it's you I am watching;

Sia — Move Your Body (Single Mix)

«Что за херня, дядя?» — Нейтан не озвучивает вопрос, написанный на лице. Не глядит на охранника, отступающего, чтобы его пропустить. Не идёт, пока Рэйф не хлопает легонько двумя пальцами по правой лопатке. Дёргается, пытаясь стряхнуть даже секундное прикосновение. Крутит нацепленный клубный браслет. Кажется, племянник не в духе. Точно не сказать. Пытаться влезть к нему в голову — себе дороже. «Я, по-твоему, не бывал в таких местах, дядя?», — он сводит брови, как пацан, нашедший под рождественской ёлкой какую-то непонятную коробку, которая очертаниями ничуть не напоминает обёрнутый праздничной цветастой упаковочной бумагой долгожданный велосипед. Косит через плечо, прежде чем отвернуться, но нервозным движением плечом выдаёт: нет, дядя, нет, не бывал, в таких — я не бывал. «И дальше что, а?» — уже развернувшись к Адлеру лицом, шагая спиной вперёд без особого страха споткнуться, вопрошает беззвучно Прескотт. Руки в карманах, физиономия недовольная до того, что тянет потягать за щёку. Вечер идёт не по его плану. Парень толкает кого-то плечом, но в таких местах все привыкли к близким контактам, выяснения отношений не следует. Танцполу плевать на чужаков. Никто не расступается, никто не останавливается. Следуя, Рэйф подносит к уху палец, отрицательно качает головой, одними губами произносит: «Я тебя не слышу». Ждёт, что же будет дальше. Просьба свернуть в проулок была совершенно спонтанной. Адлер смотрел за боковое стекло на глазированный ночной Чикаго, ловя вопросительные взгляды племянника. Действительно, разумнее смотреть за то стекло, которое к себе ближе. Но только если хочешь видеть исключительно урбанистический пейзаж. Нейтан трижды за их недолгий путь безуспешно пытался закурить, то доставая, то убирая сигареты. В этом зацикленном простом жесте, в мелькании пальцев в фонарных огнях и вызывающих всполохах витринных подсвеченных брендов — какой-то код, старый шифр с утерянным ключом. Кажется, в этом Прескотт весь. Череда повторений без какого-то итога. Блуждание по спирали без начала и конца. Загадка из числа тех, над которыми ломают мозги до самой смерти. В какой-то момент Адлер поймал себя на мысли, что его веселит мысль о том, чтобы украсть беспутного родственничка из этого цикла. Приказать шофёру тормозить, вытащить из машины и увести в утробу не спящего Чикаго, тепло дышащую паром вентиляционных систем маленьких баров, подмигивающую светом из узких высоких окон, готовую проглотить и растворить в себе то ли до рассвета, то ли навсегда. Протащить по клубам и забегаловкам, по кладкам подворотен и изнаночным сварным швам мостов, по изрисованным граффити скамейкам и ржавым парапетам. Повести каким-то иным маршрутом, чем тот привык ходить. Не туда, где газон острижен строго на полтора сантиметра от земли. Не к тем, чьи лица он знает. Не за привычным, не в известное, не к испытанному. Почему бы и нет? Рафаэль Адлер не любитель ни в чём себе отказывать. Было ли это хорошей идеей? Есть подозрения, что вряд ли. Не потому, что эта среда не такая уж новая для Нейтана. Из-за того, что в глубинах его прошлого — сплошь рифы, гряды хребтов давно утихших китов, девяноста восьмыми позвонками которых он вечно цепляется за то и за это. Адлер не поворачивает обратно. Удерживает за руку от попытки приткнуться к барной стойке. Кивает в центр зала. Прескотт, должно быть, принимает это за вызов. Тряхнув головой, протискивается между телами. И Рэйф снова следует. Отвлекается, когда под потолком со звучным хлопком помповые пушки выбрасывают полоски серпантина и конфетти. Озирается по сторонам, морщась, когда визги вокруг