно же...
Сукэроку с недоумением отстранился, помог Кикухико лечь. Кикухико отдышался, разлепил глаза и заставил себя улыбнуться.
— Живы... Я рад, Син-сан.
— Ага. А я-то как рад, Бон! Теперь всё путём будет! Точно тебе говорю.
Сукэроку вытер рукавом глаза. Лицо у него было измученное, осунувшееся. Кикухико впервые заметил седые нити в его тёмных волосах.
— Только… Бон. Насчёт того, что случилось… — Сукэроку понизил голос. — Хозяин всё уладил, с полицией переговорил сам, нож помог припрятать. В общем… Не было ничего. Понимаешь?
— Мне-то можешь этого не говорить. А что Миёкити-сан?
— Поговорю с ней, как в себя придёт. Я сам хорош, не ценил, вот и получил… Но, Бон, я всё исправлю! Я смогу.
Кикухико улыбнулся.
— Не сомневаюсь.
Выписать Кикухико обещали только через два дня.
Ломило всё тело, но особенно — спину и поясницу. Стиснув зубы, Кикухико кое-как переворачивался, кое-как вставал и ковылял до уборной. После уколов становилось легче, но лекарства через какое-то время переставали действовать, и боль возвращалась. Каждое движение и каждый глубокий вздох отдавались в спине, но лежать неподвижно было просто невыносимо. Почти все мысли возвращались к боли, от которой было никуда не деться. Напоминало то время, когда он только-только сломал ногу, разве что в этот раз ощущения были сильнее и ярче. Когда никого не было рядом, а мозг окончательно зацикливался на боли, Кикухико начинал вполголоса читать первую всплывшую в его памяти пьесу. Приходилось себя сдерживать: каждые придыхание и жест причиняли новое страдание, и он просто монотонно повторял текст пьес. К счастью, днём такое случалось редко — всё это время Сукэроку то сидел в его палате, то ходил к Миёкити, то снова возвращался, не позволяя Кикухико надолго оставаться наедине с болью и мыслями. Сукэроку удивительно трогательно помогал приподнять подушки и устроиться удобнее, открывал-закрывал по первому чиху Кикухико форточки, и вообще готов был делать что угодно, вплоть до кормления с ложечки. На фразу «курить хочу» Сукэроку сходу предложил альтернативный способ курения, от которого Кикухико передёрнуло, а Сукэроку получил по лбу и больше не заикался. Регулярно заходил Мацуда, на которого с его добровольного согласия переложили заботы о Конацу. Та поначалу дулась, но стоило дедушке-Мацуде разок её покормить, разок погулять и понарассказывать много интересного про любимого папу-Сукэроку, как Конацу сменила гнев на милость и даже вела себя на удивление тихо.
— Не хочу к маме, — буркнула она на второй день в ответ на вопрос, почему бы ей не сходить к Миёкити. — Мама... Плохая.
— Конацу-сан, — выдохнул Кикухико. — О чём мы с тобой говорили? Забыла?
Конацу насупилась и вцепилась руками в высоковатый для неё больничный стул.
— Не нужны мы ей! Из-за неё... Из-за неё сейчас вы болеете! Папа сказал, если б они не упали, с вами бы всё нормально было, а вы... А вы их спасали, а теперь вам плохо! И папе из-за вас плохо. Папа вчера пришёл поздно, бутылку достал где-то. Потом взял и выкинул бутылку в окно. Даже не открывал. Сказал, если бы не он, всё бы хорошо было, что виноват только он. А так всем плохо. Но он же не виноват! Он меня обнял и спать лёг, и долго не засыпал. И вы не виноваты! Это всё мама...
— Ко-на-цу, — Кикухико, чуть поморщившись, поднял руку и опустил ладонь на её макушку, прерывая этим поток возмущённых слов. — Никто не виноват. Скоро мы вернёмся в Токио. Все вместе.
На щеках Конацу появился лёгкий румянец.
— Скоро? Правда-правда?
— Обещаю. И запомни: в моём доме должен быть мир. И между тобой и твоей мамой — тоже. Ясно?
— Ясно!
Радостно кивнув, Конацу спрыгнула с высокого стула и выскочила в коридор.
— Что это ты с моей Конацу сделал, старый лис? — спросил Сукэроку, заглянув через полчаса.
Кикухико с равнодушным видом потирал онемевший след от недавнего укола.
— А что не так?
— Прибежала к Юриэ, до этого ни разу не заходила. Выпалила: «Нам нужно жить чтобы мирно!» Сидят, обнимаются теперь, Юриэ её причёсывает.
— Да? Ну и хорошо. А ты чего тут забыл?
— Чего-чего. Тебя, да только не забыл. Выкладывай давай, чего дочурке нашептал?
Кикухико хитро улыбнулся.
— Не скажу. Хватит уже тут ошиваться, сиди с ними, нечего семью одну бросать.
— Не могу я так, Бон, — Сукэроку, облокотившись на край кровати, вертел в зубах спичку и смотрел куда-то мимо Кикухико. От звука его голоса на душе скребли кошки, таким серьёзным тоном Сукэроку говорил не часто. — Тебя как одного оставлю? Ты мне что, не семья?
— Так и оставишь. Жена и дочь важнее, Син-сан.
— Вот бы вас в одну палату перевели, всем бы хорошо было, — мечтательно протянул Сукэроку.
— Издеваешься? Это общественная больница, как можно, чтоб женщин с мужчинами вместе в одной палате держали?
— Да знаю я, вредина, помечтать не даёшь.
Услышав знакомые, но за прошедшие пару дней забытые интонации, Кикухико рассмеялся. Лекарство начало действовать, и он мог это себе позволить.
— Син-сан... Всё, иди уже. Чтоб в ближайшие три часа я тебя не видел.
— Пожалей, я ж не выдержу без тебя столько!
— Зато я от тебя отдохну.
— Вредина. Ну и лежи один. Через три часа зайду.
Кикухико откинулся на подушку и посмотрел в окно. Через чисто вымытое стекло были видны ещё голые ветви клёнов, за ними — скользящие по небу облака. На подоконнике со стороны улицы наверняка должно было быть изрядно розовых лепестков. Кикухико вздохнул, прислушиваясь к негромкому тиканью часов на посту дежурной сестры в коридоре. Лекарство начало действовать, но радость обезболивания не с кем было разделить. Часы на запястье показывали три минуты с тех пор, как ушёл Сукэроку. Кикухико протянул было руку к газете, оставленной Мацудой на тумбочке, но так и не стал её читать.
Без Сукэроку сразу становилось пусто и одиноко. Прожив несколько лет один, привыкнув к тишине и ни с кем не делимому покою, Кикухико закрыл своё сердце ото всех. Понять, что ему по-настоящему не хватало, он смог, лишь вернувшись к оставленному в прошлом. Громкий, несдержанный, прямой — Сукэроку был полной противоположностью Кикухико. В его обветшавшем доме, где почти ничего и не было из вещей и утвари, и даже футонов на троих было всего два, Кикухико чувствовал себя легко и свободно. Не было театра, шума города, спешки, сплетен и пересудов. Были ежедневные бытовые хлопоты, подработка, долгие разговоры, оглушающий по ночам, но такой уютный и родной храп. Был рядом ленивый, ворчливый, но жизненно важный и незаменимый человек. Если бы Миёкити отказалась, согласился бы он отправиться домой лишь с Сукэроку и Конацу? Кикухико хотел вернуться, вернув себе всё. Но смог бы он довольствоваться лишь половиной? Половиной — а вместе с ней и ракуго, равных которому не было в целом свете. Стиснув зубы, чтоб не проронить ни звука, Кикухико шумно вдохнул и закрыл глаза дрожащей от напряжения ладонью. Сукэроку был братом, другом, источником вдохновения, примером, вызывающим зависть. В характере Сукэроку было столько черт, которые сам Кикухико в людях терпеть не мог. Но Сукэроку был почти всем, и даже больше. После долгой разлуки и нескольких месяцев, проведённых вместе, Кикухико отчётливо понимал: он хочет быть рядом. Хочет вернуть Сукэроку в ракуго. Хочет слышать смех людей в театре и видеть среди них Конацу. Хочет изменить свою жизнь, покончить с одиночеством. И речь уже не только о его чувствах к Миёкити, которые, казалось, со временем стали притупляться. Ради своего собственного спокойствия, ради комфортной жизни, ради тепла, которого так не хватало, он должен был забрать эту бестолковую парочку и их дочь, вернуться в Токио, чтобы жить вместе, как одна семья. Разве не этого он на самом деле хотел всегда?
Задержав по привычке дыхание, Кикухико повернулся на бок и медленно сел. Курить в палатах запрещали, для этого нужно было выходить в курилку во внутреннем дворе, а ходить без крайней необходимости врач запретил — получался какой-то замкнутый круг. Сейчас он дорого бы дал за возможность затянуться.
Кикухико посмотрел на часы. Осталось два часа и тридцать две минуты.
— Эй? Что делаешь? — негромко начал пьесу Кикухико. — Репетирую, а что ещё. — Репетируешь?..
Часы негромко тикали. Сукэроку заявился уже через семьдесят три минуты, развеяв нахлынувшее в оглушающем гомоне мыслей одиночество, и трепался с Кикухико до самого вечера, пока его не попросила уйти медсестра.
На следующий день Сукэроку пришёл рано, почти сразу после Мацуды.
— Утречка-а-а-а-а! — радостно возвестил он, стоя в дверях.
— Утра, — хрипловато пробормотал разбуженный несколько минут назад и ещё взлохмаченный со сна Кикухико. — Шумный же ты, Син-сан. Скажи спасибо, что кроме меня в палате никого, и врачей рядом нет, а то бы тебя живо отсюда вышвырнули.
— Меня? Обижаешь, как можно. Разве я не душка?
Кикухико хмыкнул.
— Ты прямо в больнице спал, что ли?
— Кто меня тут оставит. Только пришёл.
Кикухико скептически приподнял бровь.
— Кого-то себе нашёл неподалёку, или пил где-то поблизости, а? Тебя с утра не поднять, а на часах ещё восьми нет.
Сукэроку скорчил кислую мину.
— Я что, по-твоему встать рано не могу?
— Не можешь, столько лет вместе жили. Мне ли не знать.
— А я взял и смог. Я же мужчина!
Кикухико хмыкнул.
— Так, а ты сам-то готов? Юриэ уже проснулась. Пойдём к ней. Потом я тебя домой доведу, а сам обратно. Конацу там уже заждалась, всё прибирает.
— Нельзя, Сукэроку-сан! — вмешался чистящий яблоко Мацуда. — Пока врач не разрешит, никак нельзя мастеру Кикухико уходить отсюда.
— Ладно, ладно. Пойду поищу этого врача.
Врач нашёлся быстро. Дольше собирался сам Кикухико.
— Шрам останется, — кисло протянула Миёкити.
Кикухико видел её впервые с той ночи. Он ждал бури внутри, что разразится от одного взгляда — но бури не было. Была саднящая пустота в груди, посреди которой сердце на мгновение замерло, потом снова ударило, и билось гулко и ровно, как тогда, когда он поцеловал её в последний раз.
Миёкити сидела, откинувшись на гору подушек. Волосы аккуратно собраны, лёгкий неяркий макияж (что-что, а уж наличие пудры на лице было нетрудно заметить), больничная пижама так аккуратно надета, что Миёкити такой вид был даже к лицу. Выглядела она хорошо.
— Да, подумаешь, шрам, что ты! — старался подбодрить её Сукэроку.
— Ничего не понимаешь — не говори. Женщине нельзя быть некрасивой.
— Милая, шрам у тебя не на лице. А был бы на лице — я бы меньше любить от этого тебя не стал.
Кикухико слегка нахмурился от этой любовной воркотни, но тут же взял себя в руки.
— Син-сан прав. Главное, что вы оба живы, а от шрама со временем и следа не останется.
Миёкити огорчённо посмотрела на Кикухико.
— Кику-сан... Правда, что ты сегодня уже уедешь?
— Да, меня уже выписали.
— Понятно… Вот бы ты тоже приходил, Кику-сан, пока я здесь.
— Брось, тебя к концу недели тоже отпустят, вернёмся вместе домой, Бон нас дождётся.
— Домой?
— Миёкити-сан, мы обсудим это, когда все будем дома. Сейчас не лучшее время, Син-сан.
— Ну, хорошо. Кику-сан, но только ты без меня не уезжай.
— Не уеду.
— Куда он денется, ты что, он ходить-то нормально не может, после того как нас с тобой вытаскивал.
Кикухико бросил на него злой взгляд. Миёкити погрустнела ещё больше.
— Кику-сан, не нужно ко мне ходить. Я сама к вам приду. Син, но ты не пускай Кику-сан одного домой, проводи обязательно.
— Да куды ж я денусь.
— Что вы тут шум подняли, я сам не дойду, что ли... — начал было возмущаться Кикухико.
Миёкити и Сукэроку переглянулись.
— Брось, Бон, мы уже всё решили.
Кикухико загасил окурок о край урны. На улице стоял умопомрачительный аромат свежего ветра, в котором мешались запахи весенних цветов, земли и проснувшегося города. Выбравшись из удушливой и серой атмосферы больницы, пропитанной лекарствами и тягучей тоской, Кикухико с наслаждением впитывал цвета и запахи.
