Нет в тебе, проклятый фриц, души

      Восьмой побег Ивушкина. Восьмой упущенный шанс. Восьмой позорный проигрыш. Как он мог так стыдно снова пасть перед этим паршивым, омерзительным фашистом, имя которого застывало у Николая на языке желчной вязкой горечью.

К-л-а-у-с. Я-г-е-р.

Какое безобразное имя, оно ещё безобразнее шрама, что "нежно" выбороздил приторную маслянную морду этого напыщенного выродка. От такой приятной мысли младший лейтенант Ивушкин гаденько и сладко улыбается в злорадном чувстве услаждающего душу триумфа над вражеским самолюбием.                                "Пусть живёт с этой унизительной меткой, постоянно вспоминая того, кто оставил рубец этот у него на роже. Пусть знают фрицы проклятые, что русские солдаты не лыком шиты." - мельком проносится в мыслях у Николая, когда он отдалённо слышит приближающиеся к своей камере выточенные и грозные шаги.                                - Hallo, Flüchtling. - резко, но весело звучит почти не злорадное приветствие. Видно, что Ягер искренне рад снова наблюдать в своих лапах столь уникальный экземпляр человеческой гордости и непоколебимости. Немца эта игра в партизанов явно подстегивала, он обожал давить на уязвимые точки с целью сломать, подвергнуть себе, очернить, чтобы после полностью и тотально властвовать.

Неприступность Ивушкина его неприкрыто возбуждала.                                - Ну здравствуй, беглец. - тихо и затравленно звучит серебряным колокольчиком хворый женский голосок где-то извне. Аня. Анечка, бедная птичка, невольница поганых фашистов, за что ей такая жизнь?                                Николай поднимает тяжёлый, мрачный взгляд на немца, демонстративно игнорируя его приветствие. Он сидит на своей грязной койке, в поникшей позе, с бременем на плечах в крайне апатичном состоянии, готовый ко всему. Ничто теперь не трогает его сердца, кроме безудержной деструктивной ненависти к Ягеру. Под давлением этого запредельного чувства, пропала напрочь симпатия к Ане, осталась лишь слабая жалость и сострадание.                                - Ich dachte, du wärst für immer Weg von mir. - хищно щурится фашист, подходя вплотную к своей жертве, смотря на Ивушкина сверху вниз.                                "Испытывает Ганс проклятый, морально давит. " - думает Николай, наблюдая за врагом исподлобья.                                - А я уж думал, что ты сбежишь от меня... навсегда. - запоздало переводит Аня, боязливо стоя в стороне. Чувство того, что она здесь явно лишняя, не покидает её, и она машинально теснится к выходу.                                - Чего надо? - не обрывая зрительного контакта, угрожающе произносит Ивушкин. Анна в спешке переводит. И Николай подмечает, что у Ягера после этих слов лицо вдруг перекосило в какой-то нервно-возбужденной гримасе.                                - Lass uns. (Оставь нас.) - едва слышно произносит Клаус, даже не поворачиваясь к переводчице лицом.                                - Was? (Что?) - робко переспрашивает девушка, прекрасно расслышавшая то, что сказал гитлеровец.

Ягер медленно оборачивается вполоборота, лик его мрачен и темен, тонкая губа нервически подрагивает.                                - Ich sagte verpiss dich! (Я сказал, пошла вон!) - яростным вихрем поднимается у Клауса крик со дна души, а глаза блестят хищно, лихорадочным огнём, так свирепо, что через секунду даже духа Анечки в этой камере уже не остаётся.                                - Was nun, И-ву-шькин... (Ну что, Ивушкин...) - Фриц поворачивает голову по-змеиному плавно к Николаю, который уже в полный рост стоит возле него в нескольких сантиметрах, трудно вдыхая душный воздух. Омерзительная плотоядная улыбочка играет у немца на лице. Лающий колючий язык с наслаждением коверкает советскую фамилию, ту которую Ягер с особым удовольствием смакует, как дорогой виски, произнося её перед сном по нескольку раз, точно молитву.                                - Вот мы снова с тобой стоим лицом к лицу, как тогда, когда я наградил тебя этим уродом. - измученно улыбается Николай, вызывающе-продолжительно потирая ладонью свою щеку, размазывая грязь и пот, тем самым самодовольно намекая Клаусу на его приобретенный изъян внешности.

