Die Geschichte des Todes

Коля смотрит в ясные голубые глаза и задыхается. Стоит молча, втягивает носом воздух сизый, морозный, а внутри просто теряет связь с внешним миром. Его овчиное пальто в этот раз что-то совсем не греет. А дышать с каждым разом становится все труднее. И хотелось бы знать, в чем причина, но она уже известна давно и стоит перед ним с вольтером в руках, где курок уже давно спущен. А пуль так и не было выпущено из дула. Хочется закричать от бессилья. Ну же, убей меня наконец, не мучай. Самому хочется уже застрелиться. Или прильнуть к тёплой, робко вздымающейся груди, да так, чтоб отдать все свои чувства и слиться в одно. Что-то необъяснимое и никому на этой войне ненужное. Здесь жестокость и ад, а рядом сейчас откуда не возьмись сострадание и сожаление. Прости, что я встретился тебе. И что сейчас ты не можешь отпустить мысли обо мне. Клаус жмёт давно потеплевшее от рук железо оружия. Стреляет резко в землю, и крошки почвы разлетаются под ногами. Сам вздрагивает и видит, как Ивушкин реагирует: прикрывает голову руками и прижимается ближе к земле, согнув колени. А после снова тишина. От нервов слышит тихий смех. И когда к нему присоединяется второй, уже непонятно, кто начал. На глазах выступают слезы. Они оба уже столько раз были близки к смерти, что лучше даже не считать. И сейчас очередной момент. — Клаус, я тебя с земли выжить хочу с нашей первой встречи, — сквозь тихий смех произносит Коля, держась за сердце. Он выпрямляется и откашливается. — Что такое "выжить", — с весьма едким акцентом произносит Клаус, что даже уши подрагивают и слух режет. Однако Николай мягко улыбается на секунду, а затем вдруг грустнеет, будто нацист что-то плохое спросил. А что в этой ситуации вообще хорошего? Вольтер с двумя оставшимися патронами или то, как сердце у обоих рвёт, а виду даже не подают. Коля плачет. Нет, плачем то не назвать. Плачет Ярославна о своём князе, плачет мать Ивушкина каждый вечер от отсутствия писем, плакала та переводчица в лагере. А Коля не сдерживает слез. Он хочет этого, хочет оказаться безоружным и полностью беспомощным перед Клаусом и только перед ним. Мужчина аккуратно забирает оружие из рук немца, касаясь пальцами его кожи, задерживаясь и убирая вольтер. — "Выжить", Коленька, это сражаться изо всех сил, это любой ценой цепляться за остатки того, что у тебя есть, что у тебя смысл жизни. Ради этого выживать. А если нет такого, то и выживать не стоит, жить вообще тогда смысла нет. А так ты за родину воюешь, я тоже. Вот он и смысл. Вот и потому мы друг друга убить хотим. — Nein, nein, ich verstehe nicht.* Война лишь работа, Николя, Ist es nicht?* — фальшивит немец. Говорит то, что не стоит, называет так, как не следовало. Он спешит большим пальцем, грубой подушечкой пройтись по щеке Коли, вытереть дорожку тянущейся к подбородку слезы. Ивушкин улыбается, да так искренне, что кровь в жилах стынет и страшно становится. До дрожи, до ужаса в глазах. Не улыбаются так люди на вражеской стороне, рядом с врагами. Не улыбаются. Всегда такому причина есть. И она скоро вылетит. — Знай только, Клаус, что наша встреча смысл имела и будет иметь. И не думай, что я жалею. Вот был у меня смысл за родину воевать, а потом я понял, а чего ж у меня как у всех, родина да страна, честь. Ты ж людей не пытал? — Nien, — Ягер совсем не понимает, о чем говорит Коля, к тому же половину слов он просто не знает, а лишь улавливает суть. Однако вся атмосфера вокруг будто намекает немцу. А Коля медленно поднимает пистолет. — Ну вот, значит не стыдно будет. Много мы с тобой гадостей сделали и людей убили. А кто виноват, если то за родину и в месть павшим. — Николаю будто тяжело сказать напрямую, будто он боится показаться слабым, хотя уже давно не держит в себе слез, будто не хочет, чтобы Клаус смеялся над ним. Он поднимает руку все выше, выше и выше. Подходит ближе к Ягеру, прижимается лбом ко лбу и чувствует каждый сантиметр его тела мысленно, где пот выступает и где на шее бешено течёт кровь по венам, как сердце яро стучит, как руки дрожат, но останавливать русского не тянутся. Мужчина смотрит в ясные голубые глаза и уже держит дуло у затылка своего врага. — Пожалуйста, Клаус... Почему же это не сделал ты? — Клаус молчит. Они поменялись местами. Ягер дрожащими губами находит чужие и каждую секунду смакует, царапаясь о шершавые и сухие. Жмётся так сильно и совсем не хочется заканчивать с этим моментом. Только лишь одно движение и два тела падают на землю. Хлопок. И тишина. Две пары ясных голубых глаз смотрят друг на друга, а щеки в земле измазаны, к шее прилип мокрый после дождя лист, и вокруг трава постепенно окрашивается в бордовый. Иного выхода не было. Смерть ждала в каждом из вариантов событий. Но умереть так казалось обоим правильнее. Клаусу нужно было убить этого русского, но партизан решил иначе. Умирать так вместе. Не даст он нацисту жить, пока народ умирает. И сердцу своему он тоже биться не дал. Уж слишком это было невыносимо. Любить врага и воевать и иже с ним.

Die Liebe an der Front ist eine feste grausame Geschichte.