становятся ещё чаще и громче, а уподобившиеся первобытному племени чикагцы окончательно сходят с ума, пытаясь поймать кружащие в воздухе обрезки бумаги. Будто попав под гипноз холодного света, Нейтан недвижим среди толпы, волнующейся живым океаном. Он стоит долго, не обращая внимания даже на какого-то типа (дилера?), который трётся рядом и пытается что-то ему задвинуть, но в итоге плюёт на это гиблое дело, докапываясь до какого-то джанки. Адлер готов подойти и попытаться расшевелить, но что-то начинает происходить. В неоновом свете, прорезая плотный, почти осязаемый дым, кисть руки Прескотта выводит спираль на дальней стене над вакханалией извивающихся в танце тел. Свет вспыхивает и гаснет, гаснет и вспыхивает, полностью прячет не похожего на прочих чужака. Тот следит глазами за незримой проекцией так цепко, что вся голова его идёт по кругу. С ним что-то не в порядке. Что-то не то. Рэйф не может сказать, откуда знает, рядом гораздо больше утырков, способных сойти за ненормальных, Рэйф не хочет выяснять причину (причины?), Рэйф просто знает и делает несколько шагов вперёд, отодвигая досужую малолетку, пытающуюся повиснуть у себя на шее. Поддаётся тревоге. Перехватывает плавно скользящую кисть и тянет, вынуждая повернуться вокруг себя. Выходит легко, словно в танце. В миг поворота, когда они оказываются лицом к лицу, Прескотт растерян, в его распахнутых светлых глазах растворен насыщенный фиолетовый отблеск, как ложка густой масляной краски, не разболтавшаяся под стоялой водой. Потеряв указание направления, племянник опять замирает. Стоит спиной. Соображает. Минута-две — оклемается и начнёт закипать, но до тех пор есть время. Адлер окончательно убивает дистанцию контрольным коротким шагом, подсовывает руки под его, укладывая на живот, к ремню, запуская под кожу большие пальцы. Прижимает к себе — резко, одним сильным движением, пока не успел опомниться. Гасит попытку отстраниться, с нажимом ведёт его бёдра в другую, в левую сторону. — Чт… — начинает было Прескотт и глохнет. Сорвавшиеся с его губ звуки бесследно пропадают в музыке, больше похожей на шум, но ладони чувствуют идущую по телу вибрацию. Так, наверное, познают слепые, так постигают смысл глухие. Слева — направо, плотно, тесно, по касательной. Справа — налево, увеличивая амплитуду, ловя ритм, прибавляя скорости. Пропадая, когда свет гаснет. Появляясь, когда вспышка красит пурпуром зрение. — Доверься мне. Судя по тому, как вздрагивают плечи и чуть запрокидывается назад голова, племянник не слышит тоже, чувствует тоже, уложив свои руки поверх чужих, но не пытаясь разорвать контакт. Они ложатся на музыку оба, будто на волну, и та толкает басами и спинами юных к поверхности, туда, где можно дышать. Перехватив кисти, переплетая пальцы, Адлер ведёт парня сквозь поток, показывая маршрут уже не руками, но всем телом. Обычно враждебный к любым попыткам надавить на себя, Прескотт в своём трансе неожиданно податлив, не перекручен каждой мышцей, отзывчив и чувствителен к малейшей перемене в общем, едином движении. Хочется развернуть его к себе, читать в глазах ответы и подтверждения, но это выбьет из ритма. И этого нельзя допускать. Не сейчас. В момент, когда Нейтан понимает, что его больше ни к чему не принуждают, что тело всё делает само, он вздыхает глубже, чем обычно, будто бы свободно. Плечи ухают вниз, более не отягощённые необходимостью держаться прямо. Пальцы тянутся, чтобы найти позади опору и ориентир, с нажимом трогают бёдра, проверяют, действительно ли рядом есть кто-то, провоцируют, дразнят, влекут. Это лишь мгновение. Выбившиеся из причёски пряди щекочут нос, парень мотает головой, не оборачиваясь