Встреча первая
Стэну десять, и ему очень холодно, мокро и страшно. Стэн искренне жалеет очень о многом: что поссорился вечером с братом, что, обиженный и раздосадованный нежеланием Умника в этот вечер расставаться с очередной книжкой ради возможности покопаться на свалке сельскохозяйственной техники, отправился в одиночку болтаться по улицам, что повстречал компашку знакомых местных мальчишек и что поспорил с ними, что перейдёт достаточно бурную речку по броду в темноте и без фонарика. Даже о том, что их впервые отправили аж на целых два месяца каникул к каким-то дальним маминым родственникам. Здесь, в маленьком тихом городке, они оказались представлены самим себе ещё больше, чем в родном, и это было прекрасно. Но потом у этих родственников обнаружилась неплохая библиотека, буквально поглотившая Форда, как зыбучие пески. Стэну, поначалу пытавшемуся точно таким же запоем читать, это быстро наскучило. Он пытался заняться чем-то ещё, но рисовать подолгу у него не получалось, гулять одному было ещё скучнее, чем наблюдать за замершим, свернувшимся в кресле в рогалик Фордом, а те самые местные мальчишки достаточно быстро показались Стэну откровенно тупыми тормозами, слишком задиристыми и с ни разу не смешными шутками. Впрочем, всё это не мешало ему время от времени цапаться с братом из-за того, что они будут делать в следующие несколько часов. Но если ранее они просто цапались, то сегодня откровенно разругались, и Стэну было жутко, до противного свербения в носу и откровенного желания разреветься, обидно. Но реветь нельзя, ни в коем случае. Не потому что он самый-самый мальчишка на их улице, и даже не потому, что он крутой Стэн, как иногда называет его сам Форд, а потому что все силы ему нужны, чтобы выбраться из чёртовой речки. А речка, внешне обманчиво ленивая, оказывается, течёт в глубине резкими быстрыми струями, вода вертит Стэна как куклу, несмотря на его дёрганья. Он твёрдо знает, что плавает очень хорошо: по крайней мере, океанские волны ему покорились уже целый год как, — но тут вдруг оказывается не в состоянии выбраться на берег. С камней брода он падает совершенно глупо, поскользнувшись и улетев вниз по течению сразу в глубоченную — до дна не достаёт — тёмную яму, в странно, как будто подгнившей травой, пахнущую воду. Дальше он может только не утонуть, но чем дальше его уносит, тем сильнее он устаёт и замерзает. Как все, кому только десять лет, он не верит в собственную смертность, но всё равно пугается перспективы быть унесённым водой далеко-далеко, потому что — ну как потом оттуда возвращаться домой? Очередное подводное завихрение захватывает его, бьёт о внезапную корягу, и Стэн с головой уходит под воду, хлебает её и судорожно хватается руками за пустоту — а в следующее мгновенье взмывает в воздух пробкой от шампанского, совершенно не понимая, что это вообще могло такое случиться. Пшух! Он приземляется жестковато, конечно, в какой-то кусок прибрежной темноты. Очень странный кусок — он тёплый, пальтово-колючий, пахнущий сухим, горьковатым и неуловимо знакомым, и он совершенно точно держит Стэна на руках! — Не вертись, — произносит низкий, с хрипотцой, голос, когда Стэн, очень быстро отошедший от первого шока, кошкой выкручивается, чтобы посмотреть, что это за неведомый спаситель такой объявился. Мгновенье спустя его заворачивают в белоснежное гигантское полотенце — откуда только оно вообще взялось тут? — а ещё через несколько секунд он оказывается совершенно сухим. Немного отойдя от берега, незнакомец очень быстро разводит костёр, сажает Стэна на бревно, наполовину завернув в свой черный плащ, и даёт ему в руки металлическую чашку с чем-то горячим. Что-то