«Ведь она Сестра Хаос, сколько я ни отгадывал, Но не от кутюр и не от балды — она от лукавого.»
Она была для него такой идеальной, простой, хоть по натуре тот ещё дикобраз. Улыбалась забавно, иногда иронично шутила. Её ласка была опаснее, чем вписка у Калигулы, а уж если увлекалась процессом, то и вовсе пиши пропало — не девочка, а какой-то пиздец. Причём во всех смыслах этого слова. По вечерам Мирон сидел с ней в гостиной и читал книги, обсуждая интересные моменты. Ему очень нравился её голос. Такой спокойный, завораживающий, с хрипотцой немного, от сигарет, наверное. Сколько они были женаты? Года три? Не меньше. Душа в душу, пока он поэмы о лучшей жизни выдавал, а она в ответ смешок, да язвительный подкол. Но для Фёдорова это была лучшая похвала, ведь слыша очередную усмешку, он знал — она в восторге. Они редко ссорились. Мирон больше молчал, пока любимая жена в его сторону извергалась тирадами негодования, тыкая его в ошибки, однако права была, права! Самый ужасный скандал произошёл в баре, прилюдно. Они долго выясняли отношения: — Ты же пустая! Абсолютно пустая! Ни черта за душою, мне жаль её! — бросался словами Фёдоров. — Сонечка, девочка моя, ты посмотри на себя! Я выпускаю тебя из клетки за нитки, ты моя марионетка. Каково тебе в руках жалкого, по твоим словам, еврея? Кажется, Мирон тогда перегнул палку. Сонечка с ментальным ножом — недобрый зверёк. Кривя губы, она сделала пару глотков из стеклянной бутылки и выдала: — Все твои слова — попсовый мотив. Который заебал уже окончательно! — и круто развернувшись, вышла из бара, победно вскинув руки. Она знала, что победила. Мирон тогда места себе не находил. Работа, заботы, дела, да к чёрту всё! Изводя себя сутками, Фёдоров метался из угла в угол, всё набирая знакомый номер, а в ответ лишь гудки, как наказание. А Сонечка времени зря не теряла. Прихватив подружек, погрузилась в кутёж Питерских баров. Белоснежное каре, непозволительно длинные ноги, улыбка надменная, как у стервы конченой, да вот только внутри всё ныло, болело от обиды. Разговоров только и было, что о Мироне. — Отдохни, остановись, не помрёт! — говорила строптивая Анька, зажимаясь с каким-то красноволосым мужланом в кепке и косухе, что так и норовил залезть своими длинными татуированными пальцами ей под юбку. Наблюдая за всем этим, Соня молча закуривала, потягивала из фляжечки Егеря, да твиттер открывала, чтобы настрочить новый бред о своём муженьке. Неплохой вариант выплеснуть негатив. А чтобы не отписаться везде, заблокировать? Сказано — сделано. — Ничего знать не хочу! Ой, новую сториз выложил, вот червь-пидор! — швыряла смартфон на дно сумки, снова доставала, нервно постукивая коготками по гладкой поверхности дисплея. К утру всё возвращалось на свои места. Съёмная комната в коммуналке, как временное убежище, да бутылка минералки дешёвой. — Как же ты заебалась, Соня! — говорила она вслух, закуривая сигарету с надписью «Винстон» на фильтре. Соня Мармеладова была известной в узких кругах Питерской поэтессой или певицей, или комиком, или… Короче говоря, это была просто Соня, о которой все слышали, которую все ненавидели, но при этом считали чуть ли не мессией с её постиронией во всём. Она писала стихи и иногда баловалась музыкальной составляющей, делая ремейки на уже известные композиции, ну чисто так, для души, забавы ради. Серьёзные вещи она выдавала редко, но метко, поэтому особо с этим не торопилась. Куда было проще взять готовый трек того же Мирона и сляпать из него потешный дисс на муженька. Пусть побесится, как в старые добрые времена! С Мироном она познакомилась на форуме много лет назад. Долго и упорно словесно вздрючивала заумненького жидочка. Ну не могла она мимо пройти его тирад на тему поэзии! «Что вы за болван, Оксимирон Яныч! Этого не было у Пастернака! Это попросту