Дождавшись, когда Кикухико докурит, Сукэроку присел на корточки и похлопал себя по плечам.
— Забирайся.
— Чего?
— Давай, забирайся, до дома донесу.
Кикухико на мгновение остолбенел, потом насмешливо скрестил руки на груди.
— Не позорь меня, Син-сан. Дойду и сам.
— Жаль, а я-то думал, на руках донесу, будто драгоценну-у-ую но-о-о-ошу, — последние слова Сукэроку протянул на манер пьес Кабуки.
— Умолкни, пожалуйста, твои песни тут совершенно не к месту.
— Вредина.
— Ты что-то сказал?
— Вредина ты, сказал!
Кикухико недобро улыбнулся, затем опустился всем весом на спину Сукэроку и обхватил его руками спереди, придерживая узелок с вещами и трость. Сукэроку удивлённо посмотрел на него через плечо.
— Ну, неси, чего застыл, — сказал Кикухико над его ухом.
Сукэроку на мгновение бросило в краску.
— Ну, ты...
Закряхтев, он поднялся. Кикухико поморщился.
— Костлявый ты. Тяжёлый.
— Сам вызвался, не жалуйся.
Сукэроку с довольной улыбкой вздохнул и покрепче перехватил Кикухико ниже спины. Чувствуя, как кровь приливает к щекам, Кикухико крепче стиснул в пальцах свои вещи.
— Если сорву спину, как ты — кто меня тогда носить на руках будет?
— Без понятия.
— Без понятия он. А мне ещё к Юриэ возвращаться сегодня, между прочим, — ворчал Сукэроку.
— Сам предложил, а теперь на попятный? — насмешливо проговорил Кикухико. — И ещё мужчина, называется. Отпусти и поставь на землю.
— А вот и нет тебе, Бон, — весело усмехнулся Сукэроку. — Раз в руки попался — теперь не отпущу.
*****
В приоткрытую дверь пробирались солнечные лучи, в ветвях соседских деревьев щебетали птицы. Несмотря на раннее утро, Сукэроку не спал. Взявшись за голову, он сидел у двери и курил. Конацу мирно посапывала в своём уголочке.
Кикухико, поморщившись, поднялся с футона и вышел на веранду.
— Проснулся? — обернулся на звук Сукэроку.
— Доброе утро, — Кикухико прислонился к стене.
— Утро, утро. Хотя тебе оно тоже добрым не сильно кажется. Болит сильно?
— Да.
— Ты облегчиться? Помочь дойти?
— Я тебе дитё малое?
— Да нет, скорее, больное, — сочувственно улыбнулся Сукэроку.
Кикухико стиснул зубы и поковылял в уборную.
Врач запретил много двигаться ближайшие дни, но много не получалось, да даже и не хотелось. Пока он ходил, Сукэроку перетащил его футон на терраску, так, чтобы Кикухико мог лежать на свежем воздухе и курить.
Взяв сигарету и спички, Кикухико опустился на футон. Сукэроку со зловещим видом вынул из рукава баночку с мазью, полученную накануне от врача.
— Эй, ты когда успел... Отдай.
— Ну уж нет. Раздевайся и переворачивайся. Лечить тебя буду.
— Сам как-нибудь.
— Ладно тебе, Бон. Я же не-е-ежно, — такая ухмылка Сукэроку редко когда предвещала что-то хорошее.
— Нет же, сказано.
— Не будь дураком, Бон, тебе мышцы напрягать нельзя. Как ты мазаться-то собрался? — в этот раз Сукэроку был настолько серьёзен, что Кикухико, вздохнув, согласился.
— Докурить-то хоть дай.
Ладони у Сукэроку были горячие. Он втирал мазь в поясницу, потом выше, с лёгким нажимом скользя руками по спине. Кикухико закрыл глаза. Было больно и приятно одновременно. В какой-то момент руки Сукэроку оказались ниже поясницы, Кикухико дёрнулся, но потом они снова заскользили выше, и он расслабился.
— Син-н-н-са-а-ан?
— Чего?
— У тебя руки... хорошие.
— А то. Я тебя теперь два раза в день буду так лечить, готовься.
— Хорошо, Син-сан.
— О! Улыбнулся.
— С чего ты взял? Ты моё лицо даже не видишь.
Сукэроку ухмыльнулся.
— По голосу слышу. Тогда три раза. Или даже четыре! Бон, хочешь, пять? Хотя нет, пять мне лень, даже четыре-то лень... Но готов делать с тобой это каждый день не по одному разу.
Кикухико засмеялся. На смех мучительно отозвалась поясница. Но руки Сукэроку скоро заставили забыть о боли и провалиться в лёгкую дремоту.
— Я Юриэ завтра из больницы забираю, — сказал Сукэроку негромко, укрывая Кикухико. — Договорился, что отпустят пораньше. Она там уже рвёт и мечет, не хочет оставаться.
«После того, как ты, Бон, уехал», — заканчивать мысль вслух не было необходимости, это было понятно и так. Но об этом они не говорили, как не вспоминали больше ту ночь. Тяжесть ситуации ощущалась тем сильнее, чем реальнее становился переезд. Не было никаких сомнений в том, что Миёкити согласится поехать с ним, как и в том, что она согласится жить вместе.
— Вот и славно. Скорее вернёмся в Токио.
— Не передумаешь? Мы... Точно мы тебе там не помешаем?
— За вами глаз да глаз нужен. Вы же два сапога пара, к жизни совсем не приспособленные, а ещё ребёнка растите. Так что даже не думай, что оставлю вас тут втроём и уеду. После всего-то.
— Спасибо, Бон.
— Что это ты вдруг?
— Просто. Просто спасибо.
— Не за что благодарить. Мацуду-сан оставлять одного нехорошо, ему и так тяжело, после смерти жены. А вы отвлекать будете.
— И то правда, — Сукэроку вытащил из рукава пачку сигарет и спички, потом посмотрел на Кикухико. — Тебе прикурить?
— Эй, мы приехали!
Стянув через голову фартук, Кикухико выглянул из кухни.
Около ворот стоял мятного цвета Субару-360, Сукэроку помогал Миёкити выбраться из салона, пока хозяин гостиницы придерживал дверь.
— Папочка!
Конацу последние несколько дней со странной одержимостью наводила порядок в доме и во дворе, в этот день с самого утра сидела как на иголках и сейчас радостно вылетела за ворота. Сукэроку, смеясь, потрепал по волосам прижавшуюся к нему дочь.
Кикухико вышел из домика и, стиснув в ладони трость, поклонился владельцу гостиницы.
— Простите, доставили мы вам хлопот, Сумиока-сан. Мы очень признательны вам за помощь, вы для нас столько всего сделали.
За ним поклонились и Сукэроку с Миёкити, а потом и Конацу.
— Нет-нет, что вы. Это всё у меня в гостинице случилось, если б я ничего не сделал, то и на том свете мне ада не миновать, а на этом и совесть с женой бы ад устроили, — засмеялся Сумиока. — Главное, что сейчас всё в порядке. Ну, если что-то ещё понадобится — дайте знать.
Потом они смотрели вслед удаляющейся машине, и едва звук мотора стих, молча пошли в дом.
*****
Поезд отсалютовал оставшейся позади станции долгим гудком.
Кикухико сидел напротив Сукэроку и бездумно рассматривал пустующие сиденья и редких пассажиров. Конацу или не отлипала от окна, или бегала по вагону, где уже перезнакомилась со всеми, и то и дело спрашивала у Сукэроку, что тут, а что там, а почему это, зачем то.
Сидевшая рядом с Кикухико Миёкити была очень тихой, как и всю прошедшую неделю. Он постоянно ловил на себе её взгляд, словно она хотела что-то сказать, но потом, кусая губы, отворачивалась. Сначала ему казалось, что подходящего момента просто не представлялось: рядом были то Сукэроку, то Конацу, но, стоило им ненадолго остаться вдвоём, как Миёкити находила какое-то дело и спешила покинуть его общество. Кикухико не пытался заговорить сам. Сукэроку же, напротив, при малейшей возможности старался находиться между ними, моментально гася взаимную неловкость. О том, что было, они, не сговариваясь, решили не вспоминать.
Ракуго оставался больной темой. Миёкити не желала слышать даже упоминаний, но во время утренних репетиций Кикухико всегда тихо сидела в доме, прислонившись к стене. Ни разу за все эти дни она не прервала его, ни разу не отвлекла, ни разу не вышла на веранду. «Мама сегодня утром плакала», — сказала ему однажды по секрету Конацу. Ни о чём больше не спрашивая, Кикухико погладил её по голове, закрыл глаза и чиркнул спичкой, чтоб прикурить сигарету. Всё изменилось. Он не имел права вмешиваться в эту часть той жизни, которую сам же строил для всех четверых.
Кикухико скользнул взглядом по навесным вагонным полкам, на которых чуть покачивался их нехитрый скарб.
Вопреки ожиданиям, собраться для переезда не составило большого труда, да и не отняло много времени: вещей почти не было — немного одежды, несколько игрушек, чемодан с нарядами Миёкити. Футоны, одеяла, комод и кое-какую целую утварь удалось заложить. Выкупать, разумеется, они и не собирались, об этом знал даже продавец, сокрушавшийся, что больше не услышит их ракуго. Собранных с продажи и выступлений Кикухико денег хватило на билеты до Токио. Мацуда, обрадованный предстоящим возвращением Юракутэев, уехал тогда почти сразу — готовить дом к приезду. Всё было легко и гладко. Почти идеально. Настолько, что даже не верилось.
Кикухико вслушивался в мерный стук колёс. Ему казалось, будто плечо обжигает с той стороны, где сидела Миёкити. Иногда он бросал на неё взгляд, но видел лишь светлые поля шляпки, прячущей её лицо. Кикухико отводил в сторону взгляд, пытаясь не думать о плече, к которому хотелось прислониться лбом, о том, как хотелось положить руку на талию и привлечь к себе. Кикухико сжал пальцы на рукояти трости. Он смотрел в то же окно, но её шляпка закрывала часть обзора, и Кикухико не мог даже сказать, что они смотрят в одном направлении. Последние дни, а особенно сейчас, когда Токио приближался с каждым ударом сердца, он почти готов был сдаться, признать поражение. Кикухико закрыл глаза и вздохнул. Миёкити была так близко, и так далеко — это было мучительно. Почти так же мучительно, как встречаться взглядом с Сукэроку, сидевшим напротив.
— Бон, у тебя есть деньги?
— Тебе зачем? — подозрительно спросил Кикухико.
— Хочу Конацу что-нибудь вкусненькое в вагоне-ресторане взять. Одолжи, а? — Сукэроку осклабился.
— Опять ты за старое, — проворчал Кикухико, вынимая из кармана несколько монет. — Вернёшь потом.
— Скупердяй, жалко что ли, ребёнка порадовать?
— Было бы жалко, не дал бы.
— Всё равно скупердяй. Натурой отдам.
Кикухико фыркнул.
— Нужна мне твоя натура. Хотя, вернёмся в Токио — попробуй ещё разок со мной сторговаться, может, и сдам тебя кому.
— Да ну тебя, Бон, — обиженно бросил Сукэроку. — Конацу, пойдём-ка, что-то интересное покажу.
— Интересное? Ура!
Конацу соскочила с места.
— Мы на полчаса где-то, — сказал Сукэроку, поравнявшись с Кикухико. — Раньше не вернёмся. Не скучайте тут без нас.
Кикухико поднял на него взгляд. Сукэроку с абсолютно будничным лицом смотрел куда-то перед собой.
— Пап, пойдём, пойдём уже! — тянула его за руку Конацу.
— Иду, иду, милая.
Кикухико стиснул зубы. Дверь вагона с оглушительным щелчком закрылась.
Кикухико сделал глубокий вздох.
— Миёкити-сан. Может, мы всё же поговорим?
Миёкити вздрогнула от звука его голоса. Она не повернула головы, ладони, чинно лежащие одна поверх другой на коленях, не шелохнулись.
— Кику-сан, мы и так всё время с тобой говорим. Разве не так?
— Не так. Ты не смотришь на меня, как будто меня нет.
Пальцы правой руки Миёкити безжалостно стиснули пальцы левой. Плечи дрогнули.
— Кику-сан... Сейчас... Я не хочу это ворошить. У меня есть семья, я хочу наконец просто жить, как обычная женщина. Я же всегда этого хотела, знаешь. Что же ты сейчас...
— Миёкити-сан...
— Перестань, Кику-сан! — прошептала Миёкити. — Умоляю. Мне и без того больно, разве непонятно? Я... После всего... Я просто хочу обо всём забыть. Ради него. Ради него и нашей с ним дочери.
Кикухико стиснул зубы. Ладони стало больно от впившейся в них рукояти трости.
Они не проронили ни звука, пока не вернулись Сукэроку с Конацу.
— Ма-а-а-а-ам? Ты что, плакала? — удивлённо спросила Конацу.
— Я? Ну что ты. Это просто что-то в глаз попало. Скажи, как сходили? Что там было хорошего?