произносит тактильно воспринимаемое: — Я… я хочу уйти. Что-то рвётся, следом — надламывается, крошится, хрустит на зубах тонким ампульным стеклом. Прескотт вырывается, сбегает из рук, чуть не тонет в людском потоке, скрывается за цветными волнами флуоресцентных маек и пёстрых коротеньких платьев. Дядя провожает его взглядом. Блядь. «Вот и нахрена ты его приволок в эту дыру, скажи, Рафаэль Адлер?». Блядь. «Может, хоть к пятому десятку научишься сначала думать, а потом — делать?». Блядь. «Сводил бы лучше племянника в Baskin-Robbins, ей богу. Или в океанариум, рыбок смотреть». Блядь. Закатив глаза, Рэйф продирается сквозь живые препятствия следом. Пытается звать, но кричать бесполезно. Едва сдерживается, чтобы не разукрасить рожу борзому нахалёнку, не желающему убираться с дороги, напоминает себе о времени, о том, что дистанция увеличивается, что за задней дверью можно никого не найти, и тогда… Музыка гремит громче, чем до, а может к мощности динамиков добавилось биение пульса в висках. Узкий коридор походит на тупиковую ветвь лабиринта. В закутках тут и там то трахаются, то долбят MD, смешанное с садовыми удобрениями и противорвотным для собак, то полируют физиономию ближнего своего об угол пустой полки, на которую давно бесполезно ставить вазы с цветами. Нейтан там, впереди. Рэйф почти нагоняет. Всё-таки кричит: — Прескотт! Парень не замедляет шаг. Шустрый, когда не надо. Что происходит? Ох, и неуместный же это вопрос. Безответный. Бестолковый. Это не тот случай, когда есть смысл ударяться в рефлексию. Особенно если не хочется играть в догонялки до самого утра. — Не расскажешь, какая муха тебя укусила? Никакой реакции, только руки, кажется, в кулаки сжимаются. — Да погоди ты! В темноте и сигаретном дыму вовсе не разобрать, но, кажется, действительно сжимаются. — Эй! Бесполезно. Правую икру сводит болью, гонка рискует обернуться концом недолгого путешествия по нехоженым тропам чикагских потрохов. Нашарив в кармане банку таблеток, Адлер вытряхивает на ладонь не то одну, не то пять, отправляет в рот, жуёт и глотает, не морщась. — Да стой же ты! Пихнув от себя дверь, племянник вылетает из здания. Второму охраннику заведения, приглядывающему за популярным отходным путём посетителей, приходится посторониться. Парень не тратит время на то, чтобы оглядеться. Просто движется дальше. Набредает на крыльцо под простым металлическим козырьком и дёргает ручку, словно для него она должна быть открыта. Заходит. Его преследователь оказывается внутри минутой позже, чтобы обнаружить какой-то бар. Прескотт петляет мимо столиков. Втянув шею в плечи и низко уронив голову, чудом не сшибает официантку с подносом. Она же попадается на пути Рафаэля. Придержав девушку за талию, мужчина разворачивает её достаточно аккуратно, чтобы она ничего не разлила. Рассеяно пожимает плечами и спешит дальше. Снова длинный коридор, выскобленная кишка города небоскрёбов, за которой дверь китайской закусочной где, судя по запаху, запекают того, кто с неделю как помер естественной смертью. Судя по сбивчивой иностранной речи, из которой не ясно ни слова, посетителям иной этнической группы здесь не рады. Играет дешёвенький бумбокс. Песня та же самая, с которой началось это спешное бегство. За азиатской звенящей занавеской — темнота и новый отрезок пути, зажатого между обтянутыми красными обоями стенами. Что дальше? Ещё десяток шагов, дверь, следующее здание, целая бесконечность таких. — Прескотт! — предпринимает последнюю попытку мужчина. Нейтан торопится лишь сильнее… но не затем, чтобы уйти. Он останавливается у самой двери, кивает своим мыслям, разворачивается на каблуках и, оттолкнувшись кончиками пальцев