горячее оказывается вкуснейшим какао со сливками — и даже странно, что кто-то ещё любит какао с таким количеством сливок и сахара, как они с братом, — а спаситель оказывается здоровенным немолодым дядькой с внушительным и каким-то очень знакомым носом. На вопросы он отвечает скупо, почти неохотно: что спас совершенно случайно, что выдернул из воды просто за руку. Стэнли щурится с недетской подозрительностью — ну ещё бы, не в двадцать же футов у этого дядьки руки, он же прекрасно помнит, что барахтался посередине реки, и с особым тщанием принимается разглядывать руки, нет, ну а вдруг там и правда локти-пружины, к которым можно прикрепить фальшивые кисти? Конечно, никаких пружин не находится, но Стэн всё равно вопит от восторга, отставляет кружку и совершенно беспардонно хватает дядьку за руку. Так ещё бы, у него пальцев целых шесть, совсем как у его Форда! — Вау! — выдыхает он, продолжая хватать странного дядьку за кисть и убеждаясь окончательно, что она самая что ни на есть живая и пальцы самые настоящие. — У моего брата тоже шесть! И ему не нравится… А теперь я ему расскажу, что у настоящего крутого героя в крутом геройском плаще их столько же! — он смотрит горящими доверчивыми глазами и вдруг вспоминает, что забыл очень важное. — А как вас зовут? — Стэнфорд, — на удивление тихо и с непонятной заминкой отзывается дядька, а Стэн только присвистывает. — А мой брат тоже Стэнфорд! Но я зову его Форд, и ма с па зовут его Форд, потому что он просто Форд, хотя и очень умный. Стэнфорд аккуратно отбирает свою руку, трепет Стэна по волосам и очень серьёзно произносит. — Стэнли, можешь пообещать мне кое-что? — Конечно! — чуть ли не на опережение выпаливает он, поправляя сползший с плеч чужой тёплый плащ. — Никогда не ссорься с братом. Никогда, слышишь меня? — этот Стэнфорд берёт его за плечи своими широченными ладонями, наклоняется и смотрит близко в глаза, и глаза у него вдруг оказываются такими же пронзительно-синими, как у его Форда. — Я понимаю, что нельзя жить в идеальном мире, и вы будете иногда ругаться, может быть, даже драться, но прошу: не бросайте друг друга и всегда говорите друг с другом. Даже если было очень обидно. Очень больно. Даже если понимаешь, что ты был прав, а брат — нет, найди в себе силы сделать первый шаг к нему. Хорошо? Стэн, затаивший дыхание, кивает, и ему кажется, что этому наполовину седому Стэнфорду сейчас самому очень больно и очень обидно, но он не может спросить, почему. А ещё ему кажется, что это его Форд вдруг постарел лет на пятьдесят и видел что-то такое ужасное… Ох! А вдруг это из-за сегодняшней выходки Стэна? Он судорожно вздыхает и чуть было предательски не всхлипывает. — Обещаю! Даю честное-пречестное слово Стэнли Пайнса, что никогда не расстанусь с Фордом и никогда не брошу его в беде! — Вот и славно, — Стэнфорд улыбается едва заметно, но у Стэна резко легчает на душе. — Допивай какао и пойдём. — Куда? — Стэн за всеми разговорами, кажется, подзабывает, что находится совершенно непонятно где. — Домой, конечно. К твоему Форду. — Да! — выпаливает Стэн и даже разрешает завернуть себя окончательно в плащ и взять на руки, решив, что пешком за большим Стэнфордом точно не успеет, да и в темноте как днём тоже не видит. А вот Стэнфорд, похоже, видит. Он тушит костёр, закидывает за плечо видавший виды рюкзак и решительно и безошибочно шагает в темноту. Он идёт долго, на удивление тихо, и согревшийся в плаще Стэн потихоньку начинает дремать, представляя, чего он понарасскажет брату и как с ним помирится. И конечно же, никогда-никогда больше не будет творить такие глупости. Вот другие — будет, особенно вместе с братом.Встреча вторая