— Вкусное было! — Конацу радостно протянула коричневый бумажный пакет. — Вот, мы и вам с дядей принесли! Тут на всех хватит!
***
Это было громом среди ясного неба. Прошедшие два месяца, конечно, не казались настолько уж идеальными, но вместе все четверо вполне уживались: быт постепенно наладили, друг к другу привыкли, и вообще никаких проблем, по мнению Кикухико, не было. Миёкити старалась стать примерной хозяйкой, Конацу с восторгом носилась по дому и саду, Сукэроку даже нашёл работу — или, если точнее, после очередного выговора Кикухико брался за что угодно первое попавшееся: от смены вывески у зеленщика до покраски забора. Сам Кикухико продолжал репетировать, выступать, играть по вечерам на сямисэне и гонять из-под двери заслушавшуюся тайком Конацу. Впрочем, скоро он махнул рукой и даже стал её впускать. Конацу ходила за ним хвостиком, а во время репетиций сидела, как мышка, и внимательно слушала. По вечерам семья — а Кикухико нравилось так думать — собиралась на ужин, потом они с Сукэроку курили, Миёкити читала Конацу книгу или штопала одежду. Конацу рисовала яркими карандашами домик, трёх взрослых и маленькую девочку рядом с ними; сюжет рисунка часто менялся, но главные герои оставались прежними. Можно было назвать это идиллией. До этого вечера.
— Что значит разъехаться?! Син-сан!
— Бон, да ты успокойся. Ну вот сам подумай — тебе же легче будет, проще. И... И Юриэ тоже. Мне, конечно, от этого только хуже, я-то хочу с вами обоими, но... Сам же понимаешь, так не может продолжаться.
— Но, Син-сан, разве сейчас нам плохо живётся вместе?
Сукэроку вздохнул.
— Бон... Как бы это объяснить-то...
— Прямым текстом объясняй.
Сукэроку плюхнулся на пол напротив Кикухико и отвёл глаза.
— В общем... Юриэ нужно жить отдельно.
— Да почему же?
— Потому что с тобой рядом не может. Говорит, ей дышать рядом тяжело.
— Вздор какой. Я поговорю с ней, — Кикухико встал.
— Бон, да не надо говорить, ну, правда.
Сукэроку схватил его за руку.
— Правда, не надо.
Кикухико раздражённо посмотрел на него сверху вниз.
— Син-сан, или ты мне сейчас всё рассказываешь, или...
— Понял я, понял, шантажист. Хочет она тебя. Сохнет по тебе. Ясно так? — Отпустив Кикухико, Сукэроку бросил на него сердитый взгляд. — Мы, чего доброго, скоро и до развода дойдём.
Кикухико нахмурился.
— Короче говоря, я вашей с ней жизни мешаю, Син-сан.
— Нет же, Бон! Ну, мне-то лично нет, я бы с вами двумя всю жизнь прожил, ну, и Конацу тоже. Но вот ситуация откровенно хуже некуда. Не хмыкай, знаю, что ты подумал. Когда мы под одной крышей только жить начали, её вроде всё устраивало, а сейчас...
— А сейчас-то что? Я ничего не замечал.
— А ты часто с ней говоришь? — невесело усмехнулся Сукэроку.
— Ты спроси, часто ли она со мной вообще разговаривает.
— Вот и я про то же, Бон! При тебе молчит, зато мне высказывает. Ты полдня репетируешь, потом до ночи по выступлениям. Многого не видишь. А тут порой такое, впору вешаться...
Сукэроку запустил пятерню в волосы.
— Знал бы ты, Бон, как это всё бесит. Я нормальной жизни хочу, а это... Это никакая не нормальная.
Сделав долгий вдох, Кикухико сел около очага, вытряхнул из пачки сигарету и вкрутил её в мундштук.
— Хорошо, Син-сан.
— Бон! — Сукэроку порывисто обнял Кикухико, едва не выбив из его рук спички. — Бон. Спасибо. Ты... Ты настоящий друг. Столько для меня сделал, и сейчас выручаешь.
Кикухико поморщился, отталкивая его. На душе скребли кошки.
— Пусти, Син-сан. Вечно ты со своими эмоциями. Раздражает, знаешь ли.
По лицу Сукэроку, опустившегося на колени рядом с Кикухико, было совершенно непонятно, рад он или огорчён.
— Дом мы продадим, кое-какие сбережения у меня есть, да и связи никто не отменял, возьмём два поменьше. Близко нам лучше не жить. Я переберусь ближе к театру. А ты... Прикинем завтра, объявления посмотрим.
— Ага.
— В гости хоть заходить можно будет? Или лучше не нужно?
— Нужно, ещё как нужно! И я к тебе точно заходить буду, не отвертишься.
— И на том спасибо, - безрадостно выдохнул Кикухико.
*****
Кикухико не спалось.
Он повернулся с боку на бок, затем сел, переложил подушку и снова лёг. В окно лился холодный серебристый свет. Дорожка, прочерченная лунными лучами, неспешно приближалась к изголовью. Кикухико протянул руку, словно пытаясь коснуться этого света, схватить его за подол просвечивающего звёздами коричневого кимоно. Но ловить было некого, пустая ладонь замерла в воздухе. Кикухико стиснул зубы. Рубец на предплечье под луной казался угольно-серым. Кикухико уронил руку в полоску света, потом резко перевернулся и укрылся с головой одеялом.
К тишине этого дома он первое время привыкал с трудом. Не хватало топота детских ног, бряцанья посуды, шума раздвигаемых дверей, звуков перебранки за стеной, приглушённого бормотания радио, смеха Сукэроку. Чего-то, пожалуй, он был рад даже не слышать, но воцарившаяся вокруг тишина оглушала. Кикухико раз за разом прокручивал, как киноленту, воспоминания. Вот Сукэроку с утра пораньше бреется, и собственное взлохмаченное отражение Кикухико кисло смотрит из-за его плеча, а смех Сукэроку разбивается брызгами солнечных лучей в струе воды. Вот Конацу поливает газон из лейки, но падает и, ни капли не расстроившись, размазывает грязь по лицу и шее. Вот Миёкити возвращается с покупками, а Сукэроку с гордостью несёт за ней сумку с продуктами. Вот Конацу прыгает вокруг Сукэороку, и тот подхватывает её на руки, подбрасывает вверх и ловит. Вот безжизненная комната с голыми стенами, выпотрошенными стенными шкафами и пустой корзиной для зонтов. Вот ключи от дома переходят в смуглую морщинистую руку агента по продаже недвижимости. Вот машина отъезжает от ворот, около которых стоит, скрестив руки на груди, Сукэроку и провожает их с Мацудой молчаливым взглядом. Последний эпизод Кикухико вспоминал особенно часто. Не выдержав, он обернулся и встретился с Сукэроку глазами. Сукэроку был мрачен. Миёкити нисколько не выглядела счастливой. Конацу плакала. Всё, что было построено Кикухико, разваливалось само собой, и во всём случившемся будто и не было ни малейшего смысла.
Новый дом, где поселился Кикухико, был гораздо меньше дома Якумо Седьмого. Казалось — чего ещё желать? Маленький дом, меньше забот, уютнее раковинка. Но в гулкой пустоте этой раковинки спрятаться было так же сложно, как и в большом особняке. Мацуда вёл хозяйство, поддерживал порядок, просто заходил, словно чувствовал. Кикухико перебирал струны сямисэна по вечерам, вслушивался в мерное тиканье часов и курил в тёмное окно. Он с головой ушёл в выступления и репетиции, закрывался от всего ракуго. В его неспешное душное лето словно ворвалась зима, не оставляя времени на раздумья и самокопание. Но зима кончилась так же внезапно, как и началась — стоило только Сукэроку завалиться к нему под вечер через две недели. «Приходи к нам, Бон. Или я буду приходить к тебе». Сукэроку не говорил, когда будет в следующий раз, всегда появляясь внезапно или под вечер, или посреди дня, или с раннего утра, как сегодня, разрушив громогласным: «Доброе утро!» тишину и наполнив собой пустоту.
Дорожка лунного света медленно двигалась по диагонали дальше, даже не задев тёмных волос. Кикухико улыбнулся мыслям и отпустил себя в сон.
*****
— Бон. Бон, не могу так больше.
Сукэроку сидел, облокотившись на край очага, и с тоской в глазах курил стянутую у Кикухико сигарету. Щетину он явно не брил со вчерашнего утра. Юката казалась ещё более потрёпанной, чем неделю назад, когда Сукэроку заглянул к Кикухико на часок поговорить, но после ужина попросту заснул, и ушёл домой только наутро. Кое-как Кикухико удалось вбить в голову Сукэроку, что сменная рабочая одежда ведёт к экономии семейного бюджета, иначе бы Сукэроку, с его отношением к вещам, давно был бы похож на бездомного бродягу. Впрочем, ощутимой разницы всё равно не было заметно. Кикухико успокаивал свою совесть тем, что могло быть и хуже, если бы он не вмешался.
— А ко мне зачем пришёл? На жену опять пожаловаться? Разведись уже, если так невмоготу обоим, — Кикухико выдал ему усталый взгляд.
Его огорчала ситуация, в которой оказался Сукэроку. Они разъехались, но по Сукэроку совсем нельзя было сказать, что счастья в его жизни прибавилось. Последнее время он повадился наниматься на ночную работу, после которой заваливался под утро к Кикухико, будил, а сам, даже не позавтракав, падал спать около очага. Смирившись, Кикухико перенёс в стенной шкаф на первом этаже футон, на котором Сукэроку спал, ещё будучи учеником. Было ясно, что дома не ладится. Слово за слово, Кикухико вытягивал из Сукэроку правду. Ничего нового, впрочем, он ни разу не узнал и не считал себя вправе вмешиваться. Кикухико часто думал, что лучше бы им всё так же жить вместе, раз уж результат не оправдал их чаяний.
— Тебе легко говорить... Слушай, Бон, а давай, как в старые времена, а? Напьё...
— Обойдёшься. Если деньги свободные есть — дочке купи туфли новые, на то, в чём она ходит, без слёз и не взглянешь.
— Скупердяй ты, —скривился Сукэроку.
— Лучше быть скупердяем, чем разгильдяем, Син-сан.
— Скучно!
Кикухико презрительно хмыкнул в сторону. Сукэроку вытянулся на полу, где сидел, и почесал грудь.
— Чайку хоть бы налил, а?
— Чайку можно, Син-сан.
Кикухико прохромал на кухню и вернулся через несколько минут с парой чашек, заварочным чайником и корзиночкой с рассыпчатым печеньем.
Сукэроку сел, сделал глоток и благодарно шмыгнул носом.
— Знаешь, расклеиваюсь я совсем рядом с тобой, Бон.
Кикухико удивлённо посмотрел на Сукэроку.
— С чего это вдруг?
— Бон... Я... Да что ж такое-то...
— Говори давай, Син-сан.
Сукэроку тяжело, почти картинно, вздохнул и стиснул ладонями виски.
— Бон, я так хочу, ты бы знал... Не могу просто.
— Ракуго, что ли?
— Оно самое.
Кикухико сочувственно покачал головой. Чего ещё было ждать от Миёкити.
— Запрещает?
— Хуже: злится, обижается, на дочке срывается, когда та пьесы читает. А я-то день деньской думаю, как сделать так, чтоб она улыбалась!
— И как, получается?
Сукэроку невесело усмехнулся, затем поднял руку. Из-под опускающегося рукава юкаты показались синяки и ссадины.
— Зато работать получается.
— Оно и видно. Дай посмотрю.
Кикухико сел рядом с Сукэроку, с недовольным видом изучая припухшую глубокую царапину на руке.
— Где это ты так?
— Гостиницу старую в нашем районе вчера сносили, разбирать помогал. Замешкался слегка, сам виноват.
— А это что? — Кикухико провёл большим пальцем по позеленевшему синяку чуть выше локтя. — Явно не вчерашнее.
Сукэроку задержал дыхание, пока Кикухико изучал его руку. Кикухико перевёл на него внимательный взгляд.
— Больно?
— А? Да не. — Сукэроку словно очнулся.
— А чего молчишь? Я вопрос задал, Син-сан.
— Вопрос?
— Синяк откуда?
— А, это-то... Это раньше было, да. Только я не помню, где и чем.
Кикухико взял Сукэроку за запястье второй руки, задрал повыше рукав и покачал головой. А вот тут ожидания оправдывались: что правая, что левая — синяки и ссадины были на обеих.
— Я теперь весь такой, — негромко сказал Сукэроку, полуприкрыв глаза.
— Хоть бы, что ли, следил за этим, Син-сан. Смотри, как вспухло.
— Мне лень, — протянул Сукэроку. — И так не помру.
— Воспалится всё — потом не жалуйся, когда на койку больничную попадёшь.
— Зануда ты.
— Да, и горжусь. Сиди тут.
Кикухико достал из шкафа ящичек, в котором хранил лекарства и бинты.
— О, да ты в доктора играешь? — Встрепенулся Сукэроку, когда Кикухико опустился около него на колени. — Да, доктор, мне очень плохо, полечите меня!
— Да уж полечу, конечно.
Кикухико безжалостно приложил смоченный в перекиси бинт к царапине.
