милые кости

Я вновь просыпаюсь в одно и тоже время, в холодном поту и с неприятной сухостью во рту. В кромешной тьме и ночной пустоте, я вновь запускаю руку под одеяло рядом, но опять нащупываю лишь холодную ткань белой простыни. Не хватит и целого словаря, дабы описать то, как сильно я соскучился по твоему теплу. Вот уже третий месяц я лишён самого дорогого и родного, что было у меня когда-либо. Словно лишён кислорода. Разбитый экран смартфона показывает проклятых три ночи и слабо отражает моё изнемождённое лицо. Даже по истечению этих нескольких пустых и никчёмных месяцев, боль продолжала заполнять всё вокруг, заполнять меня… Я всё ещё не был в состоянии смириться с тем, что больше не смогу лицезреть тебя рядом с собой, как раньше… Не смогу дотронуться до твоей нежной кожи, не смогу услышать твой ласковый голос, не смогу и единожды взглянуть на тебя… Каждую чёртову ночь я невольно просыпаюсь с адски-неприятным ощущение внутри, под кожей, на душе. Каждая клетка моего организма страдает. Это словно замкнутый круг ада. Я каждый раз провожу татуированной рукой по когда-то твоему месту, и каждый раз я не обнаруживаю твоего ослабшего хрупкого тела рядом. Я бегаю глазами по когда-то нашей постели и вновь ощущаю, как горячие слёзы начинают стекать со впалых щёк. В самом деле паршиво, пусто и темно. Хриплый тихий плач разносится эхом по полупустой комнате и вновь сливается с жуткой тишиной. В очередной раз, вспоминая тебя…твои искрящиеся глаза, что непроизвольно гасли с каждым днём…тёплую улыбку, в которой зачастую отражалось то, чего ты никогда не говорила…я в сотый раз осознавал то, что в день твоей кончины, ты забрала и меня с собой. Ты забрала с собой всего меня, не оставив и грамма от меня прежнего, лишь жалкую оболочку. От одной мысли, что ты сейчас обездвижено, словно фарфоровая кукла, лежишь под землёй и гниёшь в гробу, словно в коробке, у меня перехватывало дух и дышать становилось просто невыносимо. Мысли о тебе — медленное и казалось бы, умышленное самоубийство. Я не мог принять реальность, я не мог смириться с такой большой утратой, я просто был не в силах отпустить тебя. Мне было всё равно на то, что мальчикам плакать не принято, мне было абсолютно всё равно. Я уже и не помнил дня, в котором бы я не ревел истошным воем. Это не помогало, легче не становилось, и наверное, мне уже никто и ничто не поможет. А ещё, я как сейчас помню твои искусанные губы; ты зачастую очень забавно оттопыривала нижнюю губу, дабы она казалась ещё пухлее… а теперь тебя нет. Тебя попросту нет и никогда не будет. Ты просто ушла, оставив во мне огромную дыру, что уже никогда не зарастёт. Я всегда восхищался тобой, ведь ты была самой сильной, выносливой и храброй из всех тех, кого я когда-либо знал. Чего не скажешь обо мне, ведь я боялся однажды тебя потерять. Ты всегда твердила: «всё обойдётся, рак — не преграда!», но сама в это слабо верила, зато меня уверяла. Я старался не оставлять тебя одну даже на миг, но не всегда получалось. Стоило мне лишь отлучиться в ближайший минимаркет за твоим любимым мармеладом, как ты тихо скулила в подушку, ибо чувствовала как песок сыпется сквозь пальцы. Ты заглядывала в «завтра», будто бы в дверную щель и с тоской осознавала, что времени совсем немного. Второпях возвращаясь, я сразу же направлялся к тебе, дабы убедиться, что всё в порядке. Признаюсь, не мог я видеть слёзы на твоих щеках, сразу же крепко прижимал к себе, вытирая рукавами толстовки мокрые дорожки и запинаясь повторял, что всё у нас ещё впереди. Мы оба понимали, что это не так, ведь стадия критична, а врачи, устав сражаться — опустили руки. Они отказались бороться — надежды нет. Бесполезны здесь были всяческие слова и искренность в них, когда ты прикована к постели в свои двадцать с лишним и я ясно осознавал это, но не мог с собой ничего поделать. Когда дело касается самого дорогого, что у тебя есть — здравый смысл уходит на второй план. Проведённое с тобой время — было самым лучшим и болезненным временем в моей жизни одновременно. Тогда я умирал вместе с тобой. Мне было очень больно и сложно наблюдать за тем, как в той, кем я восхищался, угасает постепенно жизнь, как пропадает блеск в любимых глазах, как тяжесть и слабость в теле одерживали победу над тобой. Самый мой большой страх — провести однажды ладонью по простыне и не почувствовать тебя — воплотился в жизнь и я не знаю, как теперь дальше быть. Каждый несчастный день своей жизни, я вспоминаю ту боль и переживаю её снова, она продолжает уничтожать меня изнутри. Пока я не видел, ты незаметно проносила бумажные полотенца под кровать, дабы не пугать меня лишний раз, когда ты соскочив с неё, побежишь на своих тощих бледных ногах в уборную, чтобы кровью не пачкать белую простынь. Ты прихрамывала и кости твои издавали хруст, а сама позже говорила, что всё в порядке, но я знал, что эта ложь, хоть и казалось бы, во благо. Твои белесые коленки были в синяках, на хрупких спичках ты едва ходила, поэтому я любил носить тебя на руках, опасаясь, что однажды не удержишься и упадёшь, разбившись на множество осколков, словно керамическая кукла. Ты любила независимость, поэтому спрыгивала и хохоча, бежала вдаль. С виду это было