Один.
Люди слишком любят романтизировать далеко не самые романтичные вещи. Брендону сотни и тысячи раз приходилось убеждаться в этом на собственном опыте. Это маркетинг — уметь продать что угодно. Продавать свою внешность — своего рода искусство. И есть в этом всём одна не самая приятная мелочь: рано или поздно ты со стопроцентной вероятностью доиграешься. Брендон наловчился падать в обмороки так, чтобы не отбить себе остатки мозгов. Научился прятаться и блевать в тихую так, чтобы никто ничего не понял. Научился молча выслушивать увещевания лечащего врача, воздевшего к небу руки, будто он библейский пророк, о нехватке в организме витаминов, которая, по его словам, может привести чуть ли не к остановке сердца. В его весьма гипотетическом будущем. Брендон знает, что у него свои странности. Но он так же отлично замечает такое у других. Тот фотограф, Даллон — потрясающий парень, но вечно старается впихнуть моделям хоть что-то съедобное. Брендону от этого не по себе. То есть, это, конечно, мило и очаровательно, но он слишком заноза в заднице своего начальства, чтобы признать, что помощь необходима. Первый раз чужого взгляда Брендон реально пугается, когда застаёт Даллона в студии не за камерой, а за собственным портфолио. Неделя моды в Милане — 54 килограмма. В Париже — 50. Съёмка для Calvin Klein — 48, кажется. И фотографии с какой-то презентации, лежащие в папке, оставленной у Уикса случайно, просто потому, что это неплохая мотивация, — 46 и огромные синяки под глазами. Брендону это абсолютно не кажется отвратительным. Люди слишком романтизируют такие вещи, серьёзно. Даллон выглядит нервным. Брендон пожимает плечами и подтягивает чёрные скинни, ухватившись пальцем за шлёвку для ремня. Анорексичная худоба в тренде, в моде, её умеют красиво подать. И ни капельки не играет роли, что приходится делать, чтобы её сохранить. Брендон чувствует привычное головокружение и успевает сделать всего пару шагов до дивана, чтобы упасть на него и вырубиться, кажется, всего на минуту. Пальцы с привычным трудом разгибаются, а Даллон стоит, буквально застыв от такого представления. Людям свойственно романтизировать не только суровую реальность моделинга, но и анорексию. Брендон откидывает голову на спинку дивана. Чувствует, как тот прогибается совсем рядом, а потом волос Ури осторожно касаются теплые пальцы — он чувствует, потому что они касаются и лба тоже. — Давай ты что-нибудь поешь. Брендон приоткрывает один глаз и усмехается. Ему правда плевать, что за него кто-то боится. Болезнь — не его вина, но, признать честно, какое-то извращённое удовольствие от неё он получает. Но так у всех — и никто, тем не менее, не желает на самом деле вести себя настолько по-сучьи. — Брен, — Даллон выглядит действительно испуганным, — ну, чай хотя бы? Они знакомы две недели. И им ещё так много вместе работать, что Ури становится не по себе. Он жмурится на секунду и обхватывает собственные плечи руками. — Без сахара. Даллон не спорит, хотя и недовольно качает головой. Знает, наверное, что бессмысленно. Брендону становится неловко. Он ведёт себя, порой, как последняя сволочь, но осознаёт это лишь изредка: та часть здравого смысла слишком мала, чтобы обращать на неё внимание. Контраст ледяной кожи и горячей кружки — приятный. Брендон вообще всегда холодный (Даллон, по правде, имеет в виду все возможные смыслы этого слова). Даллон отнюдь не склонен воспевать подобные проблемы, и он очень хорошо их видит. Недаром столько лет на эту работу потратил, чай не одну модельку уже вытащил. Но с этим парнем всё сложнее. Его загоняют в рамки, отчего-то, сильнее, чем других. Сорок шесть килограммов, чёрт побери! А в Брендоне роста только метр семьдесят пять, что уже напрягает сильно. Тело красивое, болезненно не выглядит, Уикс готов это признать. Но болезненно выглядит Брендон, которому эти кости и плоский живот даются голодом, нервами и страхами. Даллону правда кажется, что нога Брендона в обхвате ровно как его собственная рука. Брендону кажется, что он всё ещё недостаточно худой. Их молчание не напрягает ни одного. Всё в порядке, думает Брендон, я справлялся раньше и справлюсь сейчас. Блядство, только и горит у Даллона в голове. Он сам скоро согласится на комнату с мягкими стенами. Брендон медленно выдыхает и сутулится, притягивая к себе ногу и упираясь лбом в колено.Второй.