— Ай, больно же, садюга!
— Терпи.
— Точно садюга. Поласковей нельзя?
— Ласки для девушек, а тебе — пластырь.
— Да ещё и злой. Но из твоих рук я на всё согласен, Бон.
Кикухико методично обрабатывал раны Сукэроку, которые на поверку оказались не настолько запущенными. Невнимательность Сукэроку во время работы и наплевательское отношение к своему здоровью сейчас особенно беспокоили Кикухико. В очередной раз он подумал, что лучше бы Сукэроку жил здесь, рядом с ним. Но Миёкити и Конацу Сукэроку был, конечно, нужнее, претендовать Кикухико ни на что не мог. Запасы аптечки заметно истощились, но это было сущим пустяком.
— Где ещё? Ноги целы?
— Да вроде всё...
Сукэроку посмотрел на свои руки, украшенные полосками пластыря.
— Знаешь, я иной раз думаю, что из тебя жена лучше бы получилась, чем из Юриэ.
— Это комплимент сейчас был?
— Считай, предложение, — Сукэроку улыбнулся одной из самых своих дурацких улыбок.
— Предложи это кому-нибудь другому.
— Ну вот, я к нему со всей душой, а он... — разочарованно протянул Сукэроку. — Холодный ты, Бон. И раньше холодным был. Никакой от тебя взаимности.
— Ещё чего.
Сукэроку крутанулся на месте и растянулся на полу, оказываясь головой на коленях Кикухико.
Тот вздохнул и отложил в сторону аптечку. Когда Сукэроку делал вот так, Кикухико чувствовал в душе покой и умиротворение, которых ему очень не хватало последние годы.
Сукэроку поднял взгляд и посмотрел в глаза Кикухико снизу вверх.
— Знаешь, Бон, она до сих пор тебя вспоминает. Даже в постели. Первый месяц, как от тебя съехали, молчала. А сейчас опять началось. Тебя почти не видит, мучается. И я мучаюсь.
Кикухико поджал губы. Его прошлые отношения с Миёкити оставались больной темой для обоих, и они об этом не говорили.
— Обидно, до чёртиков, — Сукэроку не отводил взгляда, словно хотел узнать, как отреагирует Кикухико. — Говорит, какая у тебя кожа, какие губы. Что твой язык при поцелуе вытворяет...
Кикухико нахмурился. Какой был смысл в переезде, если после него проблемы всё равно не исчезли? Хотя, пожалуй, что-то хорошее всё же было: когда Сукэроку приходил вот так, как сегодня, они могли спокойно поговорить или, что даже важнее, помолчать вместе, и репетиции приносили Кикухико настоящее удовольствие, когда Сукэроку лежал рядом и слушал.
— Син-сан…
— Да знаю, знаю я, Бон! Знал, на ком женюсь. И всё равно ревную. А самое обидное знаешь что?
— Ну?
— Что я обоих вас ревную. Её к тебе. Тебя к ней. Она про поцелуи говорит — а у меня внутри аж переворачивается всё: как так, моя женщина с моим Боном.
Кикухико с неодобрением посмотрел на Сукэроку.
— Ты меня извини, конечно, но жена это жена, а друг это друг. Меня тебе вообще ревновать никакого резона, я-то от тебя никуда не денусь и жену у тебя уводить не собираюсь.
Сукэроку какое-то время молчал, изучая лицо Кикухико.
— Скажи, Бон... А ты... С мужчинами как вообще?
Брови Кикухико сдвинулись. Он безжалостно столкнул с колен Сукэроку, отчего тот стукнулся затылком об пол, ойкнул, а потом захохотал.
— Мне ещё только этого не хватало, — процедил Кикухико, убирая в шкаф аптечку.
Аптечка в шкаф вставать никак желала, и ему пришлось переставить дрожащими руками стопку книг на нижнюю полку, а после обратно. Вопрос Сукэроку вывел Кикухико из равновесия: Сукэроку лучше других известно, что Кикухико любил Миёкити, так с чего вдруг такие намёки? Только когда дыхание успокоилось, Кикухико обернулся.
— Я вот думаю, что не хватает, Бон.
Сукэроку словно ждал, чтоб продолжить разговор. Он лежал на боку, подперев голову локтем, и потирал шишку на затылке. Вопреки ожиданиям Кикухико, Сукэроку был абсолютно серьёзен. Он смотрел в очаг, потом поднял взгляд на Кикухико. Тот поёжился.
— И мне не хватает. Всю жизнь не хватало, да только понял поздновато. А вот ты...
— Много ты про меня знаешь, Син-сан, можно подумать.
Кикухико опустился на колени около очага, вытащил из пачки сигарету и закурил.
— Иногда думаю, что всё, Бон. А потом понимаю — ничего.
Сукэроку рывком сел.
— Бон! Слушай меня сегодня. Прошу.
Кикухико улыбнулся. От сердца сразу отлегло, и настроение стало лучше.
— Когда я твоему ракуго отказывал, Син-сан?
Одолжив у Кикухико веер — тот самый, который сам же и подарил когда-то как оберег, — Сукэроку играл «Пионовый фонарь». Пьеса была в его духе — лёгкая, светлая. Отсутствие репетиций было заметно: Сукэроку торопился, где-то сбивался с нужной интонации, а какие-то слова пропускал. Но, как бы то ни было, это было его, Сукэроку, ракуго, так любимое Кикухико. Он тихонько посмеивался, а каждый его смешок словно заряжал Сукэроку силой и желанием играть. Самому Кикухико было и радостно, и больно видеть его игру. Всё это время Сукэроку словно резал себя на кусочки, безропотно отказываясь от того, что некогда было его жизнью. И сейчас, здесь, он рассыпался на эти кусочки. Будь на то воля Кикухико, он собрал бы все их до единого, сложил бы в одну пёструю лохматую немытую мозаику, крепко обнял, чтобы скрепить их между собой, а после — спрятал и никогда никому не отдавал.
— Ну как тебе?
Кикухико покачал головой.
— Ужасно, Син-сан.
Сукэроку скорчил кислую мину.
— Я для тебя старался, а ты... Лгун ты, вот ты кто. А то я не видел, что ты смеялся.
— В каком это месте я смеялся?
— И не в одном, не надо мне тут, — Сукэроку, казалось, был доволен.
Кикухико пожал плечами.
— Бон, я всё спросить хотел.
— Опять странное что-то, извращенец? — с подозрением посмотрел на него Кикухико.
— Да не про то. Ты... Когда имя-то примешь?
Кикухико вкручивал сигарету в мундштук.
— Не знаю. Я всё думал тебя переубедить попробовать, но...
— О-о-о, даже не заикайся. Я теперь серьёзный семейный человек, я этот ваш ракуго в гро...
— Да понял я уже давно, Син-сан. Я дал согласие сразу по возвращении. Но на подготовку к церемонии уходит немало времени... — Кикухико прикурил, задумчиво затянулся. — Через три недели назначили. Как раз после О-бона.
Сукэроку хлопнул себя по колену.
— Эге, так ты меня подколоть решил, что ли? Вот негодник. Чего сразу не сказал? Бон, это ж такое дело! Раз в жизни бывает.
— А ты спрашивал, можно подумать, — Кикухико скосил на него взгляд.
Сукэроку, казалось, действительно был рад новости.
— Скрытный ты, как обычно. Лучшему другу — и не рассказать. Я ж так и обидеться могу.
— Да ну? — Кикухико со скептическим видом выдохнул в сторону Сукэроку струйку дыма.
— Вот что, Бон, — Сукэроку заговорщицки улыбнулся. — Приходи после этого к нам. Отметим на славу! Пирушечку закатим, посидим...
Кикухико криво усмехнулся.
— Сам-то не против, что я к вам приду?
— Только за. Я тут такое придумал, Бон...
— Рассказывай.
— Узнаешь потом, — усмехнулся Сукэроку. — Так ты придёшь?
— Приду.
— Обещай. Как только примешь имя — придёшь к нам. Мы ждать будем. И я, и Юриэ.
— Обещаю.
Вода медленно лилась на посуду, составленную в раковине. На обед Сукэроку не остался, торопясь вернуться к семье. В доме отнюдь не было тихо: через распахнутые сёдзи доносились звуки улицы, тикали часы, бормотало радио, слышался ещё какой-то шорох, будто кто-то бегал по стенкам маленькими лапками — вероятно, соседская кошка гоняет мышей, которые не влезали в дом только благодаря ловушкам и пучкам пахучей травы, не так давно обновлённым Мацудой.
Мацуду Кикухико почти принудительно отправил в отпуск — тот и раньше чувствовал себя неважно в жару, а в этом году, потеряв жену, он совсем сдавал, и Кикухико предложил ему погостить с месяц у детей. Кикухико готовил себе сам, как ещё совсем недавно, чистил одежду, подметал дорожки, когда на это оставались время и силы. Конечно, Кикухико с большим удовольствием привлёк бы к делу Сукэроку, если бы тот только остался этим вечером, или в любой из дней. Но он уходил, помахав на прощанье рукой. Как знал. От уборки Сукэроку всегда отлынивал.
Кикухико взял в руки щётку для мытья посуды и принялся неторопливо мыть столовые приборы на одного человека и чашку, составлявшую ему компанию за обедом.
Чашку Сукэроку он оставил на потом, быстро перемыв остальную посуду.
«Бон, а ты с мужчинами как вообще?» — Кикухико вздрогнул, едва не уронив намыленную чашку. Он хотел как можно скорее выбросить дурацкий вопрос из головы, но чем больше он пытался это сделать, тем меньше оставалось шансов на успех. Кикухико думал, анализировал, пробовал сделать для себя выводы. Как-как… Разумеется, никак. Актёры всегда пользовались популярностью у женщин и у мужчин, и Кикухико не был исключением, но на все подобные предложения он отвечал вежливым отказом. Кикухико не мог даже представить себя в таких отношениях. Даже рядом находиться — абсурд, ни один мужчина не сможет дать того, чего бы он хотел от совместной жизни. Уют, желание делить крышу, беды, радости — стоило Кикухико подумать о том, что он может вот так жить с каким-то там мужчиной, его передёргивало. Впрочем, никакой женщины он рядом с собой представить тоже не мог, кроме Миёкити. Но даже насчёт неё Кикухико не был уверен, так ли ему могло быть хорошо с ней в обычной жизни, помимо постели. Почему-то про постель сомнений не возникало. Но делить ложе с каким-то мужчиной, любить, доверять… Как такое Сукэроку могло вообще прийти в голову?
Кикухико с шумом выдохнул и опёрся мокрыми руками о раковину.
Такой человек был. И сейчас Кикухико смотрел на чашку, из которой этот человек пил чай ещё три с четвертью часа назад.
В этот вечер атмосфера в доме Сукэроку была неожиданно лёгкой. Они непринуждённо обсуждали быт, политику, новости и, конечно же, церемонию, словно табу на упоминание ракуго было снято раз и навсегда. Кикухико впервые за прошедшие полгода смог расслабиться, как прежде. Конацу была у кого-то из соседей, поэтому сидели втроём. Миёкити с готовностью подливала сакэ и носила с кухни красиво разложенную еду. Сукэроку почти не пил, хотя находился в самом что ни на есть приподнятом настроении, постоянно шутил. Часы летели незаметно, и, не успел Кикухико оглянуться, как маленький дворик у дома, ещё недавно застигнутый врасплох вечерними сумерками, уже погрузился в подсвеченную фонарями ночную темноту. Кикухико бросил взгляд на запястье — часы показывали четверть одиннадцатого.
— Ну, мне, пожалуй, пора и честь знать, — вздохнув, сказал Кикухико. — Спасибо вам за вечер, Син-сан, Миёкити-сан.
— Ну вот, Кику-сан! — Миёкити сразу погрустнела.
Сукэроку на мгновение замялся, потом почесал затылок и прочистил горло.
— Бон... Мы тут с Юриэ подумали... В общем, Конацу сегодня у подружки ночует, там у них праздник детский, палатку во дворе поставили, до утра отпросились... Оставайся у нас, короче.
Озадаченный предложением, Кикухико покачал головой.
— Вам тут и без меня хлопот хватает. Домой пойду.
— Кику-сан, но поздно уже, оставайся у нас.
— Ничего не поздно, едва стемнело — а вы уже жалуетесь. Трамваи ходят, не вижу проблем в этом.
Миёкити перебралась поближе к нему и, обхватив за руку, тесно прижалась, не позволяя Кикухико встать. Его бросило в жар.
— Бон. Правда, оставайся. Юриэ даже дом, смотри, в какой порядок привела, готовилась. Ночь такая чудная, ну куда ты пойдёшь. Плохо тебе тут разве? Сакэ ещё осталось.
Кикухико бросил сердитый взгляд на Сукэроку. Миёкити прижималась совершенно бесстыдным образом, и это не только грозило очередным семейным скандалом, но и могло выйти боком для их с Сукэроку дружбы.
— Сговорились вы оба. Миёкити-сан, пусти.
— Ни за что.
— Син-сан, ну скажи ты ей.
Сукэроку присел рядом с ним на корточки и положил руку на плечо.
— Я тебе скажу, Бон. Оставайся. Мы всё решили с Юриэ. Займёмся этим втроём.