безграмотно!» — восклицала она и строчила целую простынь по поводу его необразованности. Хмыкала иронично, поправляя чёлку: «А ещё Оксфорд закончил! Хуёксфорд, блять!». Душ, любимые Живанши с ароматом спелой вишни, дорогущая тушь, подаренная Мироном на восьмое марта. А вот тенями она никогда не пользовалась — пошло. Невозможно было сочетать в себе столько харизмы, смешанной в одном котле с непосредственностью и полным отсутствием комплексов, да при этом не выглядеть проблядью. А она могла. И делала это поразительно умело. Короткая юбка лишь подчеркивала длиннющие ноги, яркий маникюр делал более загадочной, а блядское каре в тандеме с серыми холодными глазами только страху нагоняли. К такой разве просто так подойдёшь? Соня ненавидела две вещи в этой жизни: плохой вкус и желание угодить людям. Поэтому с Мироном жить ей было крайне сложно. Тот так и норовил всё делать в угоду кому-то. Никакой индивидуальности! Соню это, прямо скажем, из себя выводило. Вечерами сидел такой весь великомученик, говорил о том, что никто его не понимает, что даже самый преданный слушатель истинных мотивов не услышит, а сам то и дело старался помоднее, да побогаче, чтобы лоска с лихвой. Собственно, нахуя жаловаться, если сам штампуешь сомнительный стафф? А Соня, она была не такой. Любительница всего каличного, колхозного, смеялась с ремейков сведёных чуть ли не на коленке, да писала смешные куплеты про Мирона чтоб не расслаблялся. Ведь её критика для него была самой важной, как лучший в мире мотиватор. Жаль только, что фанаты его так и не оценили всей глубины их взаимоотношений. Поносили её на чём свет стоял. А Сонечка всё смеялась и писала, писала, писала, крепче прижимая к себе Фёдорова по ночам. Сонечка вообще умело крутилась на этом поприще сомнительного хайпа, вышибая с пьедестала третьесортных поэтов, не забывала своего личного фаворита в императоры возводить. Да-да, несмотря ни на какие ссоры, скандалы, крики, Мирон всегда был для неё самым лучшим. За словом в карман она не лезла, поэтому в словесных «битвах» Соню было невозможно победить. Легко и играючи она приносила врагов в жертву хтоническим Богам, заручившись поддержкой вечного жида. Как ни крути, первым и чуть ли не единственным её источником вдохновения был он и их долгий путь, от терний к звёздам. «Сонечка и Окси — новая панк-волна» — говорили все вокруг, глядя на то, как они собирали концертные залы. Он воспевал любовь к друзьям, деньгам и куплеты о себе любимом. «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало», — думала Соня, — «Говорит, потому что может». Гордилась своим невыносимым биполярником, да по-прежнему лишь о нём писала и ничуть не жалела. Она знала, что не упоминай она его в суе, он бы давно мотивацию потерял. И не о чем ему будет больше рассказывать. «Кстати, о больных залупоглазых карлицах, раз уж вспомнила, как там Фёдоров? Поел ли? Поспал? Таблетки принял?» — подумала Сонечка, натягивая чёрные, шифоновые колготки. — Таблетки! — Соня кинулась к сумке за телефоном. Гудок, второй, на третьем трубку сняли, да вот только не Мирон, а очередная его тёлка случайно попавшая под раздачу. — Трубку хозяину передай, — едва сдерживаясь процедила Соня, а внутри вовсю лязг ножей эхом отдавался. Она уже в голове собеседницу похоронила. Мирон никогда не оправдывался в подобных случаях. Он зачастую и не помнил, как оказался в постели с незнакомкой. Ебаный биполярник со своими загулами в депрессивных фазах! Нажрётся в баре, таблетки выпить забудет и ищи свищи. — Он сказал его не беспокоить. Казалось, что в эту секунду Соня задушила бы её голыми руками. А почему бы и нет-то! Прихватив сумочку, да юбку покороче натянув, она выпорхнула из коммуналки на высоченных каблуках, которые собиралась вогнать в задницу одной малолетней пробляди. — Отпусти! Отпусти! — верещала