Форду пятнадцать, и у него есть свой собственный вечер сурка. Не день, а именно вечер. Он случается спонтанно именно тогда, когда Форду приходится возвращаться из школы одному и поздно. Стэнли, как правило, забивает на несколько последних уроков и убегает на свой бокс, или гулять с очередной девицей, или копаться с какими-то приятелями в мотоцикле одного из них, или куда-то ещё, куда — неизвестно даже Форду, но оттуда он возвращается чумазый, умученный и довольный, а в его карманных деньгах явно происходит прибавление. Форд тяжело вздыхает, поправляет висящую через плечо увесистую сумку и нехотя натягивает шапку. Старательно оглядывает школьный двор, не замечает ничего подозрительного и делает шаг за ворота. Вокруг ещё не отгорела осень, но ветер с океана уже ледяной, пронзительный, забирающийся под куртку и отмораживающий руки до красноты. Он бредёт по улице не напрямую домой, а чуть в сторону, сутулится и ждёт, когда же появятся они. Их семеро — спевшаяся давно кодла, где-то с их со Стэном одиннадцати лет. Сначала было трое, но потом притянулись остальные. Стэнли иногда дрался с ними с переменным успехом, хотя больше просто ругался, но, что характерно, его одного они не трогали. Ну, или брат ему не всё рассказывал, и сбитая чуть ли не лоскутами кожа на костяшках и обширные синяки в самых разных местах — это всё было ни разу не с тренировок и не из гаража. Форда же они донимали с достойным лучшего применения упорством. Почти не били, а если и били, то несильно, но донимали очень зло и с каким-то остервенением портили вещи. Сегодня они появляются чуть позже обычного — не у булочной с деревянным журавлем на крыше, а у букинистического магазина, вываливаются с развязной угрожающей ленцой и поначалу идут как будто по своим делам. Можно, конечно, попробовать отсидеться какое-то время в супермаркете: вдруг не станут дожидаться, но именно в сегодняшний вечер сурка Форд решает попробовать разобраться с ситуацией. Зыркает из-под кучерявящейся чёлки на кодлу, резко суёт руки в карманы и сворачивает влево, к океану. Там есть тропа, по которой они любят иногда бродить со Стэном, через пологие поросшие редкой травой дюны и обломки старых рыбацких лодок. Там почти нет людей, и… Что “и” Форд толком не додумывает, но уверен, что хуже случавшегося точно ничего не будет. Зато, возможно, безлюдность даст уже ему возможность действовать без оглядки на то, что кто-то расскажет отцу, мол, его примерный сын подрался. Он даже выпрямляется и шагает быстрее и тверже, не оглядываясь на преследователей. Не оборачивается он и тогда, когда в подступающей тишине, заполненной только шорохом беспокойного океана, громче становятся чужие шаги. Приближаются, убыстряются, разбавляются прилетевшим в спину дежурным “уродец шестипалый” и “задрот-вонючка”. При чём тут потенциально плохой запах от его тела, для Форда так и остается из раза в раз загадкой, и даже куда более сведущий в подобных вопросах Стэн только пожимает плечами и отговаривается, мол, просто обидное для всех дразнительное слово. Следом за словами прилетает уже что-то маленькое, умеренно тяжелое, сбивает шапку, почти сбивает очки, Форд их ловит чудом от падения и начинает судорожно пристраивать обратно за уши. “Бейсбольный мяч”, — проносится мгновенным и ненужным анализом в голове, а когда он уже может ровно стоять и чётко видеть окружающий мир, то понимает, что пути отступления ему отрезали. Бежать прямиком по дюне хоть вверх, хоть вбок идея очень так себе, ноги мгновенно увязают по щиколотку. — Ну что, разберёмся? — главарь выступает вперёд, а Форд силится вспомнить его имя. Энди? Бенджамин? Франк? Кто-то в отдалении выразительно