На мгновение Кикухико потерял дар речи. Выражение лица Сукэроку, ровно как и Миёкити, поправляющей причёску, подтверждало правильность догадки.
— С ума вы посходили, что ли... Взрослые люди, а ведё...
Сукэроку не дал Кикухико договорить: бесцеремонно привлёк его к себе, быстро поцеловал в губы и сходу устремился языком вглубь.
Мыча, Кикухико машинально оттолкнул его локтем в сторону. Вскочить на ноги не удалось из-за повисшей на другой руке Миёкити, по этой же причине Кикухико не врезал Сукэроку.
— Син... сан!.. — процедил Кикухико сквозь зубы.
— Так нечестно, я тоже хочу с тобой целоваться, Кику-сан!
Мгновенно оказавшись на коленях Кикухико, Миёкити прильнула к его сомкнутым губам. Сукэроку сел рядом, потирая плечо.
— Ну Кику-сан, почему ты опять?
Кикухико перевёл непонимающий взгляд на Миёкити. Кокетливое выражение на её лице сменила обиженная гримаса.
— Юриэ, приготовь всё, — скомандовал Сукэроку.
Миёкити с недовольным видом выпустила из объятий Кикухико и скрылась в коридоре, вскоре её торопливые шаги раздались откуда-то сверху.
— Это какой-то сумасшедший дом, — Кикухико встал. — Я ухожу, Син-сан.
— Бон. Успокойся, Бон.
Сукэроку поймал его за руку, и посмотрел снизу вверх.
— Какое, к чёрту, успокойся, Син-сан?! Пусти. Я в ваших оргиях участвовать не собираюсь.
Сукэроку крепко держал Кикухико за руку, не сводя с него взгляда.
— Бон.... Я тебя принуждать не буду. Но, знаешь, я только недавно понял. Что нам мешает? Ты её хочешь, она тебя хочет, я вас обоих хочу. И всегда хотел. А ты? Неужели не хочешь, Бон?
— Что за бред, Син-сан, как такое можно вообще хотеть?!
— Молча. Ты всегда всё делаешь молча. Я не знаю, что в твоей голове творится, и ты молчишь, а если и говоришь, то правды от тебя тоже не дождёшься.
— Такого в моей голове точно не творится, Син-сан. Пусти, кому сказано!
Кикухико резко оглянулся на Сукэроку и встретился глазами с застывшей в дверном проёме Миёкити.
— Кику...сан?..
— Я ухожу, — Кикухико отвёл глаза.
— Опять... Опять бросаешь. Я тебе совсем не нужна. Я знаю.
Спокойные нотки в её голосе были до безумия знакомы Кикухико. Точно так же она пообещала ему когда-то встречу в аду. Точно такое же выражение было на её лице, когда она держала в руках нож.
— Микити-сан, у тебя муж есть. Сейчас тебе нужно думать о нём, а не обо мне.
— Неправда! Неправда. Я думаю о вас обоих. Нельзя?
Кикухико повернулся к ней спиной, бросил негодующий взгляд на сидящего у его ног Сукэроку.
— Пусти, Сукэроку, — угрожающе рыкнул он.
Сукэроку нахмурился, выпуская его руку, и тоже встал.
— Ну, что поде...
— Нет! — Миёкити, подбежав, уткнулась лицом в спину Кикухико и обняла его. — Пожалуйста... Кику-сан... Не уходи... Умоляю.
Кикухико стиснул зубы.
— Только один раз, Кику-сан. Пожалуйста. Я никогда больше не попрошу. Ты всегда меня отвергал, неужели... и сейчас...
Рубашка на спине стала влажной. Дрожь Миёкити он чувствовал всем телом.
— Бон. Я понимаю...
— Заткнись, ради всего святого, — прошипел Кикухико, поворачиваясь к Миёкити и обнимая её.
Сукэроку замолчал.
Кикухико поднял за подбородок лицо Миёкити и посмотрел в заплаканные глаза. Правильным было отказаться. Потом они могли бы сделать вид, что ничего не случилось. Не было тонких рук, касающихся сейчас его спины. Не было в его объятьях любимой и желанной женщины. Не было мрачной тенью стоящего рядом с ними Сукэроку, который не переставал сверлить их взглядом. Так и должно быть. А как иначе? Иначе — только усложнять.
Тушь в уголках глаз Миёкити потекла, мелкие морщинки стали заметнее, расстроенный взгляд.
— Только один раз. Понятно?
Улыбнувшись сквозь слёзы, Миёкити кивнула.
Поцелуй был долгим, таким, какие любил Кикухико — глубокий, медленный, с полностью сдавшейся на его милость и нежно отвечавшей Миёкити. Дыхание Кикухико сбилось. Даже простой поцелуй заставлял сердце стучать громче. Кикухико чувствовал на себе тяжёлый взгляд, но сейчас даже это не могло ничего изменить.
— Вот теперь я точно ревную, — проворчал Сукэроку и бесцеремонно подтолкнул обоих к двери. — Идите давайте, не здесь же.
Потянув Кикухико за руку, Миёкити прошла к комнате, освещённой мягким тёплым светом напольных ламп.
— Я на минуточку, не скучайте без меня.
Пропустив их вперёд, Миёкити с лёгкой улыбкой вышла. Сукэроку плюхнулся на футон.
Кикухико оглядел комнату. Ничего особенно не изменилось с тех пор, как они с Сукэроку перетаскивали после переезда мебель: те же комод, шкаф, сервант, тумбочка с зеркалом, но теперь всё расставлено по своим местам, посреди комнаты разложена постель. Было видно, что хозяева стремились к уюту, но общая обстановка для него была совершенно некомфортной.
— Син-сан... — неуверенно начал Кикухико.
— Бон, если ты сейчас скажешь, что передумал — я тебе врежу. Прямо перед Юриэ.
— Я не об этом. Как?
— Что как?
Кикухико с напряжением выдохнул.
— Син-сан, как ты это себе вообще представляешь?
Сукэроку с довольным видом хлопнул себя по колену.
— А-а-а, негодник, так я и знал, что тебе тоже хочется! Хочется, скажи, да, Бон?
— Я задал вопрос, Син-сан.
Кикухико сел рядом с ним на футон. Сукэроку разлёгся на спине и закинул руки за голову.
— Да чего ты паришься, Бон, как да как. Мы что, ритуал какой-то справляем? Ну, как-нибудь, не знаю, как пойдёт.
Это «как-нибудь» вызывало лёгкую панику. В памяти Кикухико промелькнули эротического содержания укиё-э, развратные журналы, которые любили рассматривать военные, иллюстрации к трактатам о любви, скабрезные картинки из книг. Любой вариант раскладки предполагал практику или хотя бы теорию, а он совершенно не представлял, как они собираются это делать. Этический вопрос присутствия в его постели Сукэроку Кикухико решил оставить на долгосрочное «потом». Но легче от этого не стало.
— Ну, давай ты первый с Юриэ, Бон, — Сукэроку приподнялся на локте. — А там посмотрим.
— Мне тошно от этого «первый», Син-сан. Вообще от всего тошно.
— Да ладно тебе, Бон, не смотри на меня с таким несчастным видом, — участливо похлопал его по плечу Сукэроку. — Тебе понравится.
— Говоришь так, будто пробовал с кем-то уже.
Сукэроку хмыкнул.
— Не боись, мой наивный братишка, старший брат поделится с тобой опытом.
— Боги, ну за что мне это... — выдохнул Кикухико, вставая на ноги. — Я за сигаретами.
— Какие сигареты, раздевайся, Бон, Юриэ сейчас вернётся.
Кикухико с обречённым видом сел обратно, машинально сложив руки на коленях одна поверх другой. Он с усилием втянул воздух, не заметив, как пальцы сжали друг друга.
— Так ты стесняешься, понял я! Бон... — Сукэроку выдержал паузу и сказал негромко, так, что от его голоса у Кикухико по загривку словно мурашки побежали. — Может, мне тебя раздеть?
— Рискни, — пытаясь скрыть неловкость от происходящего, бросил Кикухико и стянул через голову свитер.
Сукэроку одобрительно хохотнул.
— А я смотрю, ты-то совсем не против. Я б рискнул...
— Давай-давай, попробуй. Только я за твою жизнь не поручусь.
— Бон, — Сукэроку положил руку на плечо Кикухико и спросил доверительным шёпотом: — Ты ведь у нас, часом, не девственник?
— Чего? Ты меня за кого принимаешь? — Кикухико презрительно посмотрел на Сукэроку, расстёгивая рубашку. Тот улыбнулся одной из своих пошлых улыбочек. — И прекрати меня лапать, — добавил он и стряхнул руку Сукэроку со своего плеча.
— Ну так я ж не знаю, спал ты с кем-то или нет в моё отсутствие. Ты у нас скромник такой, не рассказываешь.
— А это не твоего ума дело, старый развратник.
— Бон, каким местом это я старый?
Кикухико хмыкнул, продолжая раздеваться. Полушуточная перебранка с Сукэроку непостижимым образом успокаивала его, отвлекала от панических мыслей.
— Тебе подробно расписать про все места? — Кикухико аккуратно складывал снятую с себя одежду.
Сукэроку, с его извечной любовью к юкатам, раздеться особого труда не составило; спихнув всё в кучу, он спокойно развалился на футоне и даже не пытался прикрыться.
— Это кто ещё развратник, Бон, тебя даже уламывать особо не пришлось. Давно надо было тебя в постель затащить.
Кикухико чувствовал на себе пристальный взгляд. Даже не оборачиваясь, он мог сказать, что Сукэроку без малейшего стеснения рассматривает его. От этого неловкость только усиливалась. Чего он там не видел, спрашивается, можно подумать, в баню вместе не ходили никогда? В негодовании Кикухико посмотрел в упор на Сукэроку, но сразу же отвёл глаза, обнаружив его лежащим на боку и неспешно водящим рукой по своему члену.
— К тебе я в постель не собираюсь.
— Какой холодный ты, Бон, а я-то к тебе со всей душой... И что Юриэ в тебе нашла?
— Тебе-то что не нравится? Иди давай отсюда, только отвлекать будешь. Без тебя справимся, Син-сан.
— Конечно, чтоб я самое интересное пропустил? Наивный ты, Бон. Ты не думай, я от вас обоих так просто не откажусь.
Кикухико сел на край футона.
— Всё это глупо и бессмысленно, Син-сан. Мы же не к про...
— Да достал ты уже, Бон! — злобно выпалил Сукэроку и резко сел, скрестив ноги. — Перестань думать, мне от твоих мыслей тошно! Всё, люби уже её сегодня, и прекрати мне мозги трахать! Что б вас обоих...
Кикухико непонимающе уставился на него. Таким — напряжённым, рассерженным и мрачным — Сукэроку он не видел уже давно.
— Син-сан... Ты...
— Заткнись. Я разрешаю сегодня. Всё. Расслабь мозги, Бон. Секс и больше ничего.
— Ну вот, вы без меня поссорились? — голос Миёкити прервал зашедший в тупик разговор.
Оба обернулись к дверям. Миёкити стояла вполоборота, тёмные волосы были распущены, пояс юкаты, по-видимому, остался в другой комнате, и теперь она лишь руками придерживала запахнутую ткань. У Кикухико перехватило дыхание.
— Кику-сан... — на щеках Миёкити, встретившейся с ним взглядом, вспыхнул лёгкий румянец.
— Да уж, без тебя никак, Юриэ. Иди к нам.
Миёкити просеменила маленькими шажками, придерживая полы кимоно, положила у футона со стороны Кикухико пачку сигарет и опустилась на колени между ними.
Кикухико бросил вопросительный взгляд на Сукэроку. Тот с довольным видом кивнул, затем чуть подтолкнул к нему Миёкити. Кикухико на мгновение закрыл глаза, затем привлёк Миёкити к себе и поцеловал. Миёкити подалась к нему. Одна его рука лежала на её талии, вторая скользнула по волосам, вниз по линии шеи, ключицам и дальше — под юкату. Разумеется, под юкатой из одежды не было ничего. Миёкити чуть повела плечами, юката сама сползла вниз, открывая взглядам и рукам мягкие изгибы фигуры Миёкити. Краем глаза Кикухико заметил некрасивый рубец, который она пыталась спрятать. Сукэроку не вмешивался, пока Кикухико целовал Миёкити, но стоило тому переключиться на её грудь и плечи, как Сукэроку начал поглаживать её спину и ягодицы. Кикухико встретился взглядом с Сукэроку. Тот поцеловал Миёкити в плечо, на что она сразу же откликнулась: коснувшись ладонью его волос, она откинулась на него спиной и слегка развернулась для поцелуя.
Кикухико чувствовал себя странно, совершенно не представляя, как действовать, пока они целовались. Ему хотелось касаться и обнимать Миёкити, но рядом с Сукэроку он терялся. Он с трудом отвёл взгляд от руки Сукэроку, кажущейся ещё смуглее на фоне бледного живота Миёкити. Сукэроку взял Кикухико за запястье и положил его руку на её грудь.
— Вместе, Бон, — проговорил Сукэроку, отпустив губы Миёкити и посмотрев ему в глаза. — Видишь, как она этого хочет?
