О проебанных парах и важных людях

Преданность Хирью — жар. А языком попроще — непонятная никому на свете гадость, текущая в организмах только у четырех «счастливчиков». Джи-Ха этому значения не придавал. Вернее сказать, усиленно пытался делать вид, что все нормально. Что преданность Хирью не сводит с ума по ночам, не заставляет глотать снотворное пачками лишь бы хоть час спокойно, не побуждает напиться до одури и схватить бритву в надежде, что хоть немного этой гадости выйдет вместе с кровью. Что он живет почти как обычный человек, не засыпая в ожидании в те вечера, когда спится. Что все у него, в общем-то, хорошо. В какой-то момент он даже сам начал в это верить. Глупо, но безнадежно сильно верить в невозможную по своей природе надежду на лучшее. Хотя бы верить-то можно, в конце концов, никто ему этого не запрещал. И эта дрянь, смешавшись с кровью, не пыталась даже протестовать. Как будто была живой и думала, мол, пусть хоть во что-то верит. Пусть поживет немножко в мире иллюзий, помечтает о нормальной жизни, о том, что есть в ней что-то хорошее, светлое, что-то, чего стоит ждать… Пусть — потом же будет больнее падать с седьмого неба. Или на какое он там успел себя вознести, пытаясь найти свободу? Не на тысячное ли? Если да, от его души потом немного останется. Утешала только одна мысль. Он ведь такой не один. Еще трое таких же. И все раскиданы по стране, которая давно не королевство и не империя, а блядская федерация, которой не нужны герои. Все решают деньги, кому нужны какие-то четыре идиота, если существуют всякие атомные реакторы и мины с бомбами? Да сдались они даром кому-то, идите-ка вы благополучно нахер, господа. А ведь это — их смысл жизни. Ебаный смысл, с которым они родились. Никто даже не спрашивал, надо им это, не надо. Всучили, что было, да пнули под задницу — ждите. Джи-Ха такой расклад решительно не устраивал. Но кому его мнение нужно, тот еще вопрос. А ответ на него до глупости прост. Никому. Пачка сигарет, безнадежно проебанная первая пара (да и все остальные вместе с ней), пропущенный от Босса и полные карманы мелочи. Так проходит день нынешнего Рёкурю. Любуйтесь, чтоб вы сдохли там, наверху. Однажды все меняется. Вроде такой же день. Такой же вкус сигарет, такой же пыльный вокзал и набитые донельзя электрички. Так же стабильно хочется блевануть от этой серости. И Джи-Ха так же упорно продолжает курить сигарету, хотя вся толстовка уже засыпана пеплом, а псевдо-ментоловая отдача дико отвратительна даже для него. Но внутри что-то не так. Вены будто бы не расплавляются, как обычно. Джи-Ха не верится. Дважды, блять, не верится. Да только, будто бы вопреки ему, они остывают. Джи-Ха ничего не понимает и понимать не хочет. Ясно одно — валить надо, да побыстрее, мало ли что да как там работает. На секунду даже страшно становится. Вдруг, если кровь остынет, он умрет? Он поворачивает за первый попавшийся угол, не соображая практически ни черта, чертыхаясь и уже мечтая о возвращении до боли знакомого жара в крови и желания отдать всего себя никому не известному Хирью. Бежит непонятно куда, вниз, в метро, на автобус, на такси, куда угодно, лишь бы уехать, убежать, уйти от манящей своей прохладой неизвестности. Прямо перед входом на его плечо ложится чужая рука. Плечо опаляет холодом. В разуме испуганной птицей бьется какое-то неразборчивое слово. Страх сковывает все. — Догнал я вас таки, — голос за спиной спокоен. Шею опаляет чужим дыханием. Джи-Ха решает обернуться. Чтобы встретить бездонный взгляд лазурно-синих глаз Лорда Хакурю. Так он познакомился с самым невероятным человеком на свете. Нет, не с великим и могучим Белым Драконом. Не с уважаемым наследником легендарного титула. С парнем по имени Киджа. И весь мир тогда перевернулся. Джи-Ха даже не знал, что такие люди все еще существуют. Он думал, они вымерли как раз тогда, когда появилась самая страшная вещь — безразличие. Безразличие ко всему, охватившее его самого еще со времен детдома, было абсолютно неведомо Кидже. А ведь ему уже двадцать. Бесполезно было спрашивать, как такое возможно — нужно было наслаждаться. Киджа был словно маленькая Вселенная. Со своими звездами, планетами и черными дырами. И со своим солнцем, сияющим в глазах. Космос. Неизведанный, но манящий. С ним вены остывали сами собой. Наверное, потому что он был одним из них. А может и потому что иначе было просто невозможно. Он не был особенным. Хотя с его-то внешностью и рукой дракона, можно было сказать и так, но Джи-Ха даже в мыслях не употреблял это слово. «Особенный» значит «неправильный». А «неправильный» уж точно неподходящий