похлопывает бейсбольной битой по руке, кто-то мерзенько хихикает. — С чем мы будем разбираться? — сипло интересуется Форд и поправляет сползшие очки. — С тобой, ушлёпок. Вы со своим приёбистым братцем это заслужили. Форд смотрит в его светлые, чуть навыкате глаза и вдруг остро понимает, каким-то ненужным озарением, что они, находящие удовольствие в том, чтобы раз за разом бить людей в их самые уязвимые места, всё это время никак не могли понять, что же является таким местом у Стэна. А тут кого-то из них осенило, что самое уязвимое место Стэна — это Форд. Именно сегодня. Именно вот так, а он ещё и облегчает им задачу своей бравадой и путём через осенний пляж. — Для начала я тебе пальцы переломаю, — это Форду буквально выплёвывают в лицо. — Или один оторву! Хочешь, а?! Хоть в чём-то ты будешь нормальным, урод! — А может, это я тебе, а? — совершенно невозмутимо и этак по-простецки интересуется некто новый и с оглушительным шорохом быстро спускается с вершины дюны. — Ощутишь, так-скзать, на себе, м? Форд оборачивается — да они все на него оборачиваются — и не знает, что и думать. Это совершенно точно Стэн, но в два раза старше, на голову с лишним выше и удивительно длинноволосый. Старший-Стэн тем временем спускается совсем и, точно можно только так и никак иначе, становится рядом с Фордом, являя поразительно семейное сходство и для остальных. — Где вас штампуют, таких одинаковых? — слишком уж бравурно заявляет главарь и зачем-то суёт левую руку в карман брюк. — Носу завидуешь? — совершенно нелогично спрашивает старший-Стэн и искренне ржёт над своей же шуткой. — Могу тебе такой же организовать. Совершенно бесплатно, — и с показной задумчивостью смотрит на свой кулак. Кулак является вполне себе аргументом, в рядах семерых происходят некоторые волнения, и даже главарь не сразу соображает что-то ответить. Но когда отвечает — срывается на нервную злость, раскочегаривая самого себя и своих приспешников. — Я тебе этот нос в задницу засуну, ты у меня ходить не будешь, заступничек ублюдский! Старший-Стэн кхекает, долго сплевывает на песок сквозь зубы и заворачивает умеренно длинную тираду, состоящую из мата и жаргона абсолютно и полностью. Форд со стыдом понимает, что у него начинают гореть уши, постепенно зажигая щёки и даже шею. И что он не очень представляет, что же ему дальше делать. Оказалось, делать ничего не надо. Разве что стоять и не лезть в начавшейся драке никому, особенно Стэну, под руку. Хотя это даже дракой назвать можно было очень с трудом: нападавшие не очень горели желанием нападать и явно не представляли, как грамотно использовать численное преимущество, а защищающийся двигался плавно и бил явно в полсилы, но с профессиональной стремительностью и неумолимостью. Знал, куда бил, почему именно так и чтобы никого не покалечить. Форд невольно передёргивается от понимания: этот старший-Стэн чудовищно опасен, но в то же время полностью осознаёт и свою силу, и своё умение, и даже чуть ли не более великодушен, чем Стэн самого Форда. Развить эти размышления ему мешает решившийся на дикую отчаянную глупость главарь. Схватив бейсбольную биту, кинутую кем-то из своих, он лупит старшего-Стэна со всей дури и со спины, целясь в голову. Каким образом старший-Стэн успевает подставить необхватное плечо, обтянутое потёртой кожей бомбера, для Форда остается загадкой, как и то, почему даже не вскрикивает от наверняка адской боли. А в следующее мгновенье главарь уже отлетает назад, падает навзничь с прогибом, сражённый пушечным ударом в челюсть. Старший-Стэн шевелит пальцами и бросает резкое: — Быстро давай, — и волочет Форда за собой, для верности ухватив за ремень сумки. Форд