от тяжёлого металлического полотна, падает прямо в руки, попадает губами в губы. Запас поспешности иссякает. Наконец оглушённый ритмами клуба, отголосками из бумбокса, а может — достигший цели, Прескотт замедляется, раскрывает рот, подставляется под поцелуи, тянет на себя за воротник куртки. Ни на секунду не отрываясь друг от друга, двое вываливаются на улицу. Племянник, кажется, неслабо задевает боком ручку, но его низкое протяжное мычание — совсем не жалоба на неудобства. В проулке кто-то громко хохочет, другой — присвистывает. На свидетелей плевать. Плевать и на то, чем там может быть вымазана, загажена, заблёвана стена напротив, к которой Нейтан теперь притиснут без возможности куда-либо снова намылиться. Дугой выгибаясь, жмётся животом к животу, а лопатками — к стене. Не понять, хочет спасти приговорённую дядей кофту или сильнее испачкаться. — Ещё, — шепчет, и внутри что-то замирает, ведь звук очевиден и на слух, и под прикосновением. Да, ещё. Взять у него больше. Всё, что готов отдать. Недавнюю контузию разорванной диджейской вертушкой мелодией и громом басов. Разогнутую ещё не в линию, но в позвоночную дугу спираль. Плывущие в радужках редкие краски знакомого неба и чего-то другого, далёкого. Точно мёрзнущие пальцы, лезущие под куртку. Весь этот бред, из которого показалось, что племяннику за каким-то лядом понадобился велосипед под рождественской ёлкой. Все его просьбы и желания. Даже, как показывает практика, несуществующие. Дать ему больше. Всё, что сумеет принять. Очевидное вожделение горячим дыханием в линию роста волос, под подбородок, на мгновением оказавшиеся у лица ледяные ладони. Горький остаточный таблеточный вкус на губах. Мягкое под спину вместо обклеенной обрывками прошлогодних афиш кирпичной кладки переулка. Свободные выдохи с криком, со стоном. Решения в каждый его момент нерешительности до крепости хребта для его собственных. Дорогу через ночь, не свою, но ту, которую идти рука об руку, пусть и так, чередуя важные шаги с игрой в салки. Нейтан замирает, не сразу начинает дышать, облизывает и без того влажные губы. Рэйф не отступает ни на шаг, оставаясь носом у его уха. Запускает пальцы в растрёпанные волосы, из крупных завитков за ушами выбирает запутавшиеся бумажки-конфетти. Не-ет, эта замызганная подворотня, хоть и лучше китайской живодёрни, запах которой нескоро выветрится — не то место. Не предел, к которому есть устремление. Ещё. Как просит. Ещё. Ведь он так просит. — Поехали дальше, — говорит мужчина, улыбаясь о своём пошлой вывеске, выкатившей неоновую обнажённую грудь из металлического каркаса гротескной полицейской униформы из числа тех, что можно купить в ближайшем секс-шопе. Хватает племянника за руку и тащит за собой к главной улице. Его пальцы будто сведены судорогой. Дрожат? Парень поспевает за дядей, но дышит всё ещё грешником, которого едва-едва упустили из вида все прислужники Сатаны разом, позволив поверить хоть ненадолго, что он на самом деле сбежал из Преисподней. — К… куда? — недоумевает Нейтан, продолжая теряться в ситуации и пыхтеть паровозом, вертя головой по сторонам и не находя ничего знакомого. Взгляд мутный, как у пьяного, ноги заплетаются, правая рука мечется между лицом, карманом джинсов и ладонью, в которой крепко зажата левая. «Это он снова забыл про свои таблетки или…» — думает Рэйф, но ответ знает. Прескотт выдал себя не словами, но тем другим языком, на уровне которого между ними куда меньше недопониманий. Адлер говорит вместо ответа: — Куда захотим. Он говорит: — Хоть на край света. Хитро улыбается. Ловит такси без особого успеха. Никто не желает везти поздних гуляк в лучшее будущее. Есть способы ждать.