Два кольца-цилиндрика и перстень, похожий на пуговицу

— Сними их все, — Антон протягивает Арсению руки, убранные кольцами. Одно в виде когтей хищной птицы, два высоких гладких цилиндрика, кольцо-цепь и пара непримечательных ободков. Арсений поджимает губы. Сомневается. — Ты ведь сразу захочешь надеть обратно. — А если нет? Если мне это на самом деле важно? В памяти Антона прячется что-то волнительно-опасное. Что-то, что он предпочел на время забыть. Отодвинуть из-за работы, из-за бог весть чего еще. То, что не давало ему фокусироваться и связно мыслить. Антону страшно снимать кольца одному, и он подумал, почему бы не Арсений. Пусть он не самый надежный человек, но даже если внутри Антона и кроется странная хрень, которую не понять никому на свете, то Арсений поймет точно. Это ведь Арсений. В нем самом столько хрени, что он остановит Антона, когда тому захочется упасть на пол, выдирая на себе волосы. У Арсения есть перстень, и он готов к любым раскладам получше Антона. Он не раз снимал перстень в одиночестве и посмотрите на него — с Арсением все в порядке. — Ну, снимай же. — Не пожалеешь? — Я, блин, понятия не имею. Арсений хмуро подчиняется. Подхватывает Антона под ладони и стаскивает тяжелые кольца по одному. Металл бряцает о металл. Руки вдруг ощущаются совсем голыми. Проходит минута, две. Антон нарезает круги по пустынной в такую рань гримерке. Арсений устраивается на барном стуле у столика, где их обычно готовят к выходу. — И скоро все должно произойти? — Да как будто уже. И тут Антона накрывает. Буквально захлестывает через край смазанными картинками-воспоминаниями. Хорошая новость: Антон никого не убил и не обидел. У него нет карточного долга или постыдной истории о дебоширстве в баре. В этих картинках очень много… Арсения. Всякого, в основном, такого, которого Антон не видел. Ни на съемках, ни на гастролях. Вообще нигде. — Арс, я не врубаюсь. Это сбой? — Антон оборачивается, хватаясь голыми руками за воздух. Арсений смотрит на Антона внимательно. Его перстень лежит тут же, на столе. — А-арс? — беспомощно зовет Антон. Арсений срывается со стула и одним броском толкает Антона к стене. Поцелуй — странный и страшный. Губы у Арсения сухие, но мягкие, нутро — влажное и гладкое. Умелое. Трогательно-дерзкий Арсений тянет футболку с Батоном на себя, насмерть вцепляется в левый бицепс Антона, будто бы не хочет отпускать никуда и никогда. Но сразу — отпускает. Их рты расходятся с резиновым звуком мышечной ткани, пульсирующей кровью и адреналином. Их руки расстаются враз обессиленные. С вынутыми нервами опадают пальцы. Самыми кончиками Антон ощупывает холод стены, покрашенной желтой эмалированной краской. Весь Антон — желтой эмалированной краски. Без картинок про Арсения — казенно-безличностный. Как он мог жить без них? Как ему жить с ними? Арсений глядит на Антона исподлобья. Дергаются желваки на его красивом лице. Он беззвучно просит разрешения и прикасается к Антону снова. Теперь без первого ража. Арсений пытается держать себя под контролем. Касается Антонова плеча, бьющейся заполошно жилы на шее. Антон жив, еще бы. Антон, пожалуй, никогда не был так жив, как сейчас. Как в семьсот восьмом номере. Как в самолете в Москву. Как под Нирвану в Санкт-Петербурге. Много где еще, всех картинок не перечислить. Арсений целует эту живую жилу и волнующийся вверх-вниз кадык в маленьких крапинках плохо побритой щетины. А потом снова целует в рот, глубоко, голову запрокинув. Антон боится, что из него всю душу высосут, как чертов редькин сок через трубочку. Арсений обещал — Арсений не подкачал. Но ему мало. Арсений кладет ладонь на желтые с синим треники Антона, туда, где горячее и смазаннее всего. Где Антон весь напряжен и натянут требовательным ожиданием. Арсений ведет ладонью, поддерживая пальцами мошонку, очерчивает контур члена, сжимает все вместе — ладонь-то здоровая. Антон трется об эту ладонь, подается торсом вперед. А потом плюет на стеснение и