чувствует себя воздушным шариком, иногда загребает ботинками песок и, когда они наконец доходят до Стэн-о-Вара, выдыхается совсем. На борт он не забирается, его туда закидывает старший-Стэн, запрыгивает сам и плюхается молча рядом. — Мелкий, вот что ты такой дохлый? — хрипло произносит он через какое-то время, подгребая ручищей Форда за плечо к себе и крепко прижимая. — Я не дохлый, — привычно возражает Форд, смотрит пристально и оживляется. — Ты ведь Стэнли Пайнс? Но как такое возможно, что это за феномен? И что с моим братом? — Нормуль всё с твоим братом, кроме того, что он от тебя и за тебя переживает пи… Сильно, короче, переживает, — охотно отзывается старший-Стэн, глядя, тем не менее, куда-то в волнующийся свинец океана. — Ты это… бегать, что ли, начинай, если не хочешь драться. — В смысле переживает от меня? — хмурится Форд и требовательно тянет старшего-Стэна за воротник бомбера. Ладно, с феноменальной стороной этой встречи, этого странного вестника он разберётся сам и попозже. — А ты подумай, мелкий, — ты же Умник — что у вас в последнее время чё-т всё не очень, друг друга почти не видите, Стэн твой разгильдяйничает, ага? Форд сосредоточенно кивает и прислоняется теснее к старшему-Стэну, греется под его рукой, вдыхая такой и не такой запах, но всё же упрямо поджимает губы. — Так он не хочет вообще ничего делать! Только копаться в железках и после того, как закончим школу, уплыть в путешествие. Я ему говорил, а он… — А он просто жизни себе не представляет без тебя. А ты намылился в свой университет и света белого не видишь, — глухим шёпотом отвечает старший-Стэн и прижимает грубый палец поперёк губ вознамеревшегося возразить Форда. — Я всё понимаю, всё, Форд: и про деньги, и про реальность, — и твой собственный Стэнли это тоже понимает. Но ты, это… Не отказывайся от мечты. И Стэну не отказывай в ней, а особенно — в себе самом. Хреново оно без тебя, ты даже не представляешь, Умник, как же хреново. Он качает головой и роняет её на грудь, а Форд, медленно и плавно отведя его руку от своего лица, обнимает за шею и шепчет сбивчиво в лохматую макушку, в висок. — Я понял, понял, Стэнли. Я попробую что-нибудь сделать. — Попробуй, — старший-Стэн поднимает голову, глядит со странной болезненной нежностью и касается щеки сомкнутыми губами. — Хоть у вас всё получится. Ты только помни: он тебя любит как никто.Встреча третья
Стэнли сорок семь, и старые грехи находят его. Находят внезапно, без предупреждения, материализуются в орегонском Портленде девятью крепкими ребятами на неприметно-скучных тачках. Стэнли почти польщен: ба, такие силы брошены против него, одинокого почти-старика, да ещё через столько лет. Ему почти не интересно, какие именно из его старых грехов всё не могут его оставить, но определённые мысли у него есть. Как есть и чёткое, гранитно упрямое желание не сдаваться. Не сейчас. Только не сейчас. Сейчас у него слишком большая цель, слишком много сил ей отдано, чтобы вот так пропасть, прекратить свою работу. Ведь где-то там его Стэнфорд, где-то в чёртовой бесконечности миров, и его надо вернуть, и он непременно его вернёт — вот только разберётся сначала с возникшей проблемой. И всё-таки силы совсем не равны, Стэнли вышибает из игры двоих, но он загнан в тупик, в кирпичную глухоту заброшек и мусорных бачков. Кажется, он нужен, очень нужен кому-то живым, иначе пристрелили бы уже давно, как бешеную дворнягу. Стэнли щерится жизнелюбиво и зло, тяжело дышит и мимолётно прикладывает к ноющей скуле холодный окровавленный кастет. На очередное предложение проехаться и поговорить отвечает хриплым матерным посылом. В тупике становится тихо, и слишком противно и чётко