Анорексия — это какой-то человек в глубине твоего сознания, сказал бы Брендон, который не даёт тебе делать то, что ты хочешь делать. Он говорит, что тебе не нужны друзья, что тебе не нужно общество, что ты определённо будешь лучше их всех, если не будешь есть. Но Брендон ничего не говорит. Он машинально режет стейк на собственной тарелке на такие мелкие кусочки, что самому становится непонятно, зачем. Даллон смотрит выжидающе, а Брендон только дышит глубоко, стараясь совладать с мыслями о том, сколько же — о боже, — в этом счастье калорий. — Ешь, — с нажимом говорит Укис. — Просто, чёрт возьми, ешь. Некоторые вещи невозможно объяснить. Брендон уже не пытается. Жуёт долго, морщится, когда глотает, и не может даже думать о том, как будет корить себя за это позже. Он опускает руки на колени, и они дрожат, потому что Даллон смотрит так пронзительно, и у него такой обеспокоенный взгляд, что Ури начинает потряхивать всего с ног до головы. Даллон медленно тянется рукой к его плечу, поглаживает осторожно и притягивает к себе в объятия. Успокаивает, как может. Брендон не хочет идти к врачу, но его необходимо вытаскивать. Понемногу. Даллон не понимает, почему это волнует только его в данный момент времени, но это не играет роли. Брендон кажется ему потерянным, уставшим и абсолютно не собой. Брендон ненавидит всё это. Ненавидит себя, ненавидит то, что Даллон нервничает из-за него, не понимает, почему Даллон вообще ввязался во всё происходящее. Это его не касается, они знакомы всего месяц, но всё складывается в идеальный пазл, когда Ури чувствует горячие руки на собственных плечах. Будто теперь всё на своих местах. Он не ест больше. Мотает головой на нервные просьбы и забивается в угол кровати, запутываясь в одеяле. Не понимает, нахрена Даллон взвалил на себя все эти трудности, нахрена он вообще здесь сейчас сидит. — Уходи. Но Даллон не уходит. Брендон засыпает под очередную — сотую, — колыбельную над ухом, но кошмары никуда не уходят.Третий.
Брендон вырывается и отказывается даже от чая с сахаром. Плачет, трясётся, истерит, и у Даллона практически нет сил на то, чтобы продолжать задуманное. Он снова обнимает, гладит по голове, целует в висок и старается держать аккуратнее — Брендон выглядит настолько хрупким, что по ощущениям сломается от любого чрезмерного воздействия. Они знакомы три месяца, и Даллон обещает всегда быть рядом, несмотря ни на что. Он готов хоть сейчас в вечной любви и верности поклясться, но прикусывает язык. Парень — сосед Брендона по палате в клинике, — весит около тридцати шести килограммов и умирает ночью. Брендона трясёт от мысли, что он буквально одной ногой в могиле, и он жмётся к Даллону, плачет, воет практически, потому что теряет сам себя в этом круговороте срывов, попыток обмануть врачей и транквилизаторов. Но Даллон теплый, Даллон живой и рядом, это уже многого стоит. Брендон с отвращением смотрит на салат, а потом увлечённо сортирует овощи несколько минут, а в голове подсчёт калорий не останавливается ни на секунду. Но он заставляет себя, как минимум, есть.И тот самый.
Брендон смеётся и одёргивает футболку, когда Даллон подхватывает его на руки при встрече, хватается за его шею и довольно улыбается в короткий поцелуй. Даллон считает, что у него получилось отлично. Брендон всё ещё худой до чёртиков, но в нём уже пятьдесят четыре килограмма, и это ужасно, просто ужасно сильно радует. И то, как он улыбается, то, как льнёт ближе к ласкающим рукам и с каким удовольствием взгрызается в фисташковое мороженое — стоит всех нервов, волнений и страхов. Брендон чувствует себя живым. Он не прячется дома, они постоянно гуляют где-то, и, чёрт возьми, они в Лос-Анджелесе, у них под домом пляж, и Брендон наконец-то пишет стихи, пишет музыку, делает что-то, что действительно вдохновляет. Они вместе год, и этот год, кажется, лучший в жизни Брендона.Без сарказма.