Эссесовец данный жест прекрасно понимает, ещё глубже и наглее заглядывая лейтенанту в глаза, ещё надменнее растягивая оскал, ещё больше сокращая расстояние.

Глаза у Ягера большие и бездонные, холодные, колючие, бездушные. Николай ненавидит эти глаза, эти лисьи лукавые и выразительные глаза, которые смотрят на смерть и страдания людей без толики сожаления, с жестоким кровожадным желанием продолжать пытку вечно. Младший лейтенант Ивушкин с удовольствием выколол бы эти бесстыжие глаза, наблюдая со смаком за тем, как остаточная жидкость вязко стекает бурой массой по этому неприятному и в то же время, какому-то колдовскому, завораживающему лицу.                                - Знаешь, почему у тебя и твоих дружков нет шансов? - азартно шепчет русский немцу прямо в лицо - Потому что нет в тебе, проклятый фриц, души! - злобно скалится Николай, прекрасно осознавая то, что, если гитлировец эту-то истину не поймёт вербально, то обязательно она ему ударится ментально. Русский давно понял, что у них друг с другом особая духовная связь. От этой правды Ивушкину становится мерзко и он непроизвольно ведёт плечами.

И "проклятый фриц" все понял, ядовито искривившись и позволив себе небрежный покровительственный смех. Он грубо схватил Николая за подбородок, но Ивушкин моментально перехватил его запястье.                                - Мы побьедить. Русские умьереть. Ты бить моим... - фашист на секунду задумался, а после радостно озарился, вспомнив задорное русское словечко. - Моим собачька. Гав. Гав. - издевается Ягер, плотнее сжимая нижнюю челюсть врага пальцами, оголяя щербатую улыбку. Ивушкин лишь злобно дышит немцу в лицо, все сильнее и больнее сжимая его запястье.                                - Я таких как ты, сука, пачками мочил и тебя замочу, гнида! - прыскает исступленно сквозь зубы младший лейтенант, на что Ягер лишь нахально усмехается, жестоко обхватывая обеими руками русского за шею и нелюбезно припечатывая к стенке. Ему мало понятен русский язык, но гневная интонация его оппонента говорила том, что тот настроен крайне агрессивно.                                - Я. Не. Давайть. Команда. Голос! - при каждом слове все яростнее вжимая соперника в холодную стену.                                - Какая я тебе собака, ублюдок? Я могу тебе только хер откусить... - сдавленно шепчет в припадке асфиксии Николай, до синяков сжимая пальцами руки Клауса.                                - Du hast gefragt, was ich von dir brauche. Hör zu. (Ты спрашивал, что мне от тебя нужно. Так слушай же внимательно) Я тьебя делайть как русич члюха. - не моргая произносит Ягер, постепенно ослабляя хватку. - Льежать!

Николай не успевает ничего возразить, так как его властно кидают на койку. Ивушкин хватается за горло, жадно и болезненно вдыхая воздух. Он не видит и даже не слышит, как фашист за его спиной стягивает хрустящий кожаный ремень с массивной железной пряжкой, не чувствует, как его руки вдруг сходятся за спиной, уже обвязанные этим самым поясом.                                - Ты что это задумал, сукин сын?.. - бормочет едва не испуганно Ивушкин, мгновенно отрезвляясь и садясь на край кровати, ощущая, как запястья туго натирает плотная поверхность ремня. Он пытается избавиться от этих путов, но всё тщетно. Фриц язвительно фыркает.                                Первое нежное прикосновение, которое, не сдержавшись, позволяет себе Ягер по отношению к Ивушкину. Николай с отвращением взбрыкивает, когда немец пытается ласково погладить того по голове. Отказ вызывает у гитлеровца негодование, и тот хватает Николая за волосы, больно оттягивая скальп.                                - Ты быть гуд собачька, я быть гуд хозяин. - с томным чудовищным акцентом произносит Ягер.

Ивушкин лишь гордо ухмыляется, после плюёт врагу в лицо.                                - Сдохни, гадина фашистская! - громогласно и неистово вопит младший лейтенант во все горло. Слюнные выделения непроизвольно вылетают у него изо рта от неконтролируемой вспышки гнева. Да как это мерзкое фашистское отродье посмело ему предлагать такие непотребства.