от боли девица, извивалась, пока Сонечка с упоением таскала её за волосы. — Съебала отсюда, пока я тебя не придушила! — Дурдом какой-то! Ты совсем ебанулся! — бросила брюнетка Мирону, натягивая уродливое, по меркам Сони, платье. Федоров лишь плечами пожимал и рассеянно чесал в бритом затылке, когда та хлопнула дверью. — Сонь, это как-то некультурно. — А теперь с тобой разберёмся, — резко разворачивая Мирона в сторону спальни, Соня почти пинком отправила его в постель, — За культуру топишь, значит? Хорошо. Запрыгивая на Фёдорова сверху, она до крови закусывала его нижнюю губу, при этом ёрзая в области паха так, что проникновений не нужно было, чтобы получить оргазм. — Бля-я-ять… — простонал Мирон, чувствуя металлический вкус крови на языке. Но как ни в чём не бывало впивался в её губы поцелуем, размазывая красную жидкость по Сонечкиным щекам. — Плохо ты учился в своём Гриффиндоре, жидок. Хлёсткая пощёчина, как гром среди ясного неба. И вот Мирон хватается за тонкие запястья, рыча, пытается поменять своё невыгодное положение. Но Сонечка же не дура, она же пиздец. Резкий удар между ног и тонкие длинные пальцы на скулах. Соня наклоняется к уху скорчившегося от боли Мирона и тихо шепчет: — Слышь, чепуха ебаная, я тебе не героиня твоей похабнейшей вкусовщины. Мне до пизды твои еврейские сказки и все твои бляди, на минутку, в нашей постели. Но если ты не возьмёшь себя в руки, я захуярю тебя просто тем, что окажется под рукой, усёк, придурок? Мирон тяжело дышал под весом чужого тела и согласно кивал. Он её не боялся. Он боялся её проебать. — Не уходи, не бросай меня так больше, ты же знаешь, мне сносит крышу. И ведь не поспоришь, Соня знала, что любит он только её и даже собственный мозг контролировать не может самостоятельно. Взгляд стал снисходительнее, холод в серых глазах также куда-то испарился. Коснувшись пульсирующей венки на виске влажными губами, Сонечка соскользнула с Фёдорова, укладываясь рядом. Мирон запустил в белоснежные волосы свои тонкие татуированные пальцы. — Ты ж моя принцесса. — Ой, ну вот только не начинай. Твой «Огород» меня заебал. Хочется уже чего-то… а как насчёт пролива Дрейка? Мирон усмехнулся. — Ты змея. — Но не боюсь ни тебя ни себя. — Зато я тебя боюсь. Рука Фёдорова скользнула по её груди, затем по спине и остановилась в районе замочка на юбке. — Я знаю, ты однажды уйдёшь. — У нас с тобой на этот случай есть удаленный доступ. Мирон смотрел Сонечке в глаза ещё пару секунд, а затем легко подавшись вперёд, снова поцеловал. Но на этот раз мягко, вкладывая всю нежность, что в нём таилась по отношению к ней. Закинув длинную Сонечкину ногу к себе на талию, Фёдоров жадно сжимал упругие ягодицы, целуя непозволительно длинную, изящную шею. Соня не издавала ни звука, игралась, мол нет, жидок, ты у меня первый застонешь. Её припухшие от возбуждения алые губы нашёптывали пошлятину ему на ухо, а длинные бледные пальцы ловко скользнули под резинку боксеров. Сонечка резко оттолкнула от себя Мирона и снова его оседлала. В постели не всегда, но в основном всё было по её правилам, ведь дамам нужно уступать. Она принимала, но всегда при этом доминировала, удивительная девочка. Ухватившись за его член у самого основания, Сонечка насмешливо приподняла бровь и не отводя взгляда, коснулась головки языком. Фёдоров сдавленно простонал, а Сонечкина рука рефлекторно сжалась у него на бедре. Снова победила, сучка. — Смотри мне в глаза, — холодно сказала она. Мирон послушно опустил взгляд и снова столкнулся с этой холодной стихией, что распаляла между ними желание похлеще любого огня. Сонечка любила смотреть на его лицо в такие моменты. Столько неподдельных эмоций и все такие сладкие, вкусные — искренние же. А то её изрядно заебал его постный еблет и кукольная улыбка на людях. Ебучий лицемер, но всё