щёлкает пока не видимый взводимый пистолет. На грани слышимости, на грани заброшенности, по грани жизни внезапно возникают шаги — тяжёлые равномерные шаги кого-то уверенного, кого-то сильного и спокойного. Кто-то печатает шаг по мокрому заплёванному асфальту всё слышнее и слышнее, туда, где его ждут только перекрестья злых взглядов. Кто-то неумолимо приближается, и даже Стэнли забывает воспользоваться моментом, чтобы найти хоть какую-то крысиную дыру, чтобы удрать, — в стене ли, в построении крепких парней ли. Кто-то выходит из-за ближайшего поворота сразу на середину улочки, и его очки отражают непроглядную черезполосицу глубокой чёрной ночи и жидкого золота фонарей. Стэнли прижимает к губам кулак, чтобы не заорать: под фонарями стоит Стэнфорд, которого не может, совершенно точно не может тут быть, — а он сам при этом не может понять, сколько этому Стэнфорду лет. — Гуляй отсюда, дядя! — развязно бросает кто-то из парней, почти демонстративно закидывая на плечо арматурину. — Отстаньте от него, — спокойно и глухо проговаривает Стэнфорд, медленно поднимая руку и указывая на Стэнли. Антрацит и золото его очков направлены на никого и на ничто. — Тебе же сказали: гуляй! — подхватывает другой и характерным движением заводит руку под полу куртки. Стэнфорд тяжело вздыхает. — Оставьте моего брата в покое! — его спокойный голос вдруг стократ взлетает к набрякшему небу, басами кафедрального органа затапливает тупик, больно жаля кожу и оставаясь гудеть между старых кирпичей. Стэнли инстинктивно пригибается, прижимается к стене и не может отвести взгляда от брата. Стэнфорд же парит над асфальтом, охваченный красным сиянием, и над всё той же чёрно-золотой слепотой очков, под кромкой волос, у него горит алый глаз с крестом зрачка. Парни пугаются, но не настолько, чтобы сбежать. Науськанные, натасканные, со вбитым желанием со страху грызть только сильнее, — и то, что есть в их мире понятного, близкого и материального, явно страшит их больше неизведанного и странного. Кто-то из них стреляет, но пуля только оставляет на красном свечении рябь, как на воде, — и пропадает. Не впивается в тело, не пролетает насквозь или мимо, звонким рикошетом кроша кирпич, а просто перестаёт существовать в этом мире. Стэнфорд медленно качает головой, разводит руки, — и дёрнувшиеся было парни не успевают уже ничего. К каждому тянется красный жгут, под ногами у каждого он расплывается причудливой геометрией и взрывается алыми и золотыми гранями. Стэнли завороженно смотрит, как люди медленно и безмолвно искажаются по этим граням, сливаются с ними и — тоже просто перестают существовать. Стэнли смотрит на пустой переулок между ним и Стэнфордом — и не чувствует ничего, кроме почти неуместного любопытства, кроме жгучего желания схватить брата и разговаривать-разговаривать-разговаривать, никуда не отпуская вечность. Он не боится, совсем не боится, он выпрямляется во весь рост и делает шаг вперёд, улыбаясь и разводя руки. Стэнфорд с глухим стуком встаёт на асфальт, — и у него нет больше ни красного пламени, ни глаза во лбу, а из-за прозрачных линз смотрят его синие глаза. — Брат! Но… — Стэнли запинается, сбивается, когда его вдруг обнимают, и обнимает сам в ответ, и утыкается лицом в ворот. — Форд, боже… В горле першит, и он только глубоко, хрипуче дышит, распираемый сотнями вопросов и одним большим опаляющим чувством. Стэнфорд может ответить на все эти сотни — и ещё на другие, рассказать про множественные миры, про альтернативные вселенные, про вероятности, про то, как можно подчинить их себе — хотя бы отчасти, про отражения личностей в мирах, про свои силы, про то, что он не совсем тот Стэнфорд или даже совсем не тот. Но не сейчас. Сейчас он именно тот, самый нужный, единственный во всей мультивселенной брат-близнец. И большое опаляющее чувство — больше всех его новых сил — точно так же пережигает ему горло.Встреча не последняя