обхватывает Арсения руками за шею, буквально берет в захват локтем, чтобы склонить голову и целовать, пытаясь сожрать, пока ладонь Арсения жрет ласками его встающий член. Белье теперь мешает. Мешают штаны, мешает то, с какой силой Антону хочется кончить. Арсений, конечно, понимает. Видит по пробивающим радужку раздутым зрачкам. И тогда он прижимается рукой к животу Антона и встает на одно колено. Стягивает с его бедер треники, опускает резинку боксеров, за которой стоит покрасневший член. Кладет головку на поблескивающий от слюны язык и поднимает взгляд на Антона. Антон от такого взгляда готов под землю провалиться. Потому что нельзя — быть таким, как Арсений. — Пожалуйста? — шепчет Антон, и Арсений дарит ему глупую шальную ухмылку. Смыкает губы на головке и медленно заглатывает член Антона в рот. До середины, явно золотой. Антон скулит битой собакой. Так хорошо. Так очевидно правильно. Арсений втягивает щеки и двигается быстро и ритмично. Антон не кладет руки ему на затылок. Ладони потные, как перед выходом в Крокус; сами собой они сжимаются в дрожащие кулаки. Большой палец прячется под сжатый до хруста мизинец. Антон не может смотреть, но и не смотреть тоже не может. Арсений перестал приглаживать челку нервным жестом. Арсений больше не пытается выглядеть красиво и презентабельно. Линия роста волос у него взмокла, морщины у бровей прорезались сильнее, но Антону кажется, это самое эстетское зрелище, какое он только видел. К черту музеи в Будапеште. Мысль о музеях не помогает: Антон кончает с убитым в кулаке стоном. Сперма брызжет на линолеум, скулу Арсения и антоновскую пару пижонских Баленсиаг. Остатки, попавшие на местечко между большим и указательным пальцем, Арсений растирает другой рукой. Дышит тяжело и заполошно. Склеившиеся легкие Антона разлепляются. Он спрашивает неловко: — А твоя… белка возится? Арсений умудряется улыбнуться одеревеневшим лицом. — Сам как думаешь? — Можно я ей помогу? — Весь внимание. Косолапя, Антон поднимает Арсения с колен, как Паша — третий пилот «Импровизации». Антон поворачивает Арсения животом к стене. И тут же жалеет: не так-то легко справиться с болтом на узких джинсах вслепую. Ему везет: он быстро добирается до белья, хочет размять член так, но Арсений шипит. Прижимается задницей к паху Антона. Действовать нужно быстро, Арсений на последнем пределе. Антон удивлен, насколько его догадка близка. Достаточно пары скупых резких движений, и Арсений стонет. По желтой стене текут белесые капли, а Арсений в захвате рук Антона как-то резко обмякает. Сил хватает только на то, чтобы застегнуть джинсы, вернув член обратно, и доковылять до дивана. Диван. Вот, про что они напрочь забыли. Антон отходит от сладкой оргазмической комы. Хлопает глазами, словно видит гримерку первый раз. Сколько таких оргазмических ком тут уже было? Одна, две, четырнадцать? Как часто Арсений снимал с него кольца? Как часто с Арсения снимал перстень Антон? — Сколько… сколько всего раз? — Антон приваливается к краю дивана. Арсений отупело смотрит в пространство и отвечает не сразу и нехотя: — Не знаю, честно. Но моему перстню года три. — Надень обратно, Арс. Съемки через час. — Знаешь, у меня даже в телефоне заметка есть: «Сделай, как просит Антон». Но нет, не надену, Антош. Я помнить хочу. — Надень, черт возьми, обратно! — злится Антон. Что теперь со всем этим делать? Куда засунуть невыносимую больную тягу к Арсению на моторах? А как на гастролях быть? Семьсот восьмой номер они уже проходили. Может, не раз. — У тебя скоро кольца закончатся — прятаться так. Главное, цепочку не снимай. Вдруг я там тебе что-то эдакое предлагаю. А ты, дурачок, соглашаешься. Не хочу вспоминать, если ты не захочешь. Антон смотрит на Арсения умоляюще. — Не сдавайся так просто, Антон. Давай не сдаваться вместе. Человеческое сознание — забавная штука. Что-то забывается мгновенно, а что-то может исказиться до неузнаваемости. До нежелания узнать. Но вещи — вещи помнят все.