равно любимый, потому что такой настоящий с ней наедине. Не разрывая зрительного контакта Сонечка облизнула губы и обхватила ими член. Заглатывала глубоко, не стесняясь ни слюны, ни откровенных недвусмысленных звуков, по-прежнему глядя в огромные голубые глаза. В такие моменты Мирону казалось, что он абсолютно безволен и находится под тотальным контролем без права на сопротивление. Устоять он перед ней точно не мог, поэтому отчасти это была истина. Но при этом, Соня была властной ровно на столько, на сколько была и податливой к его желаниям. Выполняла все просьбы беспрекословно, вызывая тем самым дичайший диссонанс в голове Фёдорова. Она вроде бы держала, но никогда не ограничивала. Командовала, но не заставляла. А когда подчиняла, он знал, что сам на всё согласен. Насаживаясь на его член, Сонечка сладко постанывала, облизывая его пальцы. Ах, какая пошлятина! И ведь она делала это нарочито, хитро поглядывая, как бы намекая на всё, что окружает самого Мирона. Всю его игру под названием жизнь, похожую на дешёвое порно. Она даже тут умудрялась его подъебать. Рассвет. Огненное колесо полыхнуло и разлилось розовой краской в небесах. Солнечный луч скользнул по её острому плечу, а затем пробрался выше, ударив в глаза Фёдорову. Он не хотел её тревожить. Практически не дышал, наблюдая за тем, как её веки подрагивают во сне. В эти моменты Мирон абсолютно точно ощущал, как для него гаснет всё мироздание. Всё что было до, и что будет после, становится неважным, незначительным. Ему хотелось уловить этот момент, когда она такая нежная, спокойная, не злится и не держит его за яйца. А просто обнимает, лёжа на груди. Когда он встретил её в этом зиккурате бесконечно разливающейся тоски и внутреннего одиночества, он вдруг осознал, что это именно тот квест, который он хотел бы пройти от начала и до конца, преодолевая все внутренние страхи и сомнения. Но к сожалению, у него это так и не получилось. Она поработила его сердце и разум полностью, без остатка, в один момент, но к себе так и не подпустила. За столько лет Мирон так и не понял, о чём она думает, когда курит, загадочно глядя куда-то вдаль. Он так и не понял, что она чувствует к нему, потому что он не спрашивал, а она не говорила… Мирон не знал, о чём она мечтает и чего хочет, потому что вся их жизнь сводилась только к его желаниям. За это он каждый раз придавал себя анафеме, но ничего не мог с этим поделать, потому что у руля всегда стояла она — его единственная любимая женщина, которая не считала нужным ставить себя в первооснову. «Наверное, она слишком сильная и вывозит за нас двоих», — думал Мирон, в очередной раз не получая ответа на простейший вопрос о том, что её беспокоит. За размышлениями он и не заметил, как Соня открыла глаза. Она лежала, вслушивалась в его дыхание и прильнув щекой к плечу, молча о чём-то думала. Захотелось прижать её к себе, такую серьезную и холодную, поцеловать, провести ладонью по лицу, стереть эту стену между ними, которую Сонечка выстраивала, погружаясь в самые тёмные уголки своей души. Мирон был уверен, что там, в глубине, у Сонечки темнее, чем в самую длинную полярную ночь в году, и поэтому хотелось что-то с этим сделать, показать, что она не одна. Осторожно приобняв девушку за плечи, он взял ее за подбородок, потянул к себе, осторожно коснулся ее губ своими, обдал горячим дыханием. Сонечка смотрела отстраненно, но внимательно. Может, ждала каких-то глупых вдохновенных речей или таких же вопросов? Но Мирон молчал. Он просто мягко и нежно целовал её, положив ладонь на её щёку, осторожно поглаживая большим пальцем скулы. Он смотрел на неё и боялся, что однажды она совсем закроется и уйдет, эта девочка-пиздец, эта Сонечка-пиздец, которая перевернула его жизнь с ног на голову и научила заново жить.***
«Ведь меня любит моя биполярочка.»