Миёкити потянулась к Кикухико, одна её рука гладила его по плечам и груди, вторая легла на возбуждённый член Сукэроку. Миёкити поцеловала Кикухико и легонько дотронулась пальцами до его бедра. Кикухико через силу сделал глубокий вздох. Её ладонь скользнула по животу, чуть задев член, затем двинулась вверх к рёбрам, груди и замерла на плече. Целуя её, Кикухико пытался не думать о сидящем рядом Сукэроку. Обхватив ладонью его начинающий вставать член, Миёкити отстранилась, облизнула губы и посмотрела ему прямо в глаза. Взгляда её Кикухико не выдержал и совершенно машинально положил руку ей на макушку. Миёкити наклонилась, щекотнув волосами живот, затем сжала в руке его член и обвела языком вокруг головки. Кикухико зажмурился и сделал глубокий вздох. Если даже простые прикосновения её рук были так упоительны, стоит ли говорить, что её губы оказались стократ лучше, чем он даже мог себе представить? Кикухико гладил Миёкити по голове, с трудом удерживаясь, чтоб не попросить её взять глубже.
— Кику-сан, — вдруг заговорила Миёкити, прервавшись. — Ты сегодня сделаешь всё, что захочу?
— Да, — пробормотал он, встретившись с ней взглядом.
— Вот здорово! — Миёкити поднялась.
— Эй, знаешь, Юриэ, нечестно так спрашивать. Я б на его месте тоже тебе что угодно пообещал в такой момент, и даже больше.
Голос Сукэроку Кикухико слышал как через стену.
Миёкити пожала плечами, затем толкнула Кикухико на спину и, едва только он вытянулся на футоне, села на него, а затем протянула руку к члену Сукэроку.
— Дорогой, будешь тут выступать — я от вас уйду, сами с собой любовью занимайтесь. Хочешь без меня?
По блестящим глазам Сукэроку было понятно, что в такой исход событий он ни капли не верит.
— Да ни за что, любимая. Уговор был, не забывай.
— Знаю я! Вот заладил со своим уговором. Кику-сан...
Миёкити прижалась к Кикухико, затем приподнялась и снова поцеловала его.
Сукэроку прочистил горло.
— Точно ревную. Ай! Любимая, нельзя ли поласковей?..
— Нельзя.
Слушая их, Кикухико закрыл ладонью лицо. Миёкити прижималась к нему, Кикухико чувствовал прикосновение острых сосков и мягкой груди, он мог заниматься с ней любовью с полного одобрения Сукэроку, но был в их постели лишним. Как бы он ни хотел познать её, соединиться с ней, любить её сейчас — общей ситуации его желание не меняло. От этого возбуждение Кикухико постепенно начало сходить на нет, но Миёкити требовательно поцеловала его. Кикухико положил руки на её бёдра, жадно касался губами её груди и на время смог забыть о Сукэроку. Миёкити направила член Кикухико в себя и медленно опустилась; он положил руки на её талию. Ускоряться Кикухико не хотелось — он боялся, что кончит в первую же минуту.
Сукэроку шёпотом попросил Миёкити наклониться, она послушно легла на грудь Кикухико и замерла. Кикухико непонимающе приоткрыл глаза. За Миёкити стоял Сукэроку. Прежде чем Кикухико смог осознать смысл происходящего, он почувствовал, как его член что-то резко сдавило изнутри, Миёкити охнула и закусила губу, а Сукэроку шумно выдохнул. Кикухико охватила паника. Но, когда Миёкити с гортанным стоном прогнулась над ним, подаваясь к Сукэроку, а сам Сукэроку сделал медленное движение вглубь и обратно, Кикухико не придумал ничего лучше, как попытаться подстроиться под них. Их с Сукэроку члены почти соприкасались, как и руки, лежащие на талии Миёкити. Колени Сукэроку сдавили с боков его бёдра, заставляя сдвинуть ноги. У Кикухико перехватило дыхание, он нервно сглотнул. Внутри было немыслимо узко, каждый толчок Сукэроку он чувствовал очень сильно. Он и Сукэроку одновременно входили в Миёкити, которую оба любили. Эта мысль, отталкивающая прежде, теперь наоборот возбуждала.
Кикухико облизнул губы и толкнулся вглубь. Было не слишком удобно, и Кикухико, продолжая двигаться в том же темпе, приподнялся на локте и приник к груди Миёкити. Он целовал её, ласкал губами и языком то один острый сосок, то другой. Миёкити громко постанывала, сжимая пальцами его плечи, Сукэроку шумно дышал, время от времени роняя: «Моя милая…», «Да...» и «Бон…». Их голоса отзывались где-то внутри, пробуждая нелогичное, несвойственное Кикухико желание одновременного обладания. Кикухико больше не смущали ни руки Сукэроку, к которым он прикасался, ни сам Сукэроку. Кикухико сосредоточился на ласках, гладил и целовал Миёкити, проводил языком, где только мог дотянуться; Миёкити больше не кусала губы — захваченная ими, она покачивалась и постанывала. Их с Сукэроку члены поочерёдно скользили вглубь, двигаясь вдоль тонкой границы друг по другу, толчки становились быстрее, пока с громким криком Миёкити не содрогнулась и не сжалась внутри, почти болезненно стиснув их внутри себя. Громко дыша ртом, почти всхлипывая, она прижалась к груди Кикухико и замерла в его объятьях. Сукэроку перестал двигаться, вышел из Миёкити, затем коснулся рукой основания члена Кикухико и сдавил пальцами, снимая подступающее напряжение оргазма.
— Ты что делаешь, Син-сан?! — оттолкнуть его Кикухико не смог, обнимая враз ослабевшую Миёкити, и теперь только раздосадованно смотрел на него.
Сукэроку поцеловал Миёкити в плечо и приобнял за талию.
— Ну, солнышко, давай, теперь моя очередь, — сказал он, помогая ей перебраться на футон. — А мы с Боном продолжим.
— Син-сан?..
Миёкити улеглась рядом с ними. Тяжело дыша и обхватив себя руками, прикрывая левой рукой шрам на бедре, она словно не хотела открывать глаз.
— Я же говорил? — Сукэроку отложил в сторону полотенце. — Я тоже хочу тебя.
— Ну, знаешь... Не в этом же смысле!
Кикухико нахмурился и сел. На что бы ни рассчитывал Сукэроку со своими слишком прозрачными, чтобы быть правдой, намёками, никакой радости по этому поводу Кикухико не испытывал. Кикухико вполне мог представить себя и с мужчиной, но прямо сейчас — не с Сукэроку, и уж точно не при Миёкити.
— В этом, в этом, Бон. Ладно тебе, потрахаться и не кончить — разве не обидно? Так что давай сделаем тебе и мне хорошо...
— Можно подумать, не ты в этом виноват, — раздражённо бросил Кикухико и откинул со лба волосы.
Его сердило не предложение переспать с Сукэроку, и даже не остановленный оргазм — Кикухико поймал себя на том, что злится на себя и на малодушное желание согласиться.
— Нет, Син-сан, мне и без того уже хорошо. Дай сигарету.
Если бы дело сразу завершили губы Миёкити, Кикухико со спокойной душой мог бы сбежать отсюда. Впрочем, даже не кончив, он с большим удовольствием ушёл бы и прямо сейчас. Просто вернулся домой и уснул. А если бы сильно захотелось, довёл бы себя до оргазма сам, причём сделал бы это с меньшей нервотрёпкой и большим комфортом.
— Бон.
Сукэроку сел рядом и накрыл ладонью колено Кикухико. Тот машинально оттолкнул его руку. Не то чтобы это было неприятно, но от его прикосновения Кикухико стало не по себе.
— Бон. Бон, послушай. Я понимаю, это странно и непривычно… Знаешь, мне ведь тоже. Но, Бон.
Кикухико нахмурился. Таким серьёзным, ласковым голосом Сукэроку наверняка соблазнял своих девушек. Кикухико не был одной из пассий Сукэроку, даже не был женщиной, но ничего поделать с его влиянием не мог — ему казалось, будто голос отдаётся по всему телу, словно он чувствует его затылком, кожей у корней волос, загривком, плечами, руками, грудью, поясницей, бёдрами, даже коленями и кончиками пальцев на ногах. Сукэроку словно гладил своим голосом против шерсти, не оставалось ни единого места, где бы он не коснулся Кикухико. От этой ласки хотелось сбежать чуть ли так же сильно, как хотелось её продолжения. Брови Кикухико непроизвольно сдвинулись.
— Дай мне шанс, Бон.
Кикухико медленно выдохнул. Ему оставалось только признать свершившийся факт и сдаться.
— Делай, что хочешь, — бросил он, глядя в сторону.
Глаза Сукэроку на мгновение расширились, но победоносная ухмылка снова вернулась на его жизнерадостное лицо. Ресницы Кикухико, дрогнув, опустились, стоило Сукэроку коснуться его затылка, привлечь к себе ближе и пройтись кончиком языка по губам. Сукэроку целовался совсем не так, как Миёкити: он то глубоко прихватывал губами его губы и даже кожу на подбородке, то языком проникал в его рот, то заставлял отвечать, то просто целовал. Оставалось только ответить.
Смущённый оглушительными в тишине звуками их собственных поцелуев, Кикухико не сопротивлялся, когда его мягко повалили на футон. Поцелуй не разорвался. Руки, жар которых уже было полустёрся из памяти Кикухико, нагло гладили, сдавливали, изучали. Ощущение где-то на границе «больно» и «приятно» в грубо стиснутых сильными пальцами ягодицах или в отвердевших сосках будоражило, заставляло дышать чаще. Игнорировать было невозможно, немыслимо, недопустимо. Кикухико обнимал и гладил в ответ, совершенно не задумываясь о том, чтобы быть осторожным и нежным, и полностью сосредоточившись на реакции Сукэроку. Касаться к мужского, местами изрядно волосатого, тела было странно и совершенно непривычно, но ответ Сукэроку окупал всё: Кикухико по поцелуям, по дыханию, по сжавшимся ягодицами, напряжённым мышцам на руках, по каждому ответному движению чувствовал его отдачу. От этого кружилась голова, становилось трудно дышать. Губы Сукэроку были не менее ласковыми, чем Миёкити, но куда более бесцеремонными, он жадно целовал его шею, ключицы и грудь. Член Кикухико твердел с каждой секундой, член Сукэроку то и дело задевал его бёдра и живот. Сукэроку приподнялся над ним, затем обхватил ладонью оба члена и провёл несколько раз рукой, прижимая их друг к другу. Кикухико глотнул воздуха открытым ртом и стиснул пальцами его плечо. Сукэроку ещё какое-то время дрочил себе и Кикухико одной рукой, но потом остановился.
— Бон, я не могу больше, — глухо пробормотал он. — Хочу тебя, сейчас.
Кикухико выдохнул и устремил на Сукэроку насмешливый взгляд.
— Я смотрю, ты только языком чесать горазд, Син-сан.
— Ага, негодник, так вот ты как запел... Ну, я тебе сейчас...
Засмеявшись, Сукэроку приподнялся и потянулся за валяющимся у края футона тюбиком.
— И что же ты мне сейчас?
— Возьму тебя, Бон, прямо сейчас, как есть, целиком.
Резко вздохнув, Кикухико впился взглядом в его лицо. Не было комнаты, теней по углам, футона, даже шеи и плеч Сукэроку. Не было ничего, остались только его глаза и голос. Сердце Кикухико стучало, как сумасшедшее.
— И буду трахать тебя, как безумный, жёстко, горячо, глубоко, буду входить в тебя до самого конца, а ты будешь стонать и кричать, пока мы оба не кончим, — прошептал Сукэроку над самым его ухом, затем обвёл языком вдоль края ушной раковины и скользнул вглубь.
Кикухико вжался вторым ухом в подушку, приподнял и свёл вместе напряжённые ноги, чуть слышно застонал и запустил пальцы в кучерявые волосы.
— М-м-м.... Син... сан... Хватит!
— Нравится?
Сукэроку гладил его по бёдрам, потом раздвинул их ладонью.
— Не очень, — честно признался Кикухико, пытаясь не зажиматься.
— А... Ну, ладно, — Сукэроку чем-то щёлкнул, Кикухико почувствовал прикосновение чего-то тёплого и скользкого к заднему проходу. — Но, спорим, у тебя внутри сейчас ёкнуло? А меня просто трясёт от нетерпения, чувствуешь?
Кикухико бросило в краску. Сдержанная дрожь Сукэроку передавалась ему всё это время, но сейчас он не был в состоянии думать об этом.
— Не сравнивай меня с собой, пожалуйста, Син-сан.
Сукэроку поднялся, разглядывая стоящий член Кикухико.
Если бы Кикухико только мог, он бы закрыл лицо рукой, спрятавшись от этого прямого изучающего взгляда. Но сейчас Кикухико просто отвёл глаза.
