Тысяча восемьсот калорий

Ноктис ушел на десять лет и все, что попросил у своих братьев – дождаться. Это значит – выжить. Для выживания взрослому мужчине требуется тысяча восемьсот калорий. Эта цифра возрастает пропорционально повышению физической нагрузки. В экстремальных видах спорта используется понятие «в долг», но даже в долг нельзя залезть больше, чем на семьдесят тысяч ккал: да, будет переварена часть жира, мышц, печени, головного мозга, но дальше организм берется за сердце. И долг необходимо отдать. Банальным томатам требуется десять тысяч люксов четырнадцать часов в день в течение семидесяти дней. Там, где они вынуждены жить, больше нет солнца. Задача казалась неразрешимой. С Гладио случилась истерика, как и всегда. И, как и всегда, проявилась она грубостью: иначе справляться с эмоциями Щит Короля не умел. Истерику прекратил Игнис, как обычно. Невозмутимо прижал пакет со льдом к ушибу на щеке Промпто и громко сообщил, что с таким настроем им все равно, где сдохнуть: что в мире, который бросили не только Астралы, но и солнце, что на ступеньках у Цитадели – если вознамерился сесть и умереть, то точно умрешь, обязательно. И демоны, голод и темнота тут ни при чем: все дело в мозгах. В настрое. В воле. Их цель и задача – выжить, а не паниковать. Гладио хмыкнул, но уже, скорее, как человек, а не мечущийся по клетке загнанный зверь, готовый терзать других и себя. Внял голосу разума, заключенному в этом хлипком, а теперь еще и слепом теле, и переключился с паники на выживание: ему еще было, что защищать. Кого. Штрих-код на запястье – ключ к дармовому мясу: Империя все равно больше не призовет своих воинов. Игнис в очередной раз применил свой талант в кулинарии, и получился пирог, за который стоит умереть. Но не им, они ждут Ноктиса. У мяса всегда одни и те же глаза, огромные, фиалково-голубые, распахнутые в этот прекрасный мир. В них всегда есть что-то детское… невинное. Они не знали зла. Наверное, именно поэтому их мясо так сладко. А может быть, Гладио просто поднаторел в поддерживании огня для равномерной хрустящей корочки по всей поверхности. Каждый из них сделал шаг навстречу миру, и тот улыбнулся им в ответ их же собственной улыбкой: Промпто встречал каждого предназначенного на убой и сопровождал до самого конца. Он считал это честным, как будто может быть что-то честное в этом брошенном богами и солнцем мире. Там их ждал Гладио, он неслышно подходил и накрывал их плечи своими огромными ладонями: клоны вздрагивали, но, чувствуя, как сильные пальцы мягко разминают мышцы, улыбались, смущенные собственным страхом. Огромный великан добродушно кивал и, не меняясь в лице, сворачивал им шею. Игнис, услышав характерный хруст, распоряжался подтащить разом отяжелевшее тело к ванне и наклонить над ней. А затем – сам перерезал глотку. Одним чистым, уверенным движением, и кровь текла, не брызгала – сердце уже не работало, так что только текла. А трахея торчала из раны, как белая пластиковая трубка. Еще секунду назад это был человек, ну, клон, но Гладио быстро отрубал конечности тела, превращая его в трудно идентифицируемые куски плоти. Игнис сдирал светлую кожу, словно обертку, и обнажал парное горячее мясо: лишенное человечной оболочки, оно было похоже на любое другое. Переваренная пища абсолютно взаимозаменяема. Сейчас, как никогда, слуги короны напоминали двух чертей, обесшкуривающих и раздирающих грешников. Гладио что-то пробормотал о социальной справедливости: те, кто уничтожили Люцис, сейчас кормят его. Ебал Промпто в рот такую социальную справедливость. Этот парень не сделал никому из них ни-че-го. Игнис резко оборвал перепалку, напомнив, что они должны выжить. Не ради себя, их ждет Ноктис. Начало было положено, им досталось четырнадцать килограмм свежей вырезки. Для выживания взрослому мужчине требуется тысяча восемьсот калорий. В Лесталлуме было сто сорок два беженца. Калорийность человеческого мяса варьировалась в пределах от двух тысяч пятисот до четырех тысяч пятисот ккал на килограмм. Клоны выглядели тщедушными, так что Игнис взял значение три тысячи на килограмм и, проведя нехитрые расчеты, понял, что им нужно убивать по шесть клонов в день, чтобы утолить голод. В году триста шестьдесят пять дней. Им понадобится около двух тысяч двухсот клонов в год. Тогда Промпто вспомнил о