Мирон не очень любил выходить из дома, о чем говорила его аристократично бледная кожа, очень сильно контрастирующая с его синяками под глазами из-за недосыпа. Но иногда этого было не избежать. Его очень раздражали толпы зевак и вечно жаждущие фото со звездой незнакомцы. Хотелось простого человеческого отдыха от всей этой публичности. Мирон даже задумывался, а не собраться ли им с Соней и не сбежать ли куда-нибудь на другой континент, подальше от всего этого дерьма, но та его постоянно тормозила, мол, у тебя слишком много дел здесь, сейчас не время сбегать, впереди новые свершения. И что бы он вообще, блядь, делал без этой умной женщины? А проебал бы все давно, как пить дать. Заходя в бар, Мирон будто зацепился за что-то. Позади прозвучал знакомый смех. Фёдоров остановился, глядя по сторонам. Неподалёку стояла лишь компания незнакомых парней. Мирон пожал плечами и, буркнув что-то вроде: «показалось», вошёл внутрь. В баре его встретила добродушная толпа старых знакомых. Обсудив рабочие моменты, ребята решили немного расслабиться и пропустить по стаканчику виски. Мирон глянул на часы, решив, что в принципе может и остаться ненадолго. Тем временем народу всё прибывало и уютная вечерняя атмосфера постепенно начинала перерастать в достаточно дикий движ, который Фёдорову уже был не по душе. — Чувак, ну ты посмотри! Ну посмотри на мой стакан! Что ты видишь? Мирон даже вздрогнул, вертя головой из стороны в сторону. Голос. Он был уверен, что слышит Соню, но нигде поблизости её видно не было. — Это не Чернышевский, это писатель Сенчин! Понимаешь? Ведь тут чистый реализм! Ты не выкупаешь этого панчлайна! — высокий темноволосый парень развернулся к барной стойке, поставил бокал и принялся натягивать куртку, при этом продолжая спорить с собеседником. В свете софитов Мирон рассматривал его профиль и сам не верил своим глазам. Всё тот же длинный, идеально ровный нос. Припухлые губы. Да это, блять, точная копия Сони, только волосы тёмные… и это парень. И судя по его внешнему виду, весьма молодой. Как такое может быть? Пока Мирон пытался собраться с мыслями, незнакомец уже был практически у выхода. Спохватившись, Федоров соскочил со стула и уже рванул вслед за ним, но единственное, что он успел увидеть, это отъезжающий от бара автомобиль. Мирон рванул домой, поймав первое попавшееся такси, даже ни с кем не попрощавшись. Всю дорогу он нервно теребил в руках телефон, не в силах понять произошедшее. «Я что, крышей еду?» — думал Мирон, — «Я же пил таблетки, пил. Я уверен, что я спал.» Расплатившись, Фёдоров выскочил из такси и даже дверь прикрыть забыл. Влетев в парадную, он взбежал вверх на нужный этаж и позвонил в дверь. Ему никто не открыл. Судорожно ища в кармане связку ключей, он умудрился ещё и телефон уронить. Наконец справившись с замком, он открыл дверь и не разувшись влетел в глубь квартиры. Соня лежала на постели и что-то читала. Окинув Мирона полным безразличия взглядом, она шумно перелистнула страницу. — Что, блять, настолько не терпится, что даже не разулся? Мирон ошалело рассматривал то, как Сонечка покручивает свой белоснежный локон, лёжа на животе и покачивая своими идеальными лодыжками. Облизав пересохшие губы, Фёдоров подошёл к постели и резким движением дёрнул Сонечку за ноги на себя. — Мирон! — воскликнула она, развернувшись на спину, но Федоров грубо прижал ее к постели, попутно расстёгивая ремень на джинсах, — Мирон, что ты делаешь?! Она всячески пыталась его оттолкнуть. Кричала, брыкалась, царапалась, оставляя на лице Фёдорова ярко-красные кровавые полоски от ногтей, но он её будто не слышал, стягивая с упругой задницы кружевные трусики.***
— Прости меня… Прости… — прислонившись лбом к острым коленкам, шептал Мирон. Соня курила, глубоко затягиваясь и сжимая фильтр трясущимися пальцами. Фёдоров стоял перед ней на коленях, не в силах поднять взгляд от стыда. — Прости меня, любимая… я не знаю, что на меня нашло… — продолжал он шептать, лихорадочно заламывая руки. Ему хотелось коснуться ее, обнять, но он прекрасно понимал, что натворил, поэтому даже думать не смел о какой-либо близости. Сонечка вздохнула, стряхнула пепел с сигареты и ответила: — Господи, Фёдоров, ты такое животное, а… Мирона передёрнуло всего от горького разочарования в её голосе. Он знал этот отстраненный тон. В глазах предательски защипало и солоноватая капелька скатилась по щеке, оседая в морщинке у рта. Соня смотрела на него сверху вниз, надменно кривя губы. Не выдержав такого жалкого зрелища, она затушила сигарету и оттолкнув Мирона, вышла из спальни, хлопнув дверью. Фёдоров отчаянно заскулил, согнувшись пополам и ударил кулаком по полу. Он знал, что это начало их конца.***
Соня ушла в этот же вечер. Мирон долго смотрел на ключи, висящие на гвоздике в прихожей, на которых беззаботно свисал брелок в виде смурфика, и молча себя ненавидел. «Но ведь она не серьезно? Верно? Она ведь вернётся…» — думал он, натягивая бежевое пальто. Выходя в парадную, он надеялся, что встретит её в баре на Лиговском. Она всегда туда приходила, когда хотела позлить его. И у неё получалось. Глядя на то, как к Соне подходят другие мужчины, Мирон просто зверел от распирающей его ревности. Частенько все эти спектакли заканчивались мордобоем, а после — примирительным сексом в их уютной тёплой постели, в которой Сонечка как всегда позволяла ему себя любить. Да вот только стоило ли сегодня туда тащиться? Фёдоров вышел из парадной и осмотрелся. На улице было слишком тихо и немноголюдно. Достав из кармана пачку сигарет, он чиркнул зажигалкой, прикурил. Затянувшись, выудил мобильник из переднего кармана джинс и набрал номер Сонечки. На том конце провода раздавались длинные противные гудки, но трубку никто не поднял. Мирон обречённо вздохнул. Пролистав контакты, он осознал, что ему больше некому позвонить. Потому что Соня настолько заменила ему социум, что он уже не хотел слышать никого, кроме неё. Он был готов слушать даже ее дебильные ремейки на свои треки, лишь бы просто находиться рядом, слышать её смех и ощущать её запах. Соня всегда смеялась над их отношениями и говорила: — Мы с тобой будто в открытой клетке! Откуда всегда можно свалить, но мы — два шизика-долбоёба — никуда из неё не уходим! Но сейчас в этой самой клетке стало как никогда пусто. Поразмыслив, Мирон все же решил в бар сегодня не заглядывать, но раз уж вышел за дверь, надо было прогуляться до магазина и купить чего-нибудь поесть, а может и выпить. На самом деле расслабиться бы не помешало. Добравшись до ближайшего супермаркета, что находился через дорогу, Мирон прихватил корзину и двинулся вдоль стеллажей с продуктами. Сделав выбор в пользу уже готовых блюд на развес, Мирон сложил контейнеры, по пути забрёл в винный отдел и потихоньку двинулся к кассе. Встав в очередь, Мирон залип на ярких упаковках от сладостей, что обычно стоят на выходах у лент. — Не, чувак, я сегодня рассчитывал дома побыть. Да не хочу я бухать! Фёдоров поднял взгляд на обладателя голоса. Снова этот парень из бара. Он был на голову выше него, как Соня, а голос, этот голос он не спутал бы ни с одним другим в этом мире. Мирон пытался рассмотреть его лицо, но тот не поворачивался, постоянно одергивая капюшон чёрной худи. А вот пальцы рук Мирон разглядел, после чего его будто перемкнуло. — Молодой человек, у вас только сырки? — Да-да… — кивнул парень и расплатившись, направился к выходу. Мирон внимательно смотрел ему вслед. По-прежнему разговаривая по телефону, парень распихивал плавленные сырки по карманам и случайно выронил один, даже этого не заметив. — Мужчина, пробивать-то будем? — окликнула Фёдорова продавщица, когда тот, оставив корзину на кассе, быстрым шагом отправился за загадочным незнакомцем. Подняв с пола сырок в яркой блестящей упаковке, он нагнал его и слегка ухватил за локоть. — Извините, у вас… — когда парень обернулся, Мирон замолк на полуслове. — О, спасибо! — забирая у него из рук сырок, с улыбкой ответил тот, а затем убрав телефон от уха, спросил, — Слушай, чувак, а ты не Оксимирон случайно? Фёдоров смотрел на него не мигая. Оттенок его лица постепенно становился все белее и белее. Снова на него смотрели эти серые глубокие глаза, длинный прямой нос, припухлые губы, широкая улыбка. Мирона немного качнуло. — Эй, — сбросив звонок и кинув телефон в карман, парень схватил Фёдорова за пальто. — Ты чего?! — Соня… — почти шёпотом вымолвил Мирон. — Ну да, Мармеладова! — мальчишка улыбнулся, как-то по детски и добавил, — Мирон Яныч, неожиданно даже, что вы мой ник запомнили! — Ник? — соображалось с трудом. Мирон хлопал своими длинными ресницами и смотрел прямо перед собой, цепляясь за Славино запястье, которое все ещё удерживало его за лацкан пальто, чтобы он не рухнул. Что-то не сходилось, но он чувствовал, что где-то на подкорке здравый смысл подсказывает верное решение, от которого сам же сбегает. — Ну да, — парень снова улыбнулся. — Ну, ты чего? Я же этот, Слава Карелин. — Слава? — Ну да. Это ж я про тебя альбом написал. Ну, который «Моим евреям» и «Охлади мой пыл» и… — Как это ты? Фёдоров почувствовал, как его сердце упало куда-то вниз. Он буквально ощущал, что медленно сходит с ума. Ещё пару недель назад этот гребаный колхозный альбом выложила к себе на стенку во Вконтакте и пела ему Соня. Его Сонечка… Он судорожно начал шарить по карманам в поисках телефона. Дрожащими руками разблокировав дисплей он зашёл в свой аккаунт во ВКонтакте. Нажав на строку поиска, он поспешно вбил: Сонечка Пиздец. Но в списке друзей человека с таким именем не оказалось, как и диалога с ней, как и фотографий, в наличии которых он был уверен. Слава все это время наблюдал за происходящим с полным недоумения лицом. Не таким он себе представлял великого и ужасного, как о нем говорили, Оксимирона. Перед ним стоял худенький невысокого роста зверёк с округлёнными от испуга глазами цвета неба. Глядя на то, как того трясёт, Слава взял его за руку и нахмурившись сказал: — Это не дело, пошли, я отведу тебя домой… Аккуратно забрав у него из рук телефон, Слава кинул его в карман чужого пальто. Мирон вцепился в его ладонь, словно чего-то боялся. Слава смотрел на него и не понимал, что с ним происходит. Приобняв Мирона за плечи, он повёл его к выходу из магазина. Не мог он его здесь одного в таком состоянии оставить. Славе не пришлось даже ничего спрашивать, Фёдоров сам вёл его к своему дому. Оказавшись внутри квартиры первое, на что упал Славин взгляд, была тумбочка в прихожей, на которой стояли открытые пустые пузырьки от лекарств. Слава, наблюдая за метаниями Мирона, принялся разглядывать этикетки на пузырьках. — Арипипразол… — прочитал он вслух, — Ты биполярник что ли, реально? А я думал, это всё выдумки… — почесав в затылке пробубнил он. Осмотрев все баночки он понял, что последний пузырёк Мирон приобрёл ещё четыре месяца назад.***
— Фёдоров, к тебе пришли, — сказала молоденькая медсестра, заглянув в палату. — Хорошо, спасибо! — улыбнувшись ответил Мирон и, подскочив со своей кровати, принялся в спешке натягивать свитер. Спустившись на первый этаж шлепая по бетону тапочками, Фёдоров влетел в кабинет для посетителей. — Привет… — чувствуя, как чужие длинные руки прижимают его к себе, улыбнулся Мирон. — Привет, — ответил Слава, расплываясь в своей широкой детской улыбке.