Сукэроку не утруждал себя ни подготовкой, ни особыми ласками. Ещё один глубокий поцелуй — и он уже приподнимал бёдра Кикухико, а потом толкнулся внутрь. Кикухико вздохнул, стиснув зубы, пока член Сукэроку медленно двигался вглубь. Сукэроку внимательно вглядывался в лицо Кикухико и не торопился, давая возможность постепенно к себе привыкнуть. Кикухико, сжавший в самом начале его бёдрами, постепенно расслабился. Уже скоро он сам положил руки на ягодицы Сукэроку и подался ему навстречу. Сукэроку счёл это позволением, и начал двигаться сильнее. Кикухико негромко постанывал от толчков. Сукэроку склонился ниже, почти лёг на него, прижимаясь теснее и жарче с каждым толчком. Кикухико пытался оценить свои ощущения, описать, запомнить — ведь случившееся обязательно нужно оставить на память, такое бывает только раз в жизни. Чувство чего-то неприятного, распирающего и жгучего внутри постепенно притупилось, боль прошла. Но важнее было само понимание того, что Сукэроку, его Сукэроку, сейчас входит в него, берёт, как берут женщину, которой когда-то мечтал родиться Кикухико, что он соединяется с ним, так, как никогда не будет ни с кем другим.
— Бон, что же ты делаешь, опять думаешь, перестань думать, Бон, — шептал Сукэроку, продолжая двигаться.
— Не могу... не думать, Син-сан...
— Тогда я заставлю тебя.
Сукэроку привстал, толчки стали резче и болезненней, словно бы он пытался войти каждый раз до самого конца или даже глубже. Кикухико зажмурился, стоны стали громче и короче. Заметив это, Сукэроку начал двигаться спокойней и мягче, Кикухико расслабился и обнял его. Сукэроку взял средний темп, ласково погладил бёдра Кикухико и мягко спросил:
— Так же лучше?
Кикухико не ответил, лишь положил ладони на плечи Сукэроку и привлёк к себе для короткого поцелуя. Он обхватил ногами Сукэроку, заставляя проникнуть ещё глубже и сильнее, подчинившись его ритму, но подчиняя его ритм своему желанию. Кикухико стонал, выгибался навстречу, подаваясь всем телом, ловил губами воздух, которого было мало на двоих.
— Юриэ, — негромко позвал Сукэроку, приподнимаясь через какое-то время. — Ты нам нужна.
Кикухико вздрогнул и резко открыл глаза. Всё это время Миёкити сидела рядом. Это было очевидно, это было логично, это было нормально, но сейчас её имя прозвучало подобно выстрелу над спящим в утренней дымке озером. Миёкити сидела, нахмурившись, и не спускала взгляда с лица Кикухико. В раскаяньи, Кикухико привлёк Миёкити к себе, поцеловал и машинально сжал в руке её грудь. Миёкити отстранилась, её губы обхватили член Кикухико. Ещё несколько толчков — и Кикухико судорожно стиснул пальцы Сукэроку, выгнулся и с долгим стоном кончил. Миёкити поднялась, вытирая искривившиеся губы, выбралась из-под уже бесчувственной руки Кикухико и села на краю футона подальше от них. Сукэроку обхватил обмякшего Кикухико за талию, вбиваясь в него жёстко и грубо. Через несколько секунд Сукэроку с хриплым выдохом замер и, тяжело дыша, опустился на него всем весом. Кикухико обнимал Сукэроку и гладил его по влажным плечам и спине. Сукэроку ответил лёгким поцелуем в плечо.
— Ты как, Бон? — спросил он, наконец отдышавшись.
Кикухико открыл глаза и посмотрел в потолок.
— В голове... пусто.
— Это правильно.
Сукэроку поднялся над ним и потянулся за полотенцем. Кикухико охватило незнакомое ему прежде опустошение.
— Без понятия. Курить хочу.
— Правильно, точно тебе говорю, балда.
Не говоря ни слова, Миёкити протянула через грудь Кикухико пачку сигарет. Сукэроку щёлкнул зажигалкой, затянулся, потом поднёс сигарету к губам Кикухико. Тот затянулся из его рук, целуя пальцы, и только потом забрал сигарету.
— Останешься до утра? Юриэ постелет тебе в большой комнате, а то, сам понимаешь, Конацу утром придёт...
— Останусь. Даже спорить не буду.
— Сговорчивый какой стал.
Кикухико вздохнул. Миёкити поднялась, набросила на плечи юкату и вышла из комнаты.
Кикухико поставил запылившийся чемодан, прислонил к стене трость и затворил за собой дверь. Два месяца гастролей вымотали его, он остро чувствовал потребность вернуться к этому пустому, но спасительному дому.
Прошёл год с тех пор, как он принял имя Якумо. Он активно выступал, репетировал, снова репетировал, снова выступал. Работа была жизнью. Жизнь была работой.
Первый месяц после той ночи он старательно избегал Сукэроку, даже когда пришёл к ним, спустя неделю. Не прийти было нельзя, тогда Миёкити и Сукэроку могли бы понять, что ему тяжело с ними. Потом встречи стали ещё реже, хорошо, если раз в месяц Кикухико выкраивал время заглянуть к ним. Всё чинно и по-приятельски: ужин, чай, сигареты, разговоры, улыбки. Миёкити штопала одежду Сукэроку, хлопотала по дому или возилась с домашними заданиями Конацу. Сукэроку улыбался от уха до уха, но был абсолютно трезвым и довольным жизнью. О ракуго не говорили. Ту ночь тоже не вспоминали.
Кикухико сел на порог и неторопливо расшнуровал ботинки.
В тот вечер Сукэроку сказал ему на прощанье: «Бон, ты уж извини, но нам лучше не видеться». Кикухико понимающе кивнул. Конечно, после такого лучше не видеться. Той ночью он должен был отказаться, это было очевидно, но слишком просто. Это всё только усложнило. «Но у нас с тобой всё по-прежнему, ты знай, Бон», — добавил Сукэроку, как в насмешку. После этого короткого разговора Кикухико вернулся домой, долго терзал сямисэн и в конце попросту напился, благо, кое-какие запасы сакэ дома водились. Сукэроку с той самой ночи ни разу не заглянул к нему.
Хуже всего было молчание. Поговорить хотелось невыносимо. Проговорить вслух. Узнать, что думает сам Сукэроку. Понять — хотя что там уже понимать-то? — как теперь дальше. Открывшееся знание перевернуло всё с ног на голову. Кикухико боялся, что им с Сукэроку захочется продолжения, что случившееся перейдёт границы. Этого он допустить не мог, ведь всё так хорошо сложилось: Сукэроку и Миёкити жили спокойной жизнью, он же плыл по течению в привычном одиночестве. Это «хорошо» было хорошо всем, или почти всем. Если одно пламя словно догорело, то угольки другого, настолько привычного, что даже и не замеченного прежде, вспыхивали чёрно-алым из-под серебристого налёта пепла. Закурив, Кикухико порой опускал подушечки пальцев на губы, курить так было совершенно неудобно, но появлялось ощущение прикосновения. По ночам, да и днём, ему неудержимо хотелось разрядки, такого не было даже в годы его юности, когда он был полон сил. Сначала Кикухико пытался представлять Миёкити с её округлыми формами и прохладной гладкой кожей, но её неизменно вытеснял небритый, волосатый и мускулистый Сукэроку. Фантазии Кикухико уплывали совсем в другую сторону от спустившейся на белое плечо пряди тёмных волос. Кикухико прокручивал в голове с начала и до конца — от поцелуев и прикосновений до абсолютного проникновения. Он и Сукэроку брали друг друга, целовались, просто лежали вместе, соприкасаясь плечами, и говорили. Кикухико хотел говорить. Делить каждый миг, как раньше. Он клал ладонь на глаза, зажмуривался и, наскоро подрочив, кончал в стиснутый на члене кулак. Когда он представлял на себе руку Сукэроку, оргазм бывал ярче и сильнее.
Кикухико анализировал свои впечатления и всё дальше и дальше погружался в них, то забываясь, то запрещая себе даже думать.
В конце концов, он стал считать благом отсутствие встреч с Сукэроку. Сукэроку совсем не горел желанием его видеть — такой расклад всем троим был только на руку. Загруженный работой, уставший от поездок, Кикухико снова уходил в ракуго от мыслей о случившемся и о Сукэроку. Ракуго поглощал всё вокруг, оставляя на рефлексию совсем немного времени.
Подхватив чемодан, Кикухико пошёл к себе наверх. В комнатах было чисто и свежо. Мацуда заботился о доме в отсутствие хозяина. Хотелось лечь и отдохнуть, благо, Ассоциация ракуго дала целых два дня на отдых перед выступлениями в театре. Две трети первого дня, впрочем, уже миновали. Кикухико достал из комода свежую одежду и банные принадлежности, свернул аккуратно в узелок. Целая треть свободного дня — слишком много драгоценного времени, чтоб терять его впустую.
— Здарова, Бон! Из баньки, смотрю?
Кикухико вздрогнул и чуть было не сделал лишний быстрый шаг в комнату, но остановился.
Сукэроку лениво листал газету, сидя на утопающей в закатных сумерках террасе дома Кикухико. В очаге потрескивал уголь, над чайником вилась тонкая струйка пара.
— Син-сан? — сердце Кикухико, кажется, подпрыгнуло, но вскоре снова забилось ровно. — Я-то думаю, что за вор к нам забрался.
— Да что у тебя тут красть-то, вот скажи? — Сукэроку осклабился.
— Как ты узнал, что я вернулся?
— Мацуда-сан сказал, как ещё. А где он сам-то?
— Я его отпустил сегодня, у него годовщина смерти жены. Ещё удивился, думал, это он решил зайти.
— Понятно... Ну, раз его нет...
— Я наверх, Син-сан, переодеться. Подожди меня здесь.
Сукэроку рывком вскочил и обнял направившегося в коридор Кикухико.
— Ты скучал по мне, Бон? — прошептал он над самым ухом.
Жарко, тесно, невозможно близко. Кикухико с трудом заставил себя сомкнуть губы, глуша в горле выдох-стон.
— Си-и-и-ин-сан, перестань.
— А я скучал. Господи, Бон, как же сильно, каждый день, каждую ночь. Невозможно просто. Ты вот сейчас вошёл — я, знаешь, чуть на тебя не набросился. С трудом сдержался, думал, вдруг кто рядом есть.
— Син-сан, отпусти, — ватными руками Кикухико безуспешно пытался расцепить объятья.
— Нет, Бон, не отпущу. Ни за что. Никогда, — Сукэроку прижал его к себе ещё крепче и потом неожиданно добавил: — Пошли в постель.
— Какая ещё постель, Син-сан?
— Твоя, какая ещё. Хотя можно без постели. Вот хоть прямо здесь. Я год с тобой не был, готов где угодно, как угодно, Бон.
Кикухико хмурился, тело реагировало на Сукэроку само, одна фраза Сукэроку — и он почти готов был забыть о проведённом в одиночестве годе. Кикухико сделал глубокий вдох.
— Син-сан, ты что-то не так понял. Мы договорились, что это только раз, для Миёкити-сан.
— Это ты с Юриэ договаривался, а со мной никакого разговора про один раз не было.
— Тогда, считай, сейчас это говорю.
Сукэроку выпустил Кикухико из объятий, развернул к себе лицом. Кикухико скрестил руки на груди и скептически посмотрел на него.
— Бон, давай начистоту, — руки Сукэроку легли на плечи Кикухико. — Люблю тебя. Хочу. И просто рядом быть хочу. Сам себя не понимал — а тогда, как ты к нам в то захолустье приехал, осознал. Особенно после всего. Ты мне нужен, Бон. Как брат, как друг, как мужчина.
Кикухико скривил губы в ответ на признание. В совокупности картина получалась донельзя странной: год тишины, и, вот вам, пожалуйста. Страннее этого был только сам факт предложения отношений, с учётом существования в их жизни Миёкити.
— А от меня-то ты чего хочешь?
— Любви и ласки, разумеется, — Сукэроку выдал пошленькую улыбочку. — Ну и... Честного ответа.
— Значит, по девкам ты больше не ходишь, сакэ не пьёшь, а жене с другом изменять собрался, когда зачешется?
Сукэроку помрачнел.
— Не надо так. Я... Я знаю, что нехорошо поступаю. Юриэ я тоже люблю, только иначе. И тебя люблю. А с собой сделать ничего не могу, и выбирать между вами не хочу даже, да и не стану.
— Поэтому и я не могу, Син-сан, — Кикухико взял Сукэроку за запястья. — Пойми. Мы не можем с ней так поступить.
Сукэроку смотрел на Кикухико, затем сощурился.
— Значит, таков твой ответ? «Мы не можем с ней так поступить»?
— Да, Син-сан.
— А со мной ты так поступить мог, когда с ней перед тем случаем целовался? Юриэ рассказала.
В голосе Сукэроку звучала горечь, от которой Кикухико стало не по себе.
Кикухико отвернулся и опустил руки, не найдя сразу слов в ответ на выпад.
— Мы оба молодцы. Да, целовались. Да, мог, — Кикухико посмотрел на него в упор. — Нечем крыть, доволен?
Сукэроку спокойно выдержал его взгляд.
— Да, ещё как доволен, — по голосу казалось, будто Сукэроку хочет как следует ему врезать.
Кикухико и сам был бы не против врезать ему от души, хотя бы раз. Однако ладони, придавившие его плечи, не стали кулаками. Напряжение будто передавалось через ткань одежды вместе с теплом.