эпитет. Ведь он был слишком правильным. Всегда носил белое, за честное решение проблемы был готов порвать, никогда не врал даже во спасение. Всегда был готов помочь. Умудрялся поднять настроение зеленым чаем и отчитыванием на все лады. Уникальный — вот нужное слово. Уникум, синеглазое солнце. Джи-Ха вряд ли мог забыть о вечерах на маленькой кухне, когда он валился с ног, а его садили за стол и наливали чай, попутно читая лекции-нотации. Даже Босс Гиган это дело забросила, а вот энтузиазм Киджи не угас бы и после конца света. Что там какое-то недосыпание и учеба, подумаешь. Чаю лучше выпей, да послушай, какой ты идиот. Вот только одно смущало. Спросить Джи-Ха не решался месяца три. Почему зеленый чай? Почему не кофе или не черный, в конце-то концов? Конечно, зеленый тоже неплохо, но кофе лучше бодрит, как ни крути. От сна на парах только он и спасает. А черный чай всем привычнее. Может и вкусы, кто спорит. Однако шестым чувством ощущалось что-то посерьезнее, чем простая вкусовщина. Однажды спросил-таки. После мечтал провалиться сквозь землю. Киджа, оторвавшись от перебора аптечки, ответил настолько будничным тоном, что страшно стало: — У меня ВПС. Другое нельзя, сам понимаешь. — Блять… Вот так. Оглашать собственный приговор, пытаясь определить срок годности таблеток. Киджа продолжал. А в голове Джи-Ха сложилась картинка. Отключки каждые два-три дня. Чай. Постоянные СМСки бабушке. Когда-то оброненное «От меня было много проблем. К альбинизму достаточно довесков». И теперь непросто забыть ужасное слово. ВПС. Врожденный порок сердца. С этим можно только надеяться, что проснешься завтра. Любой бы на месте Киджи берегся, как только можно, старался б про диагноз не говорить. Кидже это все было, кажется, до фонаря. Был готов ответить каждому, кто спросит. «Береженого Бог бережет» почти полностью ограничивалось зеленым чаем. А вот Джи-Ха за него переживал. Глупо было отрицать, что он привык. Привык к теплу, к синим омутам, к бутылке отбеливателя в ванной, к лекциям и чашкам, к постоянной уборке-готовке… Ко всему, что прилагалось комплектом к Кидже. И к нему самому в первую очередь. Привязался. До боли. Ведь, если его не будет…кто тогда вообще будет? Будет он сам, Джи-Ха, снова пытающийся справиться с дикой болью во всем теле из-за ебаного Хирью. Только к этому еще прибавится боль в душе — из-за потери самого важного. Единственного, кто у него есть. Пока есть. После этого разговора он полночи курил на балконе. Четыре пачки точно ушли. А дальше считать не хотелось. Он бы и всю ночь курил, и еще столько же выкурил бы. Если бы не ладонь, покрытая чешуей, на правом плече. — Хватит, — железобетонно. — Докуриваешь последнюю и спать. — Ты мне мать, что ли? — делает вид, что ничего не случилось — Джи-Ха, — разворачивает лицом к себе. — По… Прорывает. — Помолчи, — смотрит в глаза. — Раньше сказать не мог?! — Зачем? — недоуменно. — Ты не спрашивал. — Зачем?!.. Зачем?! Блять, Киджа… — хватает за плечи. — Шансы хоть есть? — Нет, — спокойно глядя в глаза. — Не лечится. — Небось, операция бешеных бабок стоит!.. — с надеждой. — Если бы, — отводит взгляд, — Правда не лечится. Оперировать бесполезно. Что-то обрывается внутри. — Пиздец, — обреченно. — Согласен. Хуево, конечно, жить с этим. — Серьезно?.. Просто хуево?! Нет, сука, это хуже. — Ты, блять, завтра помереть можешь! — Могу. А могу и остаться, — снова невозмутимо. — Спать-то пойдем сегодня? Выбора у Джи-Ха не остается. Уже лежа в кровати и бросая взгляды на диван, он понимает, что не спится тут не только ему. Киджа задумчиво смотрит в потолок. И кажется, что в темноте его глаза блестят сильнее, чем обычно. Похожи на два зеркала, так ясно в них отражается светящая за окном луна. А потом становится понятно, что он вот-вот заплачет. Матерясь про себя, Джи-Ха встает и решительно ложится рядом. И обнимает за плечи настолько крепко, насколько позволяет поза. — Я подумал, тебе холодно. — Холодно, — голос дрожит. — Ты не представляешь, как холодно… Киджа разворачивается к нему. В глазах — слезы, вопросы, мысли. И синева. — Да поплачь ты уже, — вот зачем сказал?! Ответ был еще интереснее: вытирание слез, шмыг носом и твердое: — Нет. Джи-Ха, очевидно, слишком сильно поднял брови. Недоумение штука такая. — Я должен быть сильным. И буду. Киджа прижимается к нему и очень тихо продолжает: — Если я завтра не проснусь… Невыносимо. — Проснешься, — сжимает чужие плечи. — Только попробуй. Засыпают они в обнимку. С этого дня жизнь Джи-Ха, наверное, полетит под откос. Да и хуй с ней. Ради очередного вечера и смущенной улыбки Киджи он пожертвует этим с радостью.