***
Чонгук слов на ветер не бросает и, после тяжёлого дня, идёт к хёну. Знает же, что тот без него не уснёт, что его объятия и тепло не заменит куча одеял. Гук соврёт, если скажет, что ему не нравится спать в одной кровати с хёном. Макнэ избалованный ребёнок, чувствительный к запахам, а от Хосока пахнет чем-то вкусным, причём всегда и везде. Даже на тренировках, от него не пахнет потом, как ото всех и от самого Гука, что он не любит, поэтому, как можно скорее, идёт в душ. От хёна всегда пахнет чем-то сладким и слишком уж приятным. Кажется, что кожа Хосока просто-напросто пропитана этим запахом и Чонгук уже зависим от него, потому что сам в своей кровати уснуть не может — что-то не то. Всё не так. Нет того умопомрачительного запаха, нет тех холодных рук и родного тельца под боком, нет хриплого голоса, который напевает незамысловатую песню, пока младший не уснёт, или просто повествует о самых банальных вещах, чтобы отвлечь скорее не Гука, а себя, но это не столь важно. Ничего из этого нет, поэтому Чонгук идёт по тёмному коридору, по давно изученному маршруту, стараясь не шуметь, потому что все старшие спят, кроме Хосока, по этой причине Чон и идёт. — Чонгук-а, прекрати, пожалуйста… Младший ёжится от хриплого голоса над ухом, потому что как-то слишком отчаянно прозвучала эта фраза, слишком много боли в неё вложено. Но Гук не понимает, если честно. Он вообще не понимает, что творится с его хёном, хочет помочь, но не знает как, потому что старший ничего не говорит, лишь тему переводит, путает, отвлекает, а сам ближе жмётся. А Чонгук в замешательстве, безумно хочется помочь и треснуть посильнее. Потому что Хосок строит страдальца и к себе никого не подпускает. Это не то чтобы раздражает, скорее печалит. Ведь Чон Хосок сплошная противоположность. Он солнце, которое светится, но лишь снаружи. Которое не горячее и даже не тёплое совсем, которое светится не из-за собственного желания, а из-за надобности. И всё это неправильно, слишком. — Хён, ты о чём? — Обо всём, перестань дарить эту ложную надежду. Перестань делать вид, будто я, действительно, не доставляю дискомфорта со своим холодом. Это всё ложь, ты сам прекрасно понимаешь. Сейчас то может всё хорошо, но тебе скоро надоест, а мне будет уже тяжелее привыкать опять к холоду… И вообще-то я твой хён, которого ты совсем не слушаешь, а должен, хоть иногда… — Хён, прекрати уже наконец. Если ты боишься что я уйду, то перестань боятся, потому что не уйду. Не хочу, чтобы тебе было плохо и больно. И я уже говорил, что греть твои руки — вечно холодные — одно удовольствие. Младший смотрит в глаза напротив, чтобы ему поверили, и произносит последние слова на одном дыхании. А затем нежно накрывает губы старшего своими, чтобы больше никаких сомнений. И всё, что казалось неправильным и ненастоящим, становится самым правильным и самым настоящим. На душе у обоих тепло, неистово бьётся сердце, и те самые бабочки в животе порхают, щекочут и вызывают глупую улыбку. Всё настолько правильно и необходимо, что коленки подкашиваются, в голове каша и дыхание сбивается. Родные ледяные руки покоятся на разгоряченном животе, а мягкие губы в ответ нежно целуют, и чувства переполняют, сносят крышу. И всё до неправильного правильно.Холодные вечно
10 мая 2019 г. в 23:17
— Мне холодно, хён.
Чимин скулит уже минут десять и трётся о всех подряд в поисках хоть какого-то тепла, но в ответ получает лишь недовольное бурчание и пинки под зад. Ибо «нефиг лезть своими холодными лапами ко всем подряд и без него холодно».
Хосок не все, он хоть не самый старший, но тоже хён и по сути обязан заботиться о младших. Хотя здесь скорее подойдёт не «должен заботиться», а «слишком заботливый». Как настоящий герой, снимает свою ветровку и надевает на продрогшего Пака, застёгивает под самое горло, хотя самому не лучше. Ветер быстро студит еле нагретое тело, забирается под ткань темно зелёной толстовки, заставляя тело покрыться мурашками.
Хосок не то чтобы не чувствует холода, просто настолько к нему привык, что не обращает внимание. Даже когда пальцы на ногах и руках перестают нормально функционировать, Чон отмахивается от, вроде как, переживающего Юнги, ибо: «организм же слабый, хватит героя строить».
Хосок и сам прекрасно знает, но поделать ничего не может, его ветровка-то не особо и спасала, а вот Чимину, вроде как, помогает. Да и он в любом случае заболеет, поэтому разницы почти никакой.
Хосок вежливо, если это можно так назвать, отталкивает Тэхёна, когда тот лезет за обнимашками и пытается ухватить ладони Чона, потому что Ким хоть и странный, и вообще половина его действий совсем непонятна, всегда старается заботиться о старших в ответ, не хочет чтобы Хосоки-хён опять заболел, поэтому и лезет со своими медвежьими объятиями. Но, как всегда, его отталкивают, не дают даже прикоснуться. Тэхён понимает и больше не лезет, ибо старший вроде как любит обнимашки, но редко их кому-то позволяет и сам не лезет, что, как минимум, странно. Хосок вообще странный, трясётся всё время, ходит в тридцати трёх кофтах и всегда руки обо что-то греет, будь то грелка или стаканчик кофе. Будто ему холодно, причём всегда, ещё и контакта пытается избегать, хотя совсем не против, когда его обнимают со спины. Все это уже давно прознали и по другому не лезут, но, если многие отчасти забили на это, потому что у всех свои тараканы в голове, то самый младший, самый проворный и бдительный, а ещё и вдобавок непослушный участник, совсем не следует всем этим непонятным правилам и лезет, по крайней мере пытается или, если быть точнее, ждёт подходящего момента, какого именно и для чего — непонятно.
Хосок в последнее время дёрганый, когда младший рядом, местами откровенно избегает его. Сам не знает почему. Просто Чонгук настырный, лезет своими руками к хёну, обнимает крепко и не отпускает. Бубнит что-то по типу: «хён у тебя руки ледяные, опять заболеешь же», сгребает эти самые руки своими и греет, потому что Чонгук в отличии от Хосока всегда теплый, горячий даже.
Старший пытается оттолкнуть младшего, но тот сильнее, поэтому приходится сидеть смирно и ждать, когда Чонгука наконец устроит температура тела Чона.
Хосоку не то чтобы неприятны эти порывы заботы, наоборот, очень даже приятны, но он грёбаный параноик. Понимает, что рано или поздно Чонгуку надоедят эти ледяные объятия, и ему порой кажется, что младшему они вовсе неприятны, поэтому пытается оттолкнуть, как можно сильнее и подальше, делая порой больно, только не физически, ибо дотрагиваться ледяными руками лишний раз не хочется.
Хосок не знает как на вопрос «почему ты всегда такой холодный, хён?» сказать, что этот холод идёт откуда-то изнутри, и он не может никак согреться, поэтому давно бросил это бесполезное занятие — сдался. Потому что тупо и бессмысленно — нельзя решить проблему, не зная её причины, так и в этом случае.
Чон не знал откуда и из-за чего берётся этот холод, как с ним бороться и откуда в груди постоянное болюче-ноющее чувство. Что с ним не так? Он чувствует, что нуждается в чём-то, но не понимает в чём. Когда младший обнимает его дольше положенного, Хосок начинает чувствовать себя нужным и защищенным, кажется, на время тот самый холод исчезает. