кьюти-бой

Феликс смеётся, высоко запрокинув голову, и весеннее вечернее солнце, пробивающееся сквозь окна, оголтелое и наглое, путается в его волосах бликами, словно осыпавшейся с какой-нибудь дорогой безделушки позолотой. Всё это было бы очень даже мило, ей-богу, действительно мило, если бы не кричало в каждом миге красивым словом «пиздец». С большой такой, жирной буквы. А то и вовсе одними только заглавными, вот так: ПИЗДЕЦ. Бан Чан парень крепкий, но тут как бы нет. Феликсу девятнадцать (почти), у него серьёзные проблемы с корейским, опрятностью и острой пищей, с уважением к чужому личному пространству просто катастрофа, зато с очарованием более, чем лады. Сочетание, мягко говоря, так себе для нервных клеток окружающих. Феликс смеётся, высоко запрокинув голову, и бедняге Чану кажется, что его уши залепляет густым пчелиным воском с тяжёлым медовым запахом. Потому что Феликс выглядит как диснеевская принцесса, плачет как Алиса, попавшая в страну чудес, ведёт себя как одуревший школьник, а в горле его прячется Марианская Впадина (потому что как иначе объяснить этот невероятно низкий и глубокий голос?), и всё это вкупе превращается в то самое непечатное слово. - Пиздец, - тихо говорит Бан Чан, прикладывая ладонь ко лбу, и сокрушённо качает головой, призывая на помощь не только всё своё почти бесконечное терпение, но и Ангелов с Архангелами вместе. - Вполне он, - соглашается Чанбин и усмехается себе под нос, натягивая козырёк чёрной бейсболки ниже на глаза, словно ему есть, чего стыдиться. – Но это не я. Бан Чан, если честно, будучи очень хорошим мальчиком, страстно хочет огрызнуться матом и в рифму, но как-то ему удаётся сдержаться и просто ещё раз покачать головой. - Даже знать не хочу, кто. - Потому что ты открутишь ему голову? – тут же интересуется Джисон, улыбаясь вовсе не миленькой белочкой, как обычно, а хищной пантерой, уже три недели сидящей на травяной диете. Этого вообще попробуй, пойми. - А потом пришью обратно, и оторву ещё раз. И буду повторять эту занимательную процедуру, пока моя пошатнувшаяся жизнь не вернётся на круги своя. - Какой ты, оказывается, кровожадный, - ехидно тянет Джисон, - подумать страшно. Бан Чан снова проявляет чудеса выдержки и смирения, и только корчит дружочку злую рожу, мол, и твоя голова ни от чего не застрахована, милый. Джисон на это пожимает плечами и удаляется в район Минхо, и что эти двое там собираются делать, Бан Чан и думать не готов. Феликс неразборчиво ноет, бесстыдно путаясь в окончаниях слов и временах глаголов, потому что, всё ещё, с корейским у него так себе. - Хм, - Уджин садится с Чаном рядом, и сочувственно треплет его по плечу. –Кажется, кто-то преступает закон. Выглядит это довольно забавно… - … если не думать, что мы за него отвечаем, - всё более мрачно тянет Чан. – Что Я за него отвечаю. - Ну, - Уджин явно пытается утешить друга, и мягко улыбается. – У вас дома уже не криминал… Да и тут почти… почти можно. - Всё равно. Я к такому не готов. Понимаешь, я не был готов, что он у меня не спросит. - Он уже большой, - мягче мягкого уговаривает Уджин. – Взрослый мальчик, может сам… - Да? И что вот он тут САМ устроил? Ему волю дай… Чанбин смеётся в голос, согнувшись пополам, и машет перед лицами старших початой бутылкой пива. - Вы квохчете, как два не в меру заботливых папаши, если честно. Это выглядит довольно мило, но всё же немного слишком. Дайте вы ребёнку расслабиться. Чан порывается придушить паршивца, но Сейлор Уджин, по традиции, спешит на помощь, и Чанбин остаётся в живых. Феликс корчит из себя милашку так старательно и успешно, что бедняжечка Чонин, лишённый любых взрослых радостей, завистливо киснет. Сынмин тут же порывается его успокоить, и Чан машет на младших рукой. Хотя бы эти не рвут ему измученного сердца. Феликс корчит из себя милашку, а потом, словно впервые за вечер, видит Чана, и явно решает направить на него весь свой шарм одним направленным лучом. Скотт Саммерс недоделанный. - Воу-воу! Разворот на сто восемьдесят, зайка, ты же не хочешь, чтобы папа поставил тебя в угол? Джисон – он дьявол во плоти, хуманизация мирового зла, хоть об этом и догадываются далеко не все. Чану кажется, что из его макушки вырывается раскалённый пар. Феликс же его прекрасно слышит (маленькое сатанинское отродье, они всегда находили общий язык и были на одной волне), моментально куксится и отворачивается. - Зануда он. Слышишь, Крис? Ты зануда! Последнее Феликс выговаривает уже не на корейском, а на порядком подпорченном австралийском, и вот тут Чан, конечно же, всё. Хочется просто наподдать по наглой заднице, чтобы хоть немного унялся. Если бы не Сейлор Уджин, Чан давно сел бы за убийство одного из этих чертей, за какие-то грехи взваленных на его плечи. - Не нарывайся, зайка, - очень ласково просит Джисон, и уводит не вполне ровно стоящего на ногах любимого дружочка куда подальше. В Чане происходит пиздец. Да-да, тот самый, что огромными буквами, жирным курсивом. Всему в этом мире есть предел, даже его ангельскому терпению. Архангелы не справляются, вообще. Чан встаёт и, выискав взглядом Мино, хватает его за руку, и выволакивает на свежий воздух. - Это не я, - на всякий случай говорит жертва внезапного похищения, и смотрит честными глазами. – Честно-честно. - Если ты, - вкрадчиво от нестерпимого почти напряжения говорит Чан, так и не отпустив руку Мино, и глядя тому прямо в глаза, - сейчас же не объяснишь своему бойфренду, что зайкать он имеет право только тебе, и, желательно, наедине, а так же трогать, обнимать и мимимишничать ему дозволено только с тобой, я убью вас обоих, а потом расскажу вашим родителям про ваш романчик, и вот тогда полетят клочки по закоулочкам. Мино тоже далеко не святой. Он слушает пламенные угрозы с совершенно спокойным лицом, и смотрит в глаза так цепко и пронзительно, что у бедняги Чана мурашки по всему телу , и на руках волоски дыбом. Но он как-то всё это выдерживает, и даже гордо вздёргивает нос, мол, что сказано, то сказано, и вот да, прямо вот так и убью. - Ты очень мило ревнуешь маленькую зайку, Бан Чан. - Хён. Ты должен говорить мне «хён», хотя бы ты не доводи. - Хён, - послушно договаривает Мино, но смотрит как удав на кролика. – Ты очень мило его ревнуешь. Спорить кажется совершенно бесполезным. Чан разжимает, наконец, пальцы, и опускает голову, весь моментально сдуваясь. И молчит очень долго. - Ну, Джисони его искренне любит. Они же дружат, чего ты бесишься? Что не твой? Так сделай уже что-нибудь, он же из кожи вон лезет. Каждая буква в слове «пиздец» становится размером, минимум, с Эмпайер Стейт Билдинг. - Кто разрешил ему пить? – устало спрашивает Чан, когда пауза затягивается почти до критической. – Ему же нельзя ещё. - Никто, - Мино пожимает плечами, но больше не сверлит, и на том спасибо. – Он и правда уже большой, и всего три месяца до заветного «можно», он же под присмотром. Под твоим. Последнее слово Мино выделяет такой сокрушительной интонацией, что Чан сдаётся. - Он же пьяный в щепки. Ну как так можно. - Потому что в первый раз, вот и в щепки. Слушай, ну правда, не занудничай. Ему весело, он со своими, никто его в обиду не даст и не позволит делать глупостей. Как же. Конечно. Ага. Но говорить на эту тему дальше просто не имеет никакого смысла, и Чан просто кивает, жалко улыбнувшись, мол, твоя взяла. У Феликса голос и всё такое, нрав игривой школьницы, и лицо божества. Возможно, всё это можно было бы пережить (нет), но у него ещё и веснушки, и котёночность зашкаливает. ПИЗДЕЦ. - Ликс, - осторожно пробует Чан, вернувшись в логово алкогольного разврата (чёртов максималист), и сев на край дивана, на котором комочится его головная боль (и сердечная тоже). – Ликс, зайка. - С занудами не разговариваю. Маленький бесёнок дуется, и Чан мысленно кричит в плечо верному Уджину, чтобы хоть немного сбросить зашкаливающее напряжение. - Ликс. - Не-а. - Феликс! - Кристофер! – Феликс передразнивает и, кажется, обижается на самом деле. – Не хочу с тобой говорить, ты вредина. А потом юный алкоголик пьяно икает и медленно закрывает глаза с тихим протяжным «ооой». Чан понимает всё сразу, только не сердится, не читает нотаций и даже не ворчит, а только улыбается широко, и берёт за плечи, чтобы поднять с насиженного места. - Так, кому-то тут хватит. Пойдём-ка спать, душа моя. Давай, осторожно поднимайся, я тебя отведу. Маленький алкаш. - Противный зануда, - уже совсем неубедительно мычит жертва алкогольных возлияний, но послушно встаёт, виснет