своем отце. Не том отце, который машина, а том, что выбрал размножаться не семенем, а информацией, отдав свой геном машине репликации. Он пересотворил себя кумиром, огромным металлическим червем. Все для того, чтобы бросить вызов Астралам. Но Промпто знал, что внутри у задуманного бессмертным должно было быть тело. Живое, человеческое тело, которое могло принять скверну в себя. На самом деле, несколько десятков тел. Слитых вместе, сшитых нервами, сосудами, пищеварительной системой… Сам факт возможности существования чего-то подобного был триумфом человечества… и ужасом для любого нормального человека. Верстел Бесития, создатель этой твари, был сумасшедшим маньяком, но сделал это ради своего народа, так что стал национальным героем Нифльхейма. Они повторили его деяния, чтобы накормить сотню голодных ртов… они – герои. Промпто просто ни в чем не был уверен. Игнис нашел его на крыше. Улыбнулся, не улыбаясь, и словно бы не заметил, что нашел друга на полпути к прыжку. Промпто не верил: это – Игнис, конечно, он слеп, но слепота не помешает ему исполнить долг. Каждый человек состоит из тела и мозга, и есть два типа людей. Первые, как Гладио, люди тела. И даже если бы у них был шанс стать кем угодно, они бы вновь стали собой. Другие – люди разума. Их мозг может принудить тело выполнить невыполнимую задачу наперекор законам биофизики, физики и даже пророчеств, как таковых. …стоя перед лицом семидесятиметровой крылатой змеи, Промпто понял, как ничтожно мал человек перед Астралами. Но сейчас понял, что не боится богов. А вот Игниса – да. А тот говорил, говорил о долге и выживании, и о том, что каждый герой – немного злодей, все зависит от точки зрения. А затем схватил друга за руку и потащил вниз, на улицы, в ряды беженцев. Вел его мимо улыбающихся лиц, благодарящих ртов... Игнис четко знал, что чужое восхищение – лучший наркотик. Знал, как наркоман, у которого отняли дозу и спрятали в Кристалл на долгие годы. Промпто смотрел на людей, которым они подарили надежду, и пытался забыть глаза. Конструкция созданного ими пищевого гомункула была почти совершенной: огромное подвешенное на противопролежневых ремнях тело с непомерно разросшейся реберной системой, которая при монструозности создания напоминала экзоскелет, с толстой кожей, под которой – чистый белок. Мягкий, вкусный, по качеству близкий к вырезке – этим мышцам не приходилось работать. Расплывшаяся многотонная туша, пища для голодных ртов… И глаза. Они – человеческие. Они – его. Верстел Бесития мечтал стать бессмертным. Люцис осуществил его мечты: он жил! Жил опять и опять, и опять на изрезанных боках отрастала плоть. У него есть рот, но бывший министр техники Нифльхейма не мог кричать из-за ИВЛ в глотке. Гладио достал косторез. Визг машинки едва выносим для людей, но Верстелу предстояло выносить его плотью. Еще – костями, в воздухе воняло паленой костью. И все, чего хотел тот, кто когда-то мечтал жить вечно – сдохнуть. Но Игнис обрабатывал место каждого пореза спиртом, не допуская сепсиса, и держал наготове хирургические зажимы, чтобы остановить кровопотерю из крупного перерезанного сосуда. Верстел будет жить. Люди будут жрать. – Ты не верил в человечество, да? – спросил Промпто и рассеянно подумал, что, может, его создатель был прав. – Он – нет? – удивился Игнис, с сочным чавкающим звуком выдирая из тела увесистый кусок, и покачал на руке, словно примериваясь, достаточно ли он тяжел. – Ну что же, он был не прав: люди способны жить. И должны продолжать есть. Промпто увидел, как на обезображенном лице огромной личинки появляются слезы, и отвел глаза: у него – такие же. Гладио, наоборот, подался вперед, жадно облизывая влажным языком раскрасневшиеся губы. Конечно, он всегда рад продегустировать для своего Игги новый рецепт. Похожий сейчас на безумного жреца Игнис улыбнулся и отщипнул кусочек. Аккуратно раздвинул Гладио губы и вложил мясо между ними. Предельное доверие: один каннибал кормил другого. – Страны пытались съесть друг друга с незапамятных времен. Выжили лишь сильнейшие, вот и все. Ноктис ушел на десять лет и никогда не спрашивал братьев, как те выжили. Король пришел вернуть свет и никогда не оглядывался назад: за его спиной происходили такие вещи, что, посмотри он на них, Король Света мог усомниться в том, что мир достоин спасения.