На публику.

Я выступаю последний и в последний раз. Наверное, я заигрался и в самом деле поверил, что эта игра на публике и пресловутое «единственный» не на показ, но я ошибся. Я плачу за свою наивность. Мне уже нечего терять в этой жизни, меня разбили, и я не уверен, что в состоянии доверить себя ещё кому-либо. Насмешливый взгляд Виктора, который выступал предпоследним, и мой холодно-разбитый, направленный ему в глаза. Он тянет свою руку, дабы прикоснуться к моим волосам и пожелать удачи. Это лишь игра на публику, но я не позволяю прикоснуться к себе, откидываю руку Виктора, холодно глядя ему прямо в глаза. Я протягиваю ему свою руку так, чтобы можно было увидеть перечёркнутое имя на запястье. Я сам перечеркнул его лезвием бритвы. Когда-то я и вправду думал, что этот человек в самом деле такой каким видит его публика. Хороший, добрый, всегда помогает и ценит понятие соулмейт. Именно таким я видел этого человека, именно таким его знало большинство людей. Настоящего себя он не привык показывать: он любит купаться в лучах славы и при этом быть добрым для большинства, но это не так. Я сам в это верил, но вера наивна и пуста, если любимый человек на самом деле самовлюблённый и моральный урод. Ловлю понимающий взгляд Юрия и вздыхаю. Этот подросток никогда не говорил, почему на самом деле появился сразу после Виктора у меня дома. Юрий никогда не подходил к Виктору вне ледовой арены и любителей сделать фотографии. Тогда я не понимал почему, а сейчас рефлекторно прикасаюсь к шее и щеке ладонями. Виктор любит давать пощёчины, особенно своим любовникам и особо любимым ученикам, Юра никогда, ни под каким предлогом не подходил к Виктору ближе, чем на метр. Юра знает об этом человеке едва ли не больше меня. Он его боится, а я презираю и больше не хочу видеть в своей жизни. Я тяжело вздыхаю и встаю на центр ледовой арены в ожидании начала музыки. Программы Виктора всегда безупречны, как и он в своей игре на публику. Я совершаю много ошибок на льду, а он никогда не ошибается ни на льду, ни в жизни. Искусный кукловод, он играет и подчиняет себе любого, он страшный человек. Его настоящего знают единицы. Музыка начинает играть, и я вместе с ней начинаю свой последний танец перед публикой. Эту программу я разработал за неделю, после того как устроил скандал Виктору из-за того, что он меня не любит, и он с гадкой ухмылкой выставил меня из квартиры, всучив деньги на гостиницу. Было больно, я плакал на груди у Пхичита, и он пытался успокоить меня. Юрий видел мои слёзы не раз, но он молчал, когда я лил слёзы в одном из номеров отеля, молча подавал салфетки и слушал то, как Пхичит меня успокаивал, лишь перед уходом бросил «Убегай, пока он отпускает». Меня могло тогда порадовать, что Виктор додумался не изнасиловать меня, и я мог нормально тренироваться. Да, я был уверен, что он способен на подобное. Едва ли Виктор знал, что такое любовь, то он никогда никого не любил. Он целовал меня на публику, а стоило остаться одним, бил меня по губам и чистил зубы, не желая чувствовать, что его кто-либо касался. Он выглядел принцем в глазах фанаток и фанатов, а на самом деле был не более, чем тем самым злодеем, что мучает принцесс, которые так и не дождутся своих героев. Когда-то я свято верил, что он хороший, но это всё кануло в лету. Всё начиналось так хорошо, и я даже не заметил, когда всё это началось. Помню синяки на плечах от сильных пальцев Виктора, помню, как Пхичит говорил, что синяки ужасные и звезде катка следовало бы поумерить свой пыл. Помню, как Юрий протягивал мне на половину полный тюбик с мазью от синяков и говорил короткое «Оно тебе надо?». Видимо тогда я ещё был мазохистом и не придавал значения словам друзей. Прыжок и удачное приземление, я выступаю без тени улыбки, на глазах наворачиваются слёзы, но я не собираюсь их останавливать. Виктор всегда сдавливал мою шею, если я начинал плакать. Он не любил слёзы, или, вернее, он не мог терпеть слёзы. Хорошо помню, как под издевательски-насмешливый взгляд Виктора я замазывал синяки на шее и укусы. Он никогда не оставлял засосы, он оставлял лишь больные укусы. Едва ли этот человек задумывался, что причиняет боль тому, кто его любит. Я слепо верил в его чувства и любил, хоть он и ни разу не целовал меня, когда мы оставались одни, а все попытки пресекал болезненными пощёчинами. Слёзы капают на лёд, но я не останавливаюсь, эта хореография — моя боль, которую