на (ликующем!) старшем, и послушно плетётся в сторону спальни. - … зайкать и мимимишкать ты должен только со мной… - доносится до дуреющего Чана голос Мино, и от его слов, если честно, хочется летать и смеяться в голос. Черти, черти и есть, но такие хорошие. - Не уходи, - невнятно просит Феликс, окончательно оставив попытки коммуницировать на корейском, когда падает на свою кровать и тянет руки вверх. – Останься со мной, Крис. Бан Чан вздыхает, но послушно садится на край вечно измятой кровати, и поправляет на младшем одеяло. - Останусь, пока не уснёшь. - А если я не усну до утра? - Значит, останусь до утра. - А если до послезавтра? А если я никогда-никогда не усну? Ты останешься? С пьяными совсем не легко, и труднее всего не обольщаться. Но Чан пока справляется, хотя и с огромным трудом. - Значит, останусь до послезавтра и до «никогда». - Ложись. Феликс ухватывает Чана за ворот футболки и тянет на себя с неожиданной силой, а потом тычется веснушчатым носом в напряжённую шею, и улыбается – Чан слышит эту улыбку в долгом выдохе. - У меня никого нет, - тихо басит чудовище, и Чан хмурится. - Как так? - Ну сам посуди: у Джисони есть Мино-хён. У Мино-хёна есть Джисон. У Уджина есть я, Сынмини и Чонин, и даже, наверное, Чанбини-бини. У тебя есть все мы. А у меня никого нет. Чан хмурится сильнее, но думать в условиях влажного хриплого шёпота в собственную шею - миссия невыполнима. - Ты дурачок что ли глупенький? - Сам такой. - А я? У тебя есть я, и ещё… Феликс – существо явно не принадлежащее к человеческой расе, Чан уже давно с этим смирился, поэтому сейчас даже не пытается понять, как выходит так, что Феликс молниеносно меняет своё положение в пространстве, и оказывается ещё ближе. ПИЗДЕЦ. «Пиздец» в том смысле, что он дышит мелко и взволнованно прямо в губы, и пахнет пивом и шоколадом (очень точно выверенный рецепт персональной смерти для одного измученного Чана, который, на самом деле очень даже Кристофер), и он, конечно, пьян, хотя всегда позволял себе всё, что в голову взбредёт. - Ликс… - М? - Очень близко. - А ты против? Чан мысленно выдыхает и прыгает с трёхсотметрового обрыва в полную неизвестность океана ровнёхонько над Марианской Впадиной. - Нет. - Тогда поцелуй меня? - Ликс!.. Ты утром будешь ужасно краснеть и переживать, что наговорил всякого. Я захочу тебя пожалеть, но ты будешь обходить меня десятой дорогой, и… - Прекрати быть такой занудой, - плаксиво хнычет крошка Феликс, и, если честно, рыдать он просто мастер, куда там девочке Алисе. – Если ты сейчас меня не поцелуешь, я умру. Фактически, если смотреть с точки зрения положения физических тел в пространстве, Феликс целует его сам, выговаривая всё это. Чану как-то плохеет. Словно это он тут опьянел в щепочки от пары бутылок некрепкого пива. - Зайка, так нельзя. - Значит, тебя у меня всё-таки нет? Если уж говорить начистоту, Феликс хреново говорит не только на корейском, но и на родном тоже, потому что вкладывает в каждое слово какой-то свой сикось-накось смысл, и понимать его может только Джисон, но не звать же его на помощь. - Ты что, соврал? - Нет. Нет, Ликс, я не соврал. Чан отпирается, как впечатлительная девочка-подросток, но руки его словно бы сами собой смыкаются за напряжённой спиной Феликса, и мягко прижимают его горячее тело. - Ты меня лапаешь. - А ты меня целуешь. - А должен бы ты. - С чего это? - С того это. Абсурдность диалога достигает своего пика, и Чан закрывает глаза. Голову приходится приподнять на какой-то миллиметр, и губы у Феликса оказываются такими мягкими и горячими, что в голове несчастного взрывается парочка сверхновых. Целоваться Феликс не умеет от слова «совсем» (Чан ликует!), он явно нервничает и не совсем может совладать со своим телом, несколько подпорченным первой в жизни порцией алкоголя, но он трогательный такой, такой ладный и правильный в крепких сильных руках. - Я хочу, чтобы ты у меня был, как Мино у Джисона. - Это называется «встречаться», - улыбается Чан, запуская пальцы в шелковистые лохматые волосы. - О, да? Тогда я согласен. Так мило, что ты предложил. Чан уговаривает себя оставить убийство через удушение на потом. На бесконечное «потом». А то и вовсе до «никогда». Хотя всё это – форменный ПИЗДЕЦ. OWARI