***
А началось всё совершенно безобидно. Хонки просто в очередной раз пригласил Ёна к себе на пиво, пиццу и секс. Пиво было холодным, пицца съедобной, а секс просто отличным, и Хонки доверчиво отрубился сразу, как только стянул презерватив с члена. А когда проснулся – еще совершенно не протрезвевший – то обнаружил себя лежащим на спине, с руками привязанными к изголовью. А рядом сидел абсолютно голый Ёнхва. И если против обнаженного Ёна Хонки никогда ничего не имел, то собственные связанные руки вызвали некоторые опасения. – Что? – просипел Хонки. Он спрашивал сразу и обо всем: что происходит, почему я связан, что ты собираешься делать? – Давно хотел попробовать, – объяснил Ёнхва, будто что-то само собой разумеющееся и Хонки едва не подавился воздухом. – Попробовать что? – уточнил он. В груди закрутилось нечто близкое к панике. Ну, нет… Ён не посмеет его тронуть вот так, против воли. Ён не посмел. Судя по всему, он и не собирался. Он удобно устроился, откинувшись на изножье кровати напротив Хона и сверкая пьяными глазами, сосредоточился на самом себе. Вставив себе в задницу два, блестящих от лубриканта, пальца, он размашисто двигал другой рукой на стволе и похабно улыбался. Совершенно нагло и издевательски улыбался, по мнению Хонки. Хонки завелся моментально, встало сильно, жестко, по-злому. До ужаса хотелось туда – в горячее и узкое, куда погружались длинные пальцы и к чему было невозможно прикоснуться из-за ремня, стягивавшего запястья. Хонки открыл было рот, чтобы выругаться, чтобы возмутиться, чтобы попросить. И тут же закрыл. Он давно знаком с Ёнхва, достаточно давно, чтобы понять – тот только этого и ждет, и в любом случае доведет свое запланированное представление до запланированного конца, а значит Хонки из врожденного упрямства будет молчать. Ёнхва тем временем прервался, потянулся вперед, навис над Хоном, огладил его живот, ребра, грудь. Воздух, кажется, вышибло из лёгких напрочь, когда Ён наклонился и сжал губами сосок, моментально затвердевший, обвел его языком и выпустил, слегка прикусив зубами. Хонки синхронно и крепко прикусил губу, чтобы не застонать в голос. Было невероятно сложно сдержаться и не начать умолять, когда Ёнхва снова отодвинулся и эгоистично вернулся к собственному члену и собственной заднице. Хон зажмурился, но тут же снова распахнул глаза – не смотреть было свыше его сил. Он бы душу сейчас продал, лишь бы Ёнхва обернул ладонь вокруг его члена. Много не нужно, хватит пары движений, и Хонки уже было снова открыл рот попросить, но снова упрямо закусил губу. Он сжимал и разжимал бедра в тщетной попытке хоть чуть-чуть сбросить напряжение, не имея возможности потрогать, почувствовать кожей этого ебанутого извращенца. Только яркая картинка перед глазами, пошлые звуки, и кровь бешеными толчками между пахом, головой и сердцем – в такт движениям Ёна. Хону было безумно жарко, пот тек по вискам, лицо горело, член стоял колом, вздрагивая, и уже казалось, что всё это никогда не закончится. Поэтому, когда спустя целую гребаную вечность, Ёнхва выгнулся, кончая, Хонки почти всхлипнул от благодарности, решив, что пытка наконец-то прекратилась. Но секундой позже выяснилось, что ему еще придется наблюдать, как Ёнхва вытирается, одевается, наклонившись слизывает кровь с прокушенной губы Хона, безуспешно пару раз царапнув затянувшийся узел ремня, отлучается, возвращается с ножом, аккуратно разрезает ремень и уходит. Ёнхва закрыл за собой дверь, оставляя за спиной сдавленные проклятья, переходящие в измученный хриплый стон. Он осуществил свою давнюю маленькую фантазию, вдоволь насладился откровенной жаждой Хонки, и лишь теперь к нему пришло запоздалое понимание, что ближайшее время стоит быть поосторожней.***