Стэнфорд не знает, сколько ему лет. Не знает, не хочет знать и не хочет считать. Время условно, материя неоднозначна, реальность — иллюзия, о да. Теперь он как никогда понимает того, кто впервые ему об этом рассказал. Тогда он был мал и материален, и эти понятия были для него значимы и огромны. Сейчас он шагнул за пределы первого, и второго, и третьего, и они померкли перед ним, оставив чёрную дыру в смысле существования. Он почти не помнит свою материальную, человеческую жизнь, воспоминания о ней истёрлись — а где-то Стэнфорд стёр их намеренно, оставив себе последние три недели. Как шёл на почту, сжираемый параноидальным бредом, астральным штормом и хронической депривацией сна, как писал дрожащей рукой на дешёвой открытке, посылая её в неизвестность. Как снова брёл в дом и ждал-ждал-ждал, непонятно почему надеясь на чудесное избавление с появлением брата. Как услышал однажды громкий, настойчивый стук в дверь, как бросился туда, сглатывая ком в горле и сжимая старый охотничий арбалет — единственное, что было в доме из оружия. Как распахнул дверь рывком, и как зашлось, забилось бешено-боязливо-радостно сердце, заколотилось в горле, когда он увидел на фоне снежной белизны своего небритого брата в старой куртке. Как вдруг мутной жижей всколыхнулась паранойя, и он поднял арбалет — он совсем не хотел стрелять, нет, а только задать пару вопросов, — но… Но — старое оружие ходило ходуном в трясущихся руках, но — как-то неловко и так не вовремя попался спусковой крючок под палец, но — в его настоящем, не наведённом, кошмаре, в его памяти, в его реальности вдруг взвизгнул арбалетный болт. Стэнли рухнул на вздохе, прямо под ноги, и Форду, рухнувшему на колени следом, показалось, что выдохнуть он уже не сможет — никогда. Осознание приходило медленно, наваливалось неподъёмно и неумолимо. Стэнли нет. Совсем и навсегда. Навсегда и совсем. И это он в этом виноват. Только он, своими руками. И не вдохнуть, и не выдохнуть. Не жить и не умереть на месте — вслед за братом. И вот уже в воспоминаниях всё сначала становилось нестерпимо алым: алая кровь из горла, пробитого арбалетным болтом, растапливала, красила снег, — а потом чёрным: когда постепенно чернело небо, когда чернели глаза Стэнли, стеклянно глядевшие в это небо, и как колкий декабрьский снег на них уже не таял, покрывая одной тонкой пеленой за другой. Он помнит, как наконец, поднялся, оставил брата лежать у крыльца, только накрыв его старым одеялом. Как работал потом, как неистово переделывал, перенастраивал портал, — а мир вокруг становился всё засасывающей ледяной пустотой. Как в последнюю ночь активировал его и стал ждать, наплевав на все созданные нестабильности в ткани реальности и гравитационном поле. Ждать пришлось недолго, пока из разноцветного вихря не проступило золото чётких очертаний и нестерпимый, сжигающий дотла взгляд. Кажется, он сам тогда улыбался, щёлкая большим пальцем один новый маленький тумблер. Кажется, он начал смеяться, глядя, как взгляд в портале становится сначала растерянным, потом ненавидящим — и испуганным. Он был готов к тому, что через двадцать секунд перестанет существовать, как и взгляд в портале, как и сам демон, как и сам портал, и дом, и, может быть, часть леса — все они станут элементарными частицами, космической пылью и абсолютным ничего. Стэнфорд не учёл, почему-то не учёл, что, разрывая могущественное сверхчеловеческое существо силой межпространственного