На "добрый" ответ Ивушкина Клаус оскалился, вытер слюну с лица и, замахнувшись, ударил обессиленного лейтенанта в нос. Тот игрушечно упал на пол и страждующе зашипел.                                - Ich werde dich mit Gewalt nehmen. So wird es krank sein. (Я возьму тебя силой. Так будет больней.) - шипит русскому на ухо фриц, стягивая с того штаны полосатой пижамы - Und interessanter. (И интересней.)                                Ягер входит резко, нещадно, без подготовки и на всю длину, на что Николай судорожно вскрикивает.                                - Сука! Я тебя убью, падла! Извращенец поганый! - сопротивляется в негодовании русский, внезапно оказавшийся припечатанным щекой о пол. Боль пронзает низ живота, подобно свае, вгрызающейся в его дрожащее нутро.                                - Быть... моим... собачькой? - толчки становятся резче, они подобны пушечным выстрелам. С каждой фрикцией Ягер получает особую порцию наслаждения, сладострастно кусая жертву за мокрый загривок.                                - Никогда! - остервенело шепчет лейтенант в полубреду, едва не теряя сознание от истощения и болевого шока, что коррелируя, ударили внезапно несчастному в голову.

Но фриц не намерен сдаваться, он нарочно проезжается членом по месту прямой кишки, где находится простата, с гадкой улыбкой ловя первый позорный стон далеко не боли своего вечного врага.                                - Быть моим собачькой? - снова пытливо дознается фриц, но русский упрямо молчит, упоенно пыхтя и безрезультатно пытаясь усмирить свою стонущую глотку.                                - Быть? Быть? Ну! - раздражённо повышает голос Ягер, двигаясь с нечеловеческой скоростью, обязательно задевая эту предательскую эрогенную зону, подобную кнопке отключения здравого смысла. Сейчас Ивушкин не хочет думать о том, что его сейчас на полу, как последнюю шлюху берет мерзкий немец, зверюга отвратительная, убийца русских солдат.                                - Быть?                                - Да быть, сука, быть! Трахай меня уже, только заткнись! - обречённо стонет Николай, не сдерживая томных всхлипов, полностью отдаваясь врагу на поругание чести и достоинства.                                - Guter junge. (Хороший мальчик.) - победно улыбается фашист - Голос! - заведенно приказывает хозяин сам почти рыча от животного удовольствия.                                - Как девку на сеновале! Проклятый фриц, ты хоть знаешь, что русские за такие вещи делают? - бормочет Ивушкин, срамно выпячивая пятую точку, подаваясь навстречу толчкам немца, все ещё прислоненный щекой о землю.                                - И-ву-шькин! - взрывается Ягер, изливаясь прямо в Николая.

Немец быстро поднимается, развязывает руки своей жертве, даже не успев отдышаться, моментально натягивает брюки и уже хочет уйти, как Ивушкин его останавливает.

- Фриц! - Николай поднимается с пола, валясь и шатаясь, но все же подходя к нему вплотную, заключая в подвижные объятья, лаская спину, подхватывая ягодицы.                                - Я готов стать твоей немецкой овчаркой... - похотливо улыбается Ивушкин, что не свойственно для него, игриво прикусывая губу любовнику с грязным рыком оттягивая её. Фриц такого явно не ожидавший, вожделенно и счастливо вовлекает того в голодный и неистовый поцелуй. И ему с горячностью отвечают. Наконец-то он покорил этого упрямого русского.                                - Ты жить со мной! Ждать мийня! - в ледяных глазах Ягера загорается огонь. Он нехотя отрывается от своего желанного Ивушкина, после покидая камеру быстрым шагом.                               - Ждать! - слышится уже где-то далеко.                                - Гав! - страстно отвечает Николай.                                - Ну что змеюка немецкая, поиграем? - злобно улыбается младший лейтенант Ивушкин, держа в руках оправленный в вычурный кожаный чехол красивый острый нож, который он успел стащить у Ягера из кармана.                                - Я говорил, что замочу тебя? Русские держат свои обещания.