я испытал от осознания того, что мной лишь пользовались, но не любили. Виктор не умеет любить, ему важен лишь он сам. С ним было больно и физически, и морально, о моей боли знал лишь Юрио, который кричал, чтобы я убегал, а я, наивный дурак, ничего не видел. Я понимал, что Юра ненавидит Виктора, и его привычка поправлять свои волосы — попытка убрать их так, чтобы их не дёргали. Юра на мои вопросы об их отношениях сначала отмалчивался, но потом сказал лишь одно: «Виктор приносит лишь боль». Он, наверное, раньше, до меня, любил этого урода. Я тоже наивно любил, и за эти три года, что я встречался с Виктором, я понял, что чувства выгорают, как спички, за доли секунд. Юрию уже восемнадцать, и он всё так же поправляет свои волосы и всё с той же ненавистью глядит на Виктора — я знаю, что душевные раны не заживают быстро. Я готов остаться один, и меня не волнует, что Виктор мой соулмейт — это лишь имя на запястье, не более. Очередной прыжок, и я, как не странно, удачно приземляюсь. Наверное, это от того, что я больше не выступаю для Виктора. Я даже не понял, когда наши с ним отношения стали походить не на любовь, а на чистейший мазохизм и садизм. Уже не вспомню, когда побои стали нормой для наших отношений. Виктор всегда вымещал на мне всю свою злость от любой неудачи. Любовь превратилась в побои, а занятие ею стало очередным изнасилованием, мне было больно, но Виктора это не волновало. Виктор часто давал мне пощёчины из-за того, что я плачу, а ещё он любил издеваться надо мной по утрам, говоря, что я похож на портовую шлюху. Только сейчас я понимаю, насколько был слеп. Виктор не умеет любить, зато я умею прощать и вычёркивать из жизни. Церемония награждения заставляет Виктора скрипеть зубами незаметно для всех. Занимать второе место для него низко, а я не привык выигрывать, но это мой подарок Виктору на прощание. Мой скандал возымел должный эффект: он вышвырнул меня и объявил, что мы расстались, а я даже отнёсся к этому спокойно, лишь болит в груди от осознания, что я любил такого, как он. Пхичит поздравляет и с улыбкой тащит меня и Юрия, что занял третье место, в ресторан, чтобы отметить. Этому весёлому парню нет дела до того, что он не занял одно из трёх первых мест, он всегда рад даже простому участию. Вечно весёлый, он торопит нас, когда мы переодеваемся в раздевалке и под прицельным взглядом соглашаемся идти отмечать. Пожалуй, эти двое и дальше будут моим друзьями, но с моей идеей бросить фигурное катание не согласились. Изрядно подвыпившие, они выдвигали свои идеи, но, пожалуй, компромисс мы нашли. Правда, зачем им это надо, я так и не понял, но тренером для детей быть согласился. Юрий долго бурчал по поводу того, что с самовлюблённым Виктором и без меня он выступать на одном катке не будет, ибо опасно для морального здоровья. Пхичит вообще заявил, что ему и победа не особо нужна, главное, побольше хороших друзей найти, вот уж где святая простота. Через два дня, утром, когда мы собрали вещи и успели купить себе по билету в Японию, мы столкнулись на первом этаже с Виктором и Отабеком. Виктор, нисколько не волнуясь о нас и других людях, лапал Отабека, а тот целовал его губы. Я с горькой улыбкой молча вышел из отеля, мне было жалко этого Отабека, который ещё не знает, какой Виктор на самом деле. Юрий с омерзением и ненавистью кинул в Виктора недоеденное мороженое и пошёл за мной. Сме­ющий­ся Пхи­чит, сде­лав фо­тог­ра­фию Вик­то­ра с мо­рожен­ным на го­лове, от­пра­вил­ся до­гонять нас, не за­быв выложить фо­тог­ра­фию, что­бы все уви­дели это зре­лище. Я закрыл глаза и спокойно выдохнул, поняв, что теперь свободен. Наверное, если бы я до сих пор его любил, не смог бы так спокойно смотреть на его новые отношения. Наверное, где-то глубоко в душе я уже давно понял, что Виктор не умеет любить, но надеялся до последнего. На моём лице расцвела улыбка, улыбка, которая не расцветала уже два года, и я осознал, что избавился от груза, который тянул меня обратно в Россию. Привязанность исчезла, в сумке золотая медаль, на душе покой, а о Викторе напоминает лишь приевшаяся привычка касаться своей шеи, но оно пройдёт, я более чем уверен в этом, надо лишь подождать Игра на публику в исполнении Виктора остаётся в прошлом, а в настоящем лишь перечёркнутое имя соулмейта на запястье и два друга рядом. Большего мне не надо для улыбки и спокойной жизни. Я слишком долго жил для одного человека.