— Знаешь, Бон, а ты мне больше сказал, чем я даже надеялся. Я думал, ты просто откажешь. Или скажешь, что мужчины не интересуют. Или ещё что-то, может, даже ударишь. Я бы тогда успокоился и тебя не трогал. Наверное.
Кикухико молчал, уже не глядя в сторону Сукэроку.
— Скажи, Бон, если бы мы с Юриэ никогда в жизни не встретились, ты бы был со мной?
— Мы встретились. Не о чем говорить.
— Так был бы?
— Пусти. Мне нужно переодеться и заняться ужи...
Поцелуй застал Кикухико врасплох. Запоздало думая, что нужно было оттолкнуть нахально положившего руку на пояс и крепко прижавшего его к себе Сукэроку или в самом деле ударить со всей силы, проклиная себя за собственную слабость, Кикухико продолжал целоваться. Щетина Сукэроку царапала гладко выбритый подбородок, крупные губы прихватывали то верхнюю, то нижнюю губу Кикухико, язык проникал внутрь, бесцеремонно и агрессивно. Влажно, громко, безудержно, долго. Когда Сукэроку отстранился и, тяжело дыша, прижался лбом ко лбу Кикухико, тот смог только сжать в горстях ткань юкаты на его спине. Ответ уже ничего не значил.
Сукэроку выдохнул над его ухом:
— Бон, я знаю, что всё сложно, но я люблю тебя. А ты? Что ты сам?
Кикухико сглотнул и обнял Сукэроку.
— И я тебя, Син-сан.
— Бон... — Сукэроку снова поцеловал его, но уже коротко, и снова прижал к себе. — Прости за этот год. Я знаю, больно было — а мне-то как больно! Ты сидишь рядом, смотришь, улыбаешься — а не дотянуться. Но иначе нельзя. Мы мужики, мы бы справились — и справились. Я в этом и за себя отвечаю, и за тебя. А Юриэ бы не смогла, понимаешь? Ей этот год нужен был, не нам с тобой. Как бы она себя чувствовала, если бы у нас что-то закрутилось, сам подумай? Мы ей и так оба страданий доставили.
— Теперь понимаю. Вообще, Син-сан, мог бы и меня посвятить.
— А... Ну, извини, я думал, ты сразу догадался, — идиотская улыбка на лице Сукэроку не вызывала сомнений в его искренней наивности. — Я тебе вообще сказал, что у нас всё по-прежнему, я к тебе в чувствах не менялся.
— Я мысли читать не умею, между прочим, балда, и загадки твои разгадывать.
— Бон… Ты… Ты же не думаешь, что я решил тобой воспользоваться и выкинуть?
Кикухико сел у переносной жаровни и достал сигарету.
— С чего бы вдруг мне так думать?
— Прости, Бон. Я... В таком ключе не думал даже. Бон, я восполню тебе этот год! Вот прямо сейчас начнём.
— Син-сан, хватит, я из-за тебя чуть уголь на колени не уронил.
Кикухико затянулся.
— Ну... И что дальше мы, по-твоему, будем делать?
— Как что? Для начала, потрахаемся от души, конечно. Бон, для начала, я хочу тебе отсо...
— Перебьёшься.
— Да почему? У тебя же тоже никого не было, ты же по мне соскучился, да?
— Я не об этом, Син-сан! Что ты за бестолковый тип такой.
— Бон, а вот я-то как соскучился по твоим нотациями... — Сукэроку снова попытался обнять Кикухико, но тот снова ловко отпихнул его.
— Прекрати паясничать.
— Но ты меня таким и любишь, ведь да? — Сукэроку вытянул губы вперёд, но гневный взгляд Кикухико свёл на нет попытки отшутиться. — Так, ладно, прекратил. Что делать? А, как и раньше. Будешь ходить к нам в гости, просто как друг. А потом я буду ходить к тебе. Ну, тоже как друг. Мы оба этого хотим, вот и давай воплощать. Мы ведь как-никак... Друзья. — Сукэроку хихикнул. — Плохая идея, что ли?
— Это не идея никакая, Син-сан, — Кикухико сокрушённо покачал головой. — Про чувства Миёкити-сан ты подумал?
Сукэроку нахмурился.
— Бон, насчёт Юриэ... В общем, как бы это сказать-то...
— Сказать что?
— Не бери в голову, в общем. Она, кажется, от тебя отказалась. И сейчас со мной, ну, вроде как, счастлива. У нас даже второй ребёнок будет. Третий месяц идёт.
Кикухико остолбенел.
— Как это?
— Что «как», не знаешь, как дети делаются, что ли? — проворчал Сукэроку. — Дай сигарету.
— Сам себе покупай, — машинально ответил Кикухико.
— Не жадничай, я тут курить бросаю, между прочим, чтоб ребёночек здоровым родился.
Кикухико вовремя сомкнул губы, не позволяя сигарете выпасть.
— Не смотри на меня так, Бон, — буркнул Сукэроку, плюхнулся рядом плечом к плечу с Кикухико, вынул из его губ сигарету и затянулся, затем, не глядя, поднёс сигарету обратно ко рту Кикухико.
— Да, так и живём. Удивлён, да?
— Огорошен, — Кикухико взял пальцами сигарету из его рук. — Ребёнок — это хорошо... Поздравляю. Молодцы. А прокормить-то сможешь?
— Обижаешь, Бон. Мы же не просто так его завели, обсуждали сначала долго, я на двух работах вкалываю.
Кикухико усмехнулся.
— Слушаю тебя и прямо не верю.
— Ну дык. Я мужик или где? Дай-ка ещё затянуться.
— Целую тебе на, — Кикухико тряхнул пачку, выуживая оттуда сигарету. — В честь ребёнка — за мой счёт.
— Благодарю покорно, о щедрейший господин.
Кикухико задумался.
— Отказалась... То есть — разлюбила меня, и всё?
— Вроде того. Не вспоминает совсем почти.
Сукэроку прислонился к стене, затем посмотрел на Кикухико, опустил руки на его плечи, одним движением развернул спиной и уложил головой к себе на колени. Кикухико было дёрнулся, но всё же не стал сопротивляться и вытянулся на полу.
— А сам-то ты что, Бон? — спросил Сукэроку, неотрывно глядя на его лицо.
Кикухико вздохнул и закрыл глаза. Было непривычно всё: от положения до состояния. Колени Сукэроку оказались жёсткими, высокими и неудобными. Но что-то в этом всё же было.
— Я... Успокоился, — Кикухико выдохнул длинную струйку дыма. — Вину только чувствую, за всё.
Сукэроку переставил пепельницу возле руки Кикухико так, чтобы было удобно сбивать пепел обоим.
— Знаешь, что она мне наутро тогда сказала? — Кикухико вслушивался в спокойный голос, впитывая каждую интонацию, каждый звук. — Что ей твоё лицо, с которым ты мне отдавался, в кошмарах сниться будет. Сказала, раз у нас такая любовь, то можем любиться дальше без неё, а ей ты не нужен больше.
— Погоди, она же сама хотела... — Кикухико открыл глаза и посмотрел на Сукэроку снизу вверх.
— Да не она, Бон, а я. Она согласилась, потому что с тобой хотела, а по-другому я не согласился бы. А потом она, что хотела — получила... Наутро такую мне сцену закатила, как только ты ушёл... Я всякого наслушался: что я для себя старался, про неё не думал, а просто тебя трахнуть хотел, и что ты на самом деле её отшивал всё это время, потому что тебе мужчины нравятся, а на неё даже не встаёт. Дулась на меня больше недели. Плакала, что мы друг друга больше любим, а она никому не нужна. Знаешь, после того, как в Токио вернулись, её иногда не узнать просто, раньше бы накричала и ушла или... Ну, ты понял. А тут... Я её успокаивал, но столько времени прошло, пока она всё это приняла... А сейчас у неё — дом, я, Конацу петь учит. Я семью обеспечиваю. Мы и третьего ребёнка поднимем, что там второй. Я много детей хочу.
Кикухико беззлобно усмехнулся.
— А со мной как? «По-дружески», между женой и детьми?
— Эй, не говори так, Бон. Это другое.
— Я знаю.
— Скажи, Бон...
— М-м-м?
— Тебе меня одного хватит?
— В смысле?
Сукэроку посмотрел в лицо Кикухико.
— Я не смогу её заменить. Я это я, даже пытаться не буду. Ты сейчас говоришь, что успокоился насчёт Юриэ, но я-то тебя знаю. Вот только, понимаешь... Мне нужны вы оба, но я не собираюсь делиться тобой с ней, а ею с тобой. И себя полностью тебе отдать тоже не смогу. Я законченный эгоист, да, Бон?
— Точно.
— Ну вот.
— Хватит, Син-сан. Но взамен... Я возьму то, что не будет больше принадлежать никому, кроме меня.
Кикухико с невинным лицом улыбнулся.
— Твой ракуго станет моим.
— Не понял. Но согласен. Тебе я готов отдать его без остатка.
Кикухико поднял вверх мизинец.
— Пообещай.
— Обещаю.
Их мизинцы сплелись.
Кикухико опустил руку и снова закрыл глаза, но, повернув голову, неожиданно для себя принюхался.
— Син-сан... Ты хорошо пахнешь.
— Нравится? — ухмыльнулся Сукэроку.
Кикухико снова втянул носом воздух. Юката Сукэроку пахла свежим ветром, а сам он — мылом и чем-то ещё, незнакомым, но приятным.
— Да... Какая тебя муха укусила?
— Можешь ты укусить, я чистый. К тебе же шёл, не просто так.
— Ага. И следами зубов потом будешь перед женой хвастаться.
— А ты осторожно кусай, чтоб следов не было.
— Я подумаю.
— Так что, план одобрен? Трахаться-то будем? У меня уже раз встал и опал, пока мы тут курили.
— И над этим я тоже подумаю, — Кикухико хитро улыбнулся и снова закрыл глаза.
— Думай давай быстрее, Бон. Бон?.. Эй, Бон! Погоди, ты, что, уснул, что ли?.. Вот негодник. Ну, я тебе сейчас устрою...
Эпилог
Ветер засыпал розовыми лепестками террасу дома Якумо, когда-то известного как Кикухико.
Постаревший и загоревший, обзавёдшийся сединой и морщинами, но всё ещё крепкий и полный сил, Сукэроку выглядел младше Якумо, худого и бледного, но тоже ещё не старика.
— Я иногда думаю, что не зря мы жизнь прожили.
— Что это ты вдруг, Син-сан? Я пока на тот свет не собираюсь.
Сукэроку отложил в сторону потрёпанный «Большой эдосский сборник ракуго».
— А то я собираюсь. Это так... Просто подумалось.
Якумо подлил в чарку Сукэроку сакэ.
— Жалеешь?
— Я? Да ни в жизнь, Бон. Ну… Может, чуток не хватает. Сцены, зрителей.
Якумо откинулся спиной на раму сёдзи.
— Син-сан...
— Чего?
— Помнишь, что мы когда-то обещали друг другу?
Сукэроку опустошил свою чарку и, зажмурив один глаз, довольно выдохнул.
— Не помню, Бон. Забыл. Я всё забыл.
Он наполнил сакэ чарку Якумо. Тот сделал маленький глоток и протянул Сукэроку его — их — веер.
—«Снег в канун нового года».
Сукэроку, поднёсший к губам свою чарку, поперхнулся.
— Бон, это ж не по сезону!
— То есть, ты эту пьесу тоже забыл, Син-сан?
Сукэроку усмехнулся.
— Забудешь, с тобой, Бон. Никогда в жизни столько не репетировал. Надо было мне на свою голову тебе ракуго пообещать…
— Значит, всё однажды вспомнишь.
— Вспомню, а что толку? — Сукэроку загасил сигарету. — Один человек что может… А я тебе в ракуго никакой уже не помощник. За мной нет будущего.
Сукэроку сел на подушку напротив Якумо.
— Много на свете людей бывает, — начал он. — А есть среди них и те, кто вопрос за вопросом задают. «Рано — это как?», — спрашивает один. «Высоко — это что?», — спрашивает другой. «А дорого — это сколько?», — спрашивает третий...
***
— Что это ты тут делаешь, Син-сан?
Якумо неодобрительно смотрел на уснувшего Сукэроку. Он беззаботно похрапывал, растянувшись на веранде.
— Син-сан, кому говорю!
Якумо опустился на колени и потряс Сукэроку за плечо. Тот нехотя проснулся и сел, зевая и потирая глаза.
— Бон… Что ты так орёшь-то... Нежно же будить нужно.
— Син-сан, когда ты научишься предупреждать о своём приходе? — в голосе Якумо звучала не то радость, не то угроза.
— А что не так? Шёл мимо, дай, думаю, загляну… У тебя закрыто. Что мне теперь, под дверью стоять прикажешь? Вот и вошёл.
— И за что мне это… — вздохнул Якумо и встал.
За его плечом стоял высокий молодой человек в белом костюме, и с любопытством рассматривал комнату и Сукэроку.
— Бон, а это что ещё за ётаро?
Якумо рассмеялся.
— Знаешь, Син-сан. Кажется, я нашёл наше с тобой будущее.