Его сердце

      Сир Бриенна Тарт. Доблестный рыцарь, великий воин, по иронии судьбы родившийся женщиной. Джейме смотрит на неё — раскрасневшуюся, чуть опьянённую вином, смущённую — и с трудом сдерживает невесёлый, царапающий грудь смех. Смеяться хочется не над ней, такой привычно несуразной, а над собой. Потому что надо же, он попался. Влюбился, как мальчишка, в женщину, совершенно не умеющую флиртовать и очаровывать, даже не знающую, каково это — быть с мужчиной. Мысли о последнем дурманят рассудок сильнее любого пойла. Джейме до безумия хочет показать ей звёзды под сомкнутыми веками. Джейме хочет её, Бриенну. Уже давно и так безнадёжно, что сбегать от безрассудных желаний не остаётся сил. Вся его жизнь — множество побед на поле боя и сокрушительные поражения в любви.       В синих глазах Бриенны — всё та же небесная чистота и свет. Она сама — всё та же. И это поражает до глубины души. После унижений и боли, что ей причиняли, после стольких битв и потерь, она остаётся собой, прежней. Упрямой, верной принципам и долгу до конца, сильной и телом, и духом… А ещё — пусть Бриенна и ненавидела это выказывать — по-девичьи застенчивой, невинной во всех смыслах. И прямо сейчас, вместо ответа на бестактный вопрос (утверждение, по факту) Тириона о её девственности она теряется, вспыхивает и сбегает из-за стола под нелепейшим предлогом.       Джейме провожает Бриенну долгим взглядом. «Нельзя, не смей, — шепчет рассудок, — ты никогда не будешь её достоин». Но Джейме встаёт из-за стола и следует за ней. Наверное, именно потому что не достоин: голос совести быстро сдаётся, затихает под натиском желания. «Ну и пусть», — думает Джейме, понимая, что позже, скорее всего, возненавидит себя ещё чуть-чуть сильнее. Но сейчас он не может остановиться. Ему жизненно необходимо коснуться Бриенны, прижать к себе, вплавиться в кожу, любить, как подобает мужчине — женщину. Одна только ночь — о большем он судьбу просить не смеет. Одна только ночь — а дальше хоть семеро преисподних, он готов к расплате.       При взгляде на Бриенну, распахнувшей перед ним дверь своих покоев, Джейме всего охватывает такое волнение, что не устоять на месте. Она смотрит на него удивлённо, насторожено, а он мечется из стороны в сторону, говорит глупости, слишком открыто ревнует. Ну, точно мальчишка! Семеро, он ведь и правда не знает куда себя деть, дожил… Ему почти смешно от мысли, что он ведь и сам мало что знает об обольщении. С Серсеей этого никогда не требовалось. Они принадлежали друг другу, вот и всё: правило, которое казалось нерушимым. Казалось… Всё перегорело, истлело вместе с ним прежним. Даже всепоглощающая, ослепляющая как солнце, любовь к Серсее, что затмевала ему весь мир. Весь мир…       Теперь весь мир для Джейме отражается в сапфировых глазах. Становится невыносимо жарко, тесно в одежде. Сзади потрескивает пламя в камине, но причина, конечно, не в нём: Джейме сам сгорает изнутри. Он тянет за завязки рубахи вверху, у горла, деревенеющеми пальцами — грубая ткань ощущается лишней, и будто душит, мешает дышать.       — Что ты делаешь? — спрашивает Бриенна с недоумением, как будто это не достаточно очевидно; и румянец на бледной коже пылает.       Она, конечно, наивна, но не настолько, чтобы не понимать, зачем он пришёл, что собирается сделать. И всё равно спрашивает о том, что не нуждается ни в каких пояснениях. «Ну что за женщина?», — думает Джейме насмешливо, а в груди плещется нежность к ней такой: уязвимой, недоверчивой, даже не подозревающей — насколько желанной. Но он покажет, если она позволит.       — Пытаюсь раздеться, — отвечает Джейме, нервно дёргая завязки: пальцы левой руки в этот момент могут посоревноваться в отсутствии гибкости и послушности с безжизненным металлом правой.       Бриенна наблюдает за его никчёмными попытками секунду-другую, затем раздражённо отталкивает руку и принимается за завязки сама, уверенно и спокойно. Это — да? Джейме выдыхает. Тянется к её рубашке — и тут же получает хлопок раскрытой ладонью по руке, звонкий и безболезненный.       — Что ты делаешь? — снова спрашивает она, слегка хмурится.       Как же с ней всё-таки сложно. Джейме усмехается и говорит:       — Пытаюсь раздеть.       Она смотрит — и Джейме видит, как расширяются её зрачки, затапливая синеву. Боится или же?.. Ему так не хочется, чтобы она боялась, и чтобы смотрела с вот этим вот неверием, словно каждую секунду ожидая, что он рассмеётся ей в лицо. «Разве ты сама не видишь, что творишь со мной?» — мысленно спрашивает Джейме.       Чуть подрагивающими пальцами Бриенна тянется теперь уже к своим завязкам. Она распускает их, снимает рубашку через голову. Оставшись в одних брюках, подымает смущённый взгляд на Джейме и краснеет пуще прежнего. Он уже видел её обнажённой однажды, вот только тогда не позволял себе смотреть так жадно на острые широкие плечи, маленькие, разъехавшиеся в стороны груди с тёмными большими ореолами сосков; рельефный живот. Фигура больше воина, чем женщины, но Джейме едва не теряет рассудок от обострившегося до предела желания. Или всё-таки теряет, потому что с языка слетает самое глупое, что только можно сказать:       — Никогда не спал с рыцарем.       — Никогда не спала… — Бриенна слегка запинается, — ни с кем.       — Тогда придётся выпить, — хрипло говорит Джейме, понимая, что скорее умрёт, чем сможет остановить это между ними.       — Я же сказала, что…       Спорить с упрямейшей из женщин он будет позже. Выпивка тоже подождёт. Терпение Джейме рвётся, как тонкая натянутая нить, и он впивается в губы Бриенны грубо, поспешно, жадно, как бывает, когда после долгой жажды выдаётся возможность вдоволь напиться. Он так давно этого хотел — и реальность не разочаровывает. Напротив, смелее и ярче любых фантазий; непривычно во всём. В Бриенне нет ничего, что напоминало бы о сестре — ни округлости форм, ни кошачьей пластичности и дурманящей женственности — и это не вызывает никаких противоречий. Джейме не хочет думать о Серсее, да уже и не может. Не здесь, не сейчас, не с Бриенной.       У неё влажные от вина, обветренные губы, и отвечает она неумело, но рьяно, со всей отдачей. Они целуются так, словно это ещё один поединок. Джейме усмехается в чужие губы: с «противником» ему определённо повезло. Бриенна значительно выше — Джейме приходится запрокидывать голову. Он притягивает Бриенну к себе, вжимается в жёсткое мускулистое тело. Не разрывая поцелуй, стаскивает с её узких бёдер брюки — в этот раз пальцы слушаются. Бриенна садится на ложе, устланное мехами, помогает раздеться ему. Смотрит ниже пояса совсем недолго — и смущённо зажмуривается.       Джейме не выдерживает, коротко довольно смеётся, оглаживает пальцами горящую румянцем щёку Бриенны. Её невинность не столько забавляет, сколько топит его в нежности, и, когда Бриенна подымает на него блестящие синие глаза, вместо глупой шутки с его губ срывается:       — Ты прекрасна.       — Нет. — Она с неверием качает головой, строго добавляет: — И тебе не нужно лгать.       — А я и не лгу, — Джейме мягко целует её губы, щёки: — Ты действительно прекрасна. И я очень тебя хочу. — И не может удержаться, чтобы не поддеть её: — Думаю, это ты и сама могла заметить.       — Да уж, заметила, — бормочет она, совершенно тщетно пытаясь скрыть смущение и робость.       Бриенна опускается на ложе, и он нависает над ней, медленно покрывает поцелуями её тело, с особой нежностью касаясь каждого шрама: от едва заметных царапин до глубоких рубцов. Их так много — и хочется стереть их все со слишком светлой, почти прозрачной кожи. Бриенна отзывчивая: дрожит, прерывисто дышит, выгибается навстречу. Джейме ласкает её всюду так долго, насколько хватает сил держаться; входит в неё торопливо, резче, чем следовало бы, и тут же останавливается, хотя перед глазами темнеет от похоти. Нежно целует сомкнутые веки, щёки, опускается к губам, накрывает своими. И только тогда начинает двигаться плавно, не спеша, слушая их сбившееся дыхание и треск огня. Бриенна постепенно расслабляется, начинает подаваться навстречу, сладко стонет. Её руки, мозолистые, большие, оглаживают спину, его сердце колотится так быстро, что едва не оглушает, и в голове вертится «люблю». Джейме шепчет это так тихо, что сам себя не слышит.       Они меняются. Бриенна оказывается сверху, задаёт более быстрый, рваный ритм, наклоняется, чтобы ухватить несколько поцелуев. Жарко становится до предела, и хорошо — тоже. Блаженство накрывает Джейме резко, кажется, разом вышибает из него весь дух.       Он долго не может прийти в себя, держит дрожащую Бриенну в объятиях, постепенно выравнивает дыхание. Она доверчиво засыпает, уткнувшись носом ему в плечо. Джейме ласково перебирает пальцами её короткие пшеничные волосы и думает, что солгал самому себе. Ему мало, ничтожно мало одной ночи с Бриенной, он бы хотел назвать её женой перед богами и людьми, прожить с ней всю жизнь — имей на это право. Вот только на душе у него висели грехи — ужасающее множество грехов — которые ему никогда не искупить. Но можно хотя бы попытаться. Нужно попытаться.       Джейме смотрит на Бриенну и не может насмотреться. Она действительно прекрасна, прекраснее всего, что было в его жизни.

***

      — Всё ради Серсеи, — говорит он зло, удерживая лошадь за поводья, и сердце готово разорваться от боли — потому что сапфировые глаза Бриенны наполняются слезами.       Он никогда не видел, как она плакала. Никогда не хотел становиться тому причиной. Но он должен уехать, а она — отпустить.       Джейме надеется и одновременно ужасно боится прочесть в её взгляде наконец ледяное презрение. Как раньше, как когда они только повстречались. Тогда ненавидеть друг друга было так просто, а сейчас не любить — невозможно. И в чистых синих глазах он не видит ничего, кроме сокрушительной боли и страха — за него. Он и сам понимает, что его дорога, скорее всего, в один конец; принимает это как должное. Ему лишь не хочется, чтобы Бриенна горевала, оплакивала. Не стоит он того.       — Я убивал ради Серсеи, — припечатывает Джейме.       «А умру за тебя», — застывает невысказанностью на губах.       Джейме уезжает, его сердце остаётся.