так легко, но на деле ты прикладывала усилия. В те моменты, я по настоящему поражался и восхищался тебе и твоему характеру, что меня всегда цеплял. Мною всегда овладевало желание — отгородить тебя от всех опасностей этого мира, обнять твоё хрупкое тельце и никогда больше не выпускать из своих объятий, но у судьбы были свои планы… Онкология — это безусловно, страшно. Я не знаю, что же может быть хуже метастаз… Что может быть хуже того, как эта проклятая болезнь пожирает все внутренние органы, как человек стремительно гниёт изнутри, как поражаются все внутренности, лопаются вены и ломаются кости. Никто из нас не застрахован, к сожалению. Рак — не поддаётся лечению. Если появились метастазы, то можете начинать выбирать гроб и место поживописнее. Медленное гниение — обеспечено. Это было на моих собственных глазах. Я наблюдал за тем, как погибает мой любимый человек и это было невыносимо, ведь я не мог на что-либо повлиять, зато в моих силах было — провести твои последние дни жизни вместе с тобой, сделав их самыми лучшими. Я и подумать тогда не мог, что «эти самые дни» наступят так быстро… За несколько дней до той роковой ночи, твоё самочувствие ухудшилось и лучше тебе не становилось. Внутри, я кажется, понимал, что к чему и просто рыдал, закрывшись на балконе. Тобой овладевала пугающая слабость и сонливость, ты больше не дурачилась со мной как обычно. Смерть ступала за нами по пятам, а ты больше была не в силах противиться ей, хоть я и не отпускал тебя. Тебе постоянно хотелось спать, а я тебя не беспокоил, ибо хотел обеспечить тебе отдых от болей и страданий, пусть и таким путём. Мне было больно осознавать, что конец уже где-то близок, я всеми силами пытался отрицать неизбежное. У тебя мгновенно пропал аппетит, ты не испытывала желания ни есть, ни пить, а заставлять тебя насильно я не мог. Мне больше не приходилось бегать в тот самый ближайший минимаркет за твоим любимым мармеладом… В этом больше не было необходимости. Дезориентация — была последней каплей, которая едва ли не добила меня. Твой организм начал терять способность функционировать в нормальном режиме, ты начала дезориентироваться в реальности, забывает элементарные вещи, например, своё отчество и мою фамилию. Тогда мне было уже сложнее себя сдерживать, но я держался. Я старался не думать о том, что наше с тобой время на исходе. Мне было страшно и глаза сомкнуть, я боялся проснуться в одиночку, но ты меня переубедила в ту роковую ночь… Твои руки были холоднее обычного…я не верил своим глазам, но они, мне казалось, приобрели синеватый оттенок. Я долго целовал твои ладони и повторял, что безмерно люблю тебя, а ты лишь плакала. Тем утром я настаивал на скорой помощи, ибо заметил у тебя тяжёлое дыхание и болезненные хрипы, но ты не позволила… Сказала, что ты не нуждаешься в помощи, что тебе надоело мучаться, что ты хочешь прекратить все эти страдания, что готова уйти, но зная, что последнее принесёт мне слишком много боли, решила недоговаривать. Я и сам всё хорошо понимал. Та ночь мне запомнится навсегда, я никогда не выберусь из этих воспоминаний, они никогда не оставят меня. Я так ненавидел себя за то, что ничего не мог сделать и вероятно, ненавижу до сих пор. Той страшной ночью я проснулся от твоего хрипа, ты мучительно задыхалась, билась в судорогах, а я не смог ничего сделать… Я отчётливо помню те ужасающие звуки сирены скорой помощи, помню, как твое хрупкое тело поднял уже не я, а те люди в белом… как к тебе подключали провода, а я плакал… они несли тебя к той машине, ты не могла самостоятельно дышать. Помню, как мгновенно залез в фургон скорой, держал твою ледяную маленькую руку. Ты была бледна, когда-то алые губы — сейчас отдавали серым оттенком, но ты по прежнему оставалась красивой. Я не переставал рыдать, повторяя нам обоим, что скоро всё будет хорошо. Не переставал я это повторять и у тебя в палате, а ты лишь медленно угасала, пыталась заулыбаться перед смертью. Слёзы не переставали литься из моих глаз, а ты лишь молчала и меня это по настоящему ужасало. Именно в это мгновение я вдруг вспомнил твои недавние слова о том, что больше всего ты хотела дожить до первого в этом году снегопада, а я тебе тогда ответил, что ты посмотришь на тысячи таких. По всей видимости, я солгал. Если верить синоптикам, то снег должен был выпасть ровно через неделю, но вопреки всем прогнозам, он выпал на следующий день после того, как твоё сердце перестало биться Я обещал тебе всё, о чём ты только можешь пожелать, а взамен просил жить, но ты меня не слышала. После нескольких часов рядом я поддался усталости и уснул, ты засыпала вместе со мной…вот только я проснулся, а ты — нет. Истерика, вой, плач, рёв и всё вместе — овладели мной всецело… Я плакал, крушил всё на своём месте, кричал на людей в белых халатах, а ты уже была мертва… В тот день - ты заснула вечным и беспробудным сном, который больше никто не прервёт. Отныне, ты была освобождена от боли и страданий, а я - нет. Надеюсь, теперь у тебя во сне хлопья снега кружатся и падают, не тая на тонких пальцах. Твои милые кости крошились, а я был свидетелем этой страшной трагедии. Это происходило на моих глазах, а я ничего и поделать не мог — самое паршивое.