портала на элементарные составляющие, нельзя получить только пыль и разрушение, взрыв. Что демон, при существовании и одним только существованием попиравший все мыслимые законы бытия, не перестанет это делать и в небытии. Что победивший дракона, скорее всего, станет вовсе не королём... Его новая жизнь началась с удивления, что эта жизнь всё ещё есть, и с понимания, что теперь где-то и в чём-то надо будет находить смысл. Что эту новую жизнь не просто будет оборвать как раньше. С тех пор Стэнфорд не знает, сколько ему лет, — а прямо сейчас, вот в этом измерении, он не знает названия ни планеты, ни города, на пустынной окраине которого он стоит, сунув руки в карманы плаща и безмятежно улыбаясь человеку напротив. Он находит свой смысл — всё так же в Стэнли. В иных Стэнли из иных миров, которым зачастую нужна помощь. И вот этому, сейчас стоящему напротив, она нужна, может быть, как никому другому. Стэнли напротив — одиночка, наёмник, охотник за головами. Стэнли напротив — марионетка другого Билла Сайфера. Стэнфорд смотрит иначе и отчётливо видит золотые крючья, впивающиеся Стэнли в голову, позвоночник и сердце. От крючьев тянутся нити и теряются в нигде, но он знает, что они надёжно зажаты в одной маленькой чёрной лапке и что эта лапка в любой момент может дёрнуть за нужную. А еще Стэнфорд знает, что нет на просторах миров связи сильней, чем между близнецами Пайнс. Что они — самая надёжная опора друг другу, связанные друг с другом и могущие вместе противостоять любой силе. Сейчас же они противостоят друг другу, и это кажется чудовищным, но Стэнфорд уверен: это просто горькое лекарство, а не катастрофа. Ему нужен Стэнли, а вот этому конкретному Стэнли — нужен Стэнфорд, пусть он пока не осознаёт это своим порабощённым разумом, и до этого его понимания всего лишь такая малость — надо вырвать золотые крючья. Этот Стэнли ничему не удивляется: ни трём алым глазам, ни нечеловеческим способностям, — он предельно сосредоточен на своей цели и не чувствует, похоже, как стекает капля крови из его марионеточного жёлтого глаза. Он что-то говорит — что-то злое, что-то бравурное — сплёвывает в пыль и вскидывает винтовку. Стэнфорд улыбается ему шире и отлетает дальше, и ещё дальше, и ещё немного в сторону, и следит только за нитями кукловода. Он не меряет и не ощущает, сколько продолжается их странная схватка, но ловит свой слишком малый и слишком правильный момент, наматывая золотые нити на ставший сгустком алого света кулак — и резко рвёт на себя, вкладывая в это движение все имеющиеся силы. Фантомно трещат разрывающаяся энергия, астрал и скреплённый им договор. Стэнли валится без сознания, нелепо раскинувшись, а Стэнфорд чувствует затылком нарождающийся астральный шторм. Ну и пусть его — теперь-то он знает, что делать и как переживать подобные явления. Теперь ему не страшны сны и паранойя. Он смотрит на нити на своей руке, на красное, растекающееся по золотому, на вырванные крючья, на которые ещё насажены нематериальные ошмётки энергии Стэнли, и медленно скатывает всё это в один светящийся рыжий ком. — Здравствуй, брат, — тихо-тихо произносит он и одним движением вшибает энергию в распростёртого на земле Стэнли, затем падает рядом на колени и держит мёртвой хваткой, пока того выламывает и крючит, пока сгусток сил Стэнфорда, Билла и самого Стэнли растекаются по телу брата. В сознание он пока не приходит, но успокаивается постепенно, и Стэнфорд просто садится в пыль и баюкает Стэнли на руках. Завтра, когда их снова станет двое, даже поиск смысла в своём странном существовании для них будет детской задачкой. А если и нет — то и чёрт с ним. Завтра — они просто друг у друга будут.