Конечно, первое время Ёнхва опасается. Он придирчиво проверяет на экране домофона - кто пришел, опасливо нюхает свой кофе перед тем как сделать глоток и на всякий случай не ходит по вечерам в одиночку возле репетиционной Айлендов. Но ничего не происходит. Совсем. Хонки ведет себя так, будто ничего и не было. Нет, не в смысле – будто не случилось той небольшой шалости с ремнем, а в смысле – будто бы между ними вообще никогда ничего не было. Хонки так динамит и игнорирует, что Ён, не смотря на то, что сам не раз являлся непосредственным участником их секса, начинает сомневаться – трахались ли они вообще хоть когда-либо? Может они просто добрые приятели и коллеги, а остальное ему привиделось? Сначала это даже весело. Сначала Ёнхва смеётся – это же очень забавно, что Хон, как обиженная барышня, наказывает его отсутствием секса. Затем, соскучившись, Ёнхва заявляется к Хонки с дорогущим вискарем и предложением примирительного римминга. Но в ответ на царские дары, получает только преувеличенно удивленный взгляд и рекомендацию употребить все это самостоятельно или передарить кому-нибудь другому. Потом он уезжает на гастроли, надеясь, что Хонстар, как истинный человек настроения, за это время остынет. В своих разъездах он пробует отвлечься на хорошеньких японок и даже на одного симпатичного и очень гибкого китайца, но не помогает – Хонки начинает приходить в снах. В этих снах Ёна неожиданно не слушаются руки, он зверски заведен, но не может дотянуться до своего члена, а сволочь Хонки сидит в сторонке и просто смотрит. После очередного такого сна Ёнхва звонит Хонки прямо посреди ночи, и матерится на всех известных ему языках и паре неизвестных, требуя сейчас же помочь кончить. Хон неожиданно вежливо и внимательно выслушивает, желает доброй ночи и отключается. А потом Ёнхва понимает, что заебался не ебаться. Понимает, что шуточки кончились, поэтому приходит к Хонки, как взрослый человек к взрослому человеку, как мужчина к мужчине, как фронтмен к фронтмену, и всерьез спокойно интересуется: – Что мне сделать, чтобы ты перестал сучиться? Отомсти и забудем. Он настроился на длительные переговоры, прикинул тактику и стратегию беседы, подготовил несколько беспроигрышных аргументов, но Хон отвечает почти сразу, покладисто и поэтому крайне подозрительно: – Хорошо, хён. Если сам просишь, отомщу. Допустим... в следующую пятницу. – Почему именно в пятницу-то? – осторожно интересуется Ёнхва. – У меня окно в расписании. Мне понадобится целый свободный день. – Но у меня дела запланированы. – Круто. Я заеду к тебе утром. И менеджера предупреди, что он не понадобится. Блять. Вот что-то ссыкотно...***
Всю неделю Ён как на иголках. В пятницу утром Хонки приходит с небольшой, но очень подозрительной коробкой. – Что это? – настороженно спрашивает Ёнхва. – Открой. – Ты же понимаешь, что если там сейчас что-нибудь взорвется и я останусь без рук, то тебе придется держать мой микрофон на концертах и дрочить мне перед сном? – Вот же королева драмы! Договорились, открывай. Ён разрывает обертку, внимательно рассматривает содержимое сквозь прозрачный пластик и чувствует, как начинают пылать уши. Оно… это... эта штука выглядит довольно опасно, и Ён не может понять почему. Возможно, виной тому кислотно-сиреневый цвет. Или конусообразная форма. Или маленький флакончик в комплекте. – Эта хрень… Она… то, что я думаю? – А что ты думаешь? – Я думаю – ты издеваешься, да? Признайся, Хонки, ты так неудачно решил приколоться. Я прощу, поскольку ты, кажется, совсем съехал. Съехавшим можно. Забери ее и сделаем вид, что ты ничего не приносил. Ёнхва протягивает Хону коробку. Хонки в один шаг оказывается рядом и с силой обхватывает запястье Ёна. Его лицо очень близко. Ёнхва заворожено втягивает знакомый запах его парфюма. Он ужасно соскучился. – Я хочу, чтобы ты проходил с ней весь день. Чтобы не вынимал. Если только с моего разрешения. Ясно? Я хочу. – Н-но за-за… зачем… – Ён заикается. – Это месть. И меня это заводит, – буднично пожимает плечами Хонки, и Ёнхва проваливается в его уверенный взгляд. Он малодушно решает не уточнять, что именно заводит Хона – месть или страшная хрень у Ёна в заднице. – Где ты взял эту дрянь? – ну да, сейчас это самый важный вопрос. – Помнишь тот секс-шоп? Мимо которого мы постоянно проезжали? В который ты так и не согласился со мной зайти? – Хонки ярко улыбается и забирает коробку из безвольных пальцев Ёна. Он начинает распаковывать ее, как ни в чем не бывало, буднично рассказывая историю появления страшной хрени. – Так вот. Однажды вечером, когда я искал подходящий ремень взамен любимому испорченному... Кстати, ты когда-нибудь пробовал онемевшими руками разобраться с сумасшедшим болезненным стояком? Если не пробовал, то настоятельно рекомендую, очень развивает фантазию... Так вот, когда я ездил за новым ремнем и проезжал мимо того самого секс-шопа, мне в голову пришла мысль в него заглянуть. Ну, я и заглянул. Знаешь, так редко бываю в секс-шопах. – А хотелось бы чаще, да? – Ёнхва изо всех сил старается сохранить хорошую мину при плохой игре, понимая, что капитально попал. – …и там все было такое… всякое. И я подумал - точно! – «Точно»? – Ага. Хонки вынимает из коробки страшную сиреневую анальную пробку. Она небольшая. Вроде бы. – С чего ты решил, что я соглашусь? Тебе нравится – ты себе ее и пихай! Неловкость смешивается со злостью и возбуждением, стоит только представить подобный расклад – Хонстар, который будет ходить с этой штуковиной… о черт. О-о-о черт. – Ты первый, хён. – Ловлю на слове, – кивает Ёнхва, ни черта не успев сообразить. – Тогда скидывай джинсы. – В смысле? Да ну, нафиг. Ты меня не заставишь! – Ты, кажется, чего-то не понимаешь. Сам же ко мне пришел и попросил отомстить? Я просто, весь такой великодушный, иду тебе на встречу. И уж тем более я тебя не заставляю. Сам решай. – А если не соглашусь, то ты продолжишь вести себя как идиот и отказывать в сексе? – В каком еще сексе? Ёнхва, ты о чем? – Бля-ать. Ясно. Ён чувствует, что его разводят. Да не то что разводят, а буквально выкручивают руки. Ну какая ж дурь! Ну что они тут обсуждают, ну идиотизм же! Хонки всегда был сильно не в себе, но тут, похоже, полностью свихнулся. Но с другой стороны – психу надо подыграть... Тогда он успокоится и перестанет козлиться. Ёнхва фыркает: – Чувак, но даже за все акции FNC я не буду ходить с этим… с этой штукой целый день. И нет никакой логики в том, как у него все внутренности выкручиваются от невозможной и идиотской мысли про «целый день». Хонки садится на диван и притягивает Ёна к себе за бедра. Отводит его рефлекторно дернувшиеся руки от паха, самостоятельно расстегивая ремень, и сразу – ширинку. Он утыкается лицом Ёну в пах и говорит прямо туда, щекоча и задавая по члену вибрацию своим невозможным голосом: – Сделай так для меня, ладно? А вечером я трахну тебя. Мне хочется… Дальше Ёнхва не может понять. Он слегка отстраняется и поднимает лицо Хона за подбородок, чтобы разобрать слова. – Мне хочется, чтобы ты ждал меня весь день. В тот раз… я так хотел твою задницу… чуть не сдох… Теперь ты и твоя задница будете хотеть меня. Ён уже хочет. Прямо сейчас. Со страшной силой хочет. Он только кивает, во рту полно слюны. – Я вставлю ее сам, – это полувопрос, Хон гипнотизирует огромными темными глазами и вкрадчивыми интонациями. – Еще чего! Хонки приподнимает брови, гладит ноги Ёна, приспускает его джинсы, целует живот, ныряет языком в ямку пупка. А-а-а, черт бы с ним! В конце концов Ёнхва никогда и ни в чем не мог отказать своему долбанутому сонбениму. Ён выпутывается из джинсов и трусов и ложится на живот. Где-то он просчитался. Серьезно так просчитался. Хонки просовывает под Ёна ладонь, заставляя приподнять задницу. Он целует поясницу и щелкает крышкой флакончика. Смазка холодная, и Ёнхва зажимается против воли. Хонки трогает, гладит, расслабляет, и вдруг… Пробка оказывается в Ёне сразу, целиком. Она скользкая, упругая, расширение у основания не дает ей войти глубже. Он сжимает ее в себе, все еще не понимая: почему бы им просто не трахнуться, как нормальным людям? Мысль о том, что он на секунду посчитал их нормальными, вызывает истерический смешок. Хонки поднимается: – Кстати, лубриканта пришлось использовать много – чтобы без травм. Испачкаешь брюки, так что советую надеть кожаные. Я помню, у тебя были. – Советчик, блядь. – Не ругайся, блядь. Хочешь кофе? – Хочу, но уже опаздываю на встречу. Очень важную встречу. – Тогда нужно ускориться. Собирайся. У них плохо получается вести себя, как ни в чем не бывало. Как будто они могут не думать о страшной хрени у Ёна в заднице. Впрочем, действительно нужно поторопиться. Ёнхва поднимается, прислушивается к себе, проверяя, как ощущается пробка при движении. Пульс зашкаливает, тело отзывается на скольжение силикона по смазке. Ён приказывает члену угомониться, глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз, успокаивая себя. Все же он никогда не пасовал перед вызовом и не нарушал договоренностей. Он с трудом надевает трусы, натягивает кожаные штаны, медленнее, чем обычно обувается и вслед за Хоном выходит из комнаты, изо всех сил стараясь не обращать внимания на распирающую толщину внутри.***
Первая заминка происходит на стоянке. Не доходя до машины пары метров, Хон останавливается и внимательно наблюдает за Ёном, склонив голову к плечу. – Ты чего? – Ёнхва секунду тормозит, собираясь открыть водительскую дверь. – Давай я за руль? – Вот еще! Ён привычно падает на водительское сиденье и охает от неожиданности – пробка резко входит глубже, и он сводит колени, пытаясь устроиться так, чтобы забыть об инородном предмете в заднице. У него это абсолютно не получается. Он чувствует пробку при каждом торможении и на каждом повороте. На каждой асфальтовой неровности и на каждом лежачем полицейском. Ощущения такие, будто его трахают пальцами. Тремя, как минимум. Грубо. Изучающий взгляд Хонки вовсе не добавляет комфорта. Надо следить за мимикой. Контролировать дыхание. Не облизывать губы. Не потеть. Не сжиматься вокруг пробки, не трахать себя ею, не поправлять напряженный член в натирающих штанах… Как хорошо, что кожаные, иначе от собственной смазки в паху уже проступило бы огромное пятно. Вкрадчивый голос Хона над ухом заставляет вздрогнуть от неожиданности и прикусить язык, чтобы не замычать от пронзившего удовольствия. – Расслабься, хён, а то смотреть больно. Если не начнешь дышать, то вырубишься. И мы врежемся. И не попадешь ты на свою очень важную встречу. Ёнхва рад бы придумать остроумный ответ, но шепот Хонки щекочет шею и нихрена не дает сконцентрироваться. – Извращенец ты гребаный! – рычит Ён и старается сосредоточиться на дороге. Это отвлекает, и он почти забывает о тянущем раздражающем удовольствии. До первого резкого поворота.***
Как проходит встреча, Ёнхва не помнит. Он лишь краем сознания улавливает, как Хонки обаятельно и оживленно вызывает внимание на себя, рассказывая кому-то, что сопровождает сегодня приболевшего температурящего коллегу. Ёна и правда лихорадит. У него серьезно трясутся руки и мелко дрожат колени. Одежда липнет к взмокшему телу, и постоянно приходится ниже оттягивать длинную широкую футболку, чтобы не светить стояком. Он уверен, что сейчас они совершенно неуместны здесь, в нормальном приличном месте, рядом с адекватными, занятыми своей работой, людьми. Его мысли кажутся особенно грязными, среди этих белоснежных стен, дизайнерских светильников и мебели из светлого дерева. Он косится на профиль Хона, который сделал гадость и теперь заинтересовано листает какой-то каталог, словно и не он вовсе организовал всю эту подставу. Это только маска, Ён знает, но вот у него самого так не получается. Он едва удерживает контроль над ситуацией и над самим собой. В приемной, в ожидании каких-то непонятных людей, с какими-то не нужными ему сейчас документами, он несколько раз ловит себя на том, что неистово сжимает свою ширинку в нелепой попытке хоть немного успокоиться, сбросить стояк. Становится только хуже, и он чуть не спускает в трусы под требовательный шепот Хона: – Терпи… Терпи, ты обещал, ты должен. Твою же ма-ать… Теперь слегка смириться с ситуацией помогает тот факт, что сейчас Хонки выглядит не лучше. Он сжимает кулаки, кусает губы, говорит ниже чем обычно, и не сводит с Ёна поплывшего жадного взгляда. После они едут к стилисту, чтобы Ён примерил какие-то наряды для ближайшей фотосессии. Но когда Ёнхва пытается натянуть первый костюм, то чуть не кончает только от процесса переодевания в тесной примерочной. От каждого движения пробка подается то внутрь, то наружу, и он ощущает себя на краю безумия. Поэтому мерять что-либо он отказывается и не глядя соглашается на предложенные шмотки. Кажется от Гуччи. Кажется что-то в цветах, бантах и рюшах. Кажется какие-то вязанные беретки и клетчатые штаны-клеш. Даже Хонки, способный прийти на официальное мероприятие в юбке или в балахоне с вырезом на заднице, ошарашенно зависает, глядя на все это дизайнерское барахло. Похуй. По-ху-й! Ён потом с этим разберется, если доживет. Если сердце от перевозбуждения сейчас не откажет. Ёнхва останавливает Хонки в коридоре и очередной раз неловко одергивает футболку: – Подождешь? Я отлить. Хон только кивает, не отрывая взгляд от чужой набухшей ширинки. Зрачки у него, как у наркомана, а губы алеют уже совершенно искусанные. Ён идет в туалет, с трудом переставляя ноги и бормоча под нос ругательства. Налитые яйца мешают двигаться, жесткий шов штанов врезается в член до боли. Он, спотыкаясь, вваливается в туалет и с тяжелым вздохом дергает ремень. Поссать с таким нечеловеческим стояком все равно никаких шансов, поэтому он решает подрочить. А что? Передернет по-быстрому, а вечером даст Хону, как тот хочет. Дальше так мучиться Ён не в состоянии. Месть получается какой-то уж совсем не равнозначной. Хонки врывается в туалет следом за Ёном – вот откуда, сука, догадался? – и толкает его в кабинку, прижимает к стене. – Не вздумай дрочить, слышишь? Пообещай мне. – Иди на хуй, Хонки! Отвали… Тебе за этим свободный день был нужен? Сопровождать меня? – Да. Ты сорвешься, и что тогда? Какой тогда смысл? Ёнхва злится по полной, щурит глаза, сжимает губы. Ему нестерпимо хочется вжаться в Хона, потереться о выставленное колено, стиснуть зубы на его плече. Хочется кончить от него, и чтобы эта доканывающая, распирающая толщина проникла глубже, глубже, достала до самого нутра, коснулась, наконец, дергающей, пульсирующей зоны внутри. Он готов умолять. Он даже почти готов подставиться Хону прямо в этом туалете. Все зашло слишком далеко. – Какой смысл? Смысл?! – яростно шепчет Ён. – А если сейчас какое-нибудь землятрясение? Пожар, смерч, цунами? А если война? А если у меня сейчас сердце к херам не выдержит? Если от сасенок придется сматываться? А у меня в жопе сиреневая хрень, и хуй стоит уже три часа, не опускаясь?! Теку, как девка, все штаны в смазке, а ты тут… Хон затыкает Ёна поцелуем таким жадным, что жжет губы и сводит челюсть. Они надрывно дышат и сжимают ширинки друг друга. Ёну кажется – если он не кончит прямо сейчас, то тупо вырубится от ненормально острых ощущений. Хонки отрывается от его рта, больно прихватив клыками губу напоследок, и сообщает, задыхаясь: – Кажется я не дотерплю до вечера – А? Ёнхва дергает головой. Он не слушает. Он судорожно расстегивает ширинку Хона непослушными пальцами. – Нет, хён. Нет. Подожди. Не так… Стоп, я сказал! Это звучит как приказ, которого невозможно ослушаться. Ёнхва покорно опускает руки и отстраняется, насколько возможно. Сердце неприятно колотится под кадыком, не давая сглотнуть слюну со вкусом Хонки. – Хён, потерпи еще два часа. Обещаю. – Через два часа у меня запись на тв. – Я помню. – Ладно, и что ты предлагаешь? Хонки лучезарно улыбается.***
- Дашь мне в гримерке, перед записью шоу. - Ебанулся? Нет! Хонки смотрит из-под растрепанной челки, улыбаясь еще лучезарней и Ёнхва понимает, что Хон действительно ебанулся. Понимает, что этот сукин сын совсем сошел с ума, но перед этим отлично изучил Ёна, его слабые точки и табу. Хон знает, что Ёна возможно развести на любые эксперименты в сексе, даже на страшную хрень в заднице. И знает, что для него главным условием всех похождений является секретность и полная приватность. Ну да, конечно, Ёнхва тот еще озабоченный извращенец, но об этом никому знать не положено. Это важно. И через это он никогда не переступит. – Слушай, я или трахну тебя через два часа или сваливаю. – Блядь. Давай я постараюсь все отменить и едем домой? – Неа. – Блядь! Ладно, хорошо, давай в машине где-нибудь остановимся. – Неа. В гримерке. – Ты понимаешь, что это общественный телеканал? Там в гримерках проходной двор. Там куча народа. Нас увидят! – Не увидят. Так что, согласен? Или я уезжаю, а ты и сам справишься? – Ли Хонки, ты вообще в курсе, что ты больной ублюдок? – Допустим. Хотя я, в отличии от некоторых, не прибегаю к уловкам, типа связывания рук пьяненькому, уставшему, спящему человеку. Все сугубо добровольно. Ага, конечно, этот чокнутый действует более жестоко, оставляя иллюзию выбора. И ведь возразить-то нечем. Действительно – никакого принуждения… все по самой доброй воле самого Ёна… Черт! И вот сейчас Ёнхва отчетливо понимает – страшная хрень была вовсе не наказанием, а всего лишь подготовкой. Хонки сделал все возможное, чтобы у Ёна не было шансов соскочить с крючка. И сейчас Ёнхва готов подставиться как угодно и где угодно – хоть на столе СЕО во время брифинга, хоть на тротуаре перед офисом Диспатч… гримерка в здании одного из центральных телеканалов еще не самый худший вариант. Но ведь Хонки тоже рискует. Точно так же. Неужели совсем от жажды мести резьбу сорвало? Или он решил поставить эффектную точку в своей карьере и уйти куда-нибудь в горы отшельником? Не, вряд ли… где он в этих горах найдет боулинг-клуб и шмотки из последних коллекций Найк? Ён возить не будет, точно. Или Хон надеется, что имидж распиздяя и оторвы его оправдает? Или думает, что если он будет сверху – когда их застукают – то это не считается? Или… да хрен его знает, что он там думает! В такие моменты хрен разберешь, что творится в этой бестолковой разноцветной голове. Как и в любые другие моменты. Да и похуй. Сейчас действительно похуй. Если что – уйдут в горы вместе.***
До записи телешоу целых сорок минут, но Ёна уже закончили гримировать, и облачили в отглаженную рубашку и пиджак, чтобы хоть как-то облагородить кожаные штаны, которые Ёнхва категорически отказался снять. Хонки крутит в руках телефон, придирчиво рассматривая Ёна сумрачным нечитаемым взглядом. Тот уже на взводе и говорит на тон громче: переключился в то оживленное, эмоционально приподнятое состояние, в котором обычно пребывает на публике и перед камерами. Хону хочется расстегнуть все пуговицы на рубашке Ёна, хочется распаковать его из этой одежды, из этого образа. Он видит, как Ён оглядывается на дверь гримерки, через которую только что вышел весь персонал. Всё правильно – маловероятно, что никто не вернутся в ближайшее время. До начала съемок – тридцать пять минут. – Хё-ен, – протягивает Хони нарочито пошло и самоуверенно. Он знает – Ёнхва ловит эти сигналы. Срабатывает, тот прищуривается, откладывает листы сценария, которыми удобно прикрывал ширинку, подходит близко. – Что? Протянув руку, Хонки сминает отворот пиджака Ёна, и притягивает его к себе. Аккуратно разворачивает, заставляя опереться задницей на стол, на который только что опирался сам. – Садись, – приказывает. – Хватит командовать! – злится Ёнхва, послушно забираясь на стол. Хон уверено расстегивает его ремень раньше, чем Ёнхва решает окончательно, стоит ли рисковать. Ён старается сидеть осторожно, лишний раз не двигаться, но на лбу проступает испарина, ресницы дрожат, он смотрит черными, совершенно сумасшедшими глазами. И он сейчас очень послушен. Это опьяняет странным ощущением власти. Упрямый, активный, самоуверенный Чон Ёнхва, сейчас – девчонка с влажными губами и хриплыми стонами на выдохе. Первым делом Хон тянется к ямке между ключиц, где уже блестит и солоно. Снаружи доносится шум, и Ёнхва на миг замирает, но выпускает напряжение с выдохом, видимо делает ставку на свое врожденное везение. Под губами горячо и знакомо, пуговицы рубашки сдаются одна за другой. Ёнхва в ответ тоже стягивает футболку с Хонки, проводит ладонью от его горла, по животу, вниз, пока не цепляется пальцами за ремень. Поднимает глаза и нахально улыбается в ответ на шальную ухмылку. Хонки безумен. Он нравится всем, но дается очень немногим. И сейчас он стоит напротив, небрежная расслабленная поза, прищуренный темный взгляд. И бездействие. Разрешение. Особый допуск, только для него, для Ёна. От этого действительно рвет крышу. Почему-то Ёну сейчас кажется, что риск оправдан. Он слегка надавливает на пах Хонки, заставляя того запрокинуть голову, и сам же стонет. А затем отклоняется назад, опираясь на руки, подставляясь. – Су-учка, – нараспев тянет Хонки. – Хочешь, да? Ён хмыкает, но глаза блестят сильнее, губы приоткрываются. Он реагирует не на слова – на голос. – Скажи, – тянет Хон, утыкаясь носом под ухо, где пахнет парфюмом, и лаком для волос, и тональником, и под всем этим – запах Ёна. Зарывшись пальцами в его волосы, Хонки прижимается всем телом и шепчет, так низко, что сбивается на хрип, шепчет в самое ухо: – Скажи. – Блядь, – соглашается Ён, с готовностью подставляя шею. Хон поворачивается и взгляд его падает на настенные часы. До начала съемок – тридцать минут. Хонки чувствует, как изнутри поднимается горячая волна хищного азарта. – Раздевайся, – говорит он, и снимает с Ёна расстегнутую рубашку. – Застукают. Точно застукают. – Раздевайся. – Ладно! Но шмотки найковские я тебе возить не буду. Никакого тебе Найка в горах. Хонки игнорирует этот странный бред и аккуратно, чтобы не помять, развешивает на стульях одежду Ёна. За стеной шаги и голоса, и остро переплетаются в животе предвкушение со страхом, что дверь могут в любой момент открыть, удивительно, что до сих пор никто не вернулся. Время странным образом замедляется. Ён лежит на том же гладком столе, он полностью раздет, и чувствует себя буквально погребенным под собственным бесноватым желанием, маниакальной слабостью, предательским жаром, от которого вся кровь толчками устремляется вниз и кажется закипает. Хонки сумасшедший и заражает своим сумасшествием. Ён будто наблюдает за собой со стороны. Он не верит, что это происходит в реальности. Не верит, что действительно позволяет всему этому происходить. Он чувствует, как сладкий ужас сжимает внутренности и лишает воли. Кажется, он нисколько не адекватнее Хонстара. – Хён, трахни себя. Сам, для меня. Тебе нужно исправляться и быть послушным. Ладно. Ён опускает руку и надавливает на пробку. Он трахает себя ею. Слишком жарко. Слишком колотит. – Быстрее, – приказывает Хон и сглатывает с усилием, когда Ёнхва послушно увеличивает скорость. – Черт, иди сюда уже! – требует Ён в ответ. Даже сейчас, умирая от возбуждения и страха, Ёнхва бесстыдный и нахальный. Провоцирует. Сильно и глубоко трахает себя. Взгляд Хонки, завороженный, блуждает от тонко натягивающейся вокруг пробки кожи до каменного бицепса и обратно. Он молчит и прижимает свой член к животу ладонью, не отводя от Ёна прищуренных глаз. – Быстро, я сказал! – злится Ёнхва. – Ты сказал? – удивленно поднимает брови Хонки. – Пожалуйста, – исправляется Ён. Он смотрит в глаза, пытается уговорить Хона взглядом. – Пожалуйста. Сейчас же! То есть, – смеется коротко. – Я не специально, я просто хочу, ужасно хочу, ну же, Хонки! Ён шире разводит согнутые ноги и что есть силы вцепляется в Хона. Он притягивает его к себе, как будто Хон собирается вырваться и свалить. Хонки вытягивает пробку, но тут же вставляет обратно, и потом тянет ее на себя, и снова толкает внутрь. Ёну отшибает последние мысли, он задыхается от недостаточных ощущений, но знание, что это Хон трахает его каким-то предметом, заставляет его выкручиваться сладкими судорогами. Хонки давится тихими словами в такт: – Весь день мечтал, и раньше, невозможно смотреть как ты хочешь, ты сука, Ён, ты невозможный, я как придурок дрочу на тебя, постоянно, Ён, ты такой правильный, такой замороченный, так много думаешь, как же охуенно выводить тебя, на эмоции, знакомить тебя с твоими ебанутыми демонами, Ён, как на тебя все смотрели сегодня, и всегда смотрят, хочу тебя, ты такой идиот, кретин, ты… Сквозь зубы, сквозь зубы, и рукой внизу, ебаной пробкой… Ён держится до сих пор только потому, что Хон отвлекает, заставляет себя слушать, ведь ужасно страшно пропустить хоть слово из тех бессвязных глупостей, что произносятся блядским хриплым голосом, что вылетают из губ, давно исследованных до последней трещинки. И весь Хонки, изученный, знакомый, но каждый раз другой, странный, непредсказуемый – никогда не угадаешь, чего ожидать. И Ён окончательно забивает на все, откидывается назад, подхватывает себя под колени, полностью выставляясь напоказ, и выдыхает сквозь зубы: – Раз хочешь, так трахни уже! Хонки замирает, и воздух начинает звенеть. Или это у Ёна в ушах? Внутри становится пусто. Ёну кажется – он никогда не был таким пустым. Ему кажется – он слышит, как пробка со стуком падает на ковролин. *** Енхва улыбается, как псих, невидящим взглядом упираясь в потолок. Сейчас. Сейчас навязчивая пустота исчезнет. Но Хонки обманывает. Снова. Вкручивает в него два пальца – глубже, чем проникала пробка, но так недостаточно, и Ён сбивается от подмены ощущений. Он может только шептать ругательства, и умолять Хонки, и биться под ним, в попытке вырваться и насадиться на член, и потом снова умолять. А потом неожиданно кончает, изо всех сил сжимая зубы и кулаки. От облегчения выступают слезы, но этого оргазма так нестерпимо мало, что он просто молча и обиженно смотрит на Хона. Хонки, не отстраняясь, тихо шепчет: – Чш-ш, ничего, все будет, так даже лучше. Ты же кончишь еще раз, да? Да. Со мной. Я возьму тебя, а то сдохну. Ёнхва сейчас никак не может позволить Хону сдохнуть – ему же еще надо будет отомстить за этот дикий день, за страшный риск, и за то, что у них сейчас так мало времени в этой дурацкой гримерке. И за подставу с пальцами тоже. Удивительно, но ощущение, как будто оргазма и вовсе не было. «Интересно, – думает Ён, – когда у меня снова встанет?» Он получает ответ почти сразу, когда Хонки обхватывает его затылок, тянет на себя, целует крепко, снова толкает спиной на столешницу, рывком подтягивает Ёна к себе за бедра и входит в него. Втискивается внутрь, разом и до конца, и Ёнхва беззвучно стонет. Это именно то, чего так хотелось весь день. Внезапно он напрягается на мгновение, упирается пальцами в живот Хонки, тормозя, приостанавливая. Поворачивается, и Хон невольно прослеживает траекторию его взгляда. До начала съемок – пятнадцать минут. Двигаться Ёнхва начинает сам: насаживается, рычит и хватает Хонки за плечо, притягивая ближе. Хонки ускоряет темп, вламывается в Ёна быстро и резко, и готов услышать болезненный стон, но тот только возит волосами по столу, мотая головой, и рвано дышит, сдерживаясь – потому что, черт возьми, проверять, насколько тонкие здесь стены, никто из них не собирается. Ён под руками твердый, горячий, липкий от пота. Сладкий запах макияжа отступает, выпуская звериное, знакомое – и Хон жадно втягивает носом. Бедра Ёна мелко дрожат, член вздрагивает на каждом резком толчке внутрь, и Хонки обхватывает его – горячий, нежный на ощупь ствол приятно ложится в ладонь. Хонки тоже сдерживался весь день, и сейчас он на границе боли – так тяжело в яйцах - поэтому никак не может поймать рукой нужную скорость, и Ёну приходится сжать ладонью его пальцы. Ён насаживается, трахает себя членом Хонки и дрочит себе его рукой. Максимальная степень эгоизма, если вдуматься. То, что Ён еще в состоянии думать – почти патология. Хонки прав, зараза, как всегда прав. – Дааа, – стонет Ён, выгибаясь навстречу. – Хонки, блядь, давай уже! Время! – Блядь у нас ты, – задыхаясь, поучительно сообщает Хон и несколькими синхронными движениями: бедра – вперед, кулак – вниз, вытягивает из Ёна оргазм. И все, что Ёнхва хотел ему ответить, срывается задушенным: «Да-а-а-а-а». Тонкие белесые нити раскрашивают его живот и грудь, и он сжимается, болезненно-восхитительно сжимается на члене, утягивая Хонки вслед за собой, за грань. Ёна выворачивает оргазмом наизнанку. Он не помнит такого сильного, такого – на все тело, чтобы волосы вставали дыбом и перед глазами плыли разноцветные пятна. Он даже не может сообразить, открыты ли у него глаза. Он просто очень… очень удовлетворенный и спокойный. На часы они не смотрят. Сосредоточенно вытираются влажными салфетками, а затем одеваются на скорость. Несколько минут спустя сердце бьется в почти привычном ритме, все пуговицы рубашки Ёнхва целомудренно застегнуты, а плечи аккуратно обнимает пиджак.***
Фронтмены как раз успевают уничтожить все следы преступления, когда в дверь стучат и сообщают о том, что через пять минут Ёнхва ждут в студии. Дежурили они там, что ли? Хонки последний раз придирчиво оглядывает Ёна, поправляет воротник его рубашки. Ухмыляется: - Ладно. В расчете, - вытянув из кармана маленький ключ, щелкает замком и выходит. Замок. Чёрт. Где он раздобыл ключ? Когда он успел запереть дверь? Вот засранец… подстраховался. В принципе логично для человека, склонного к безумствам и авантюрам, но никогда не перешагивающего грань. Наверное еще и специально обученного помощника на шухере под дверями оставил. И все же было опасно. Совсем Хон крышей поехал, это ведь работа, а не игрушки. Кстати об игрушках. У Ёна отличная память на обещания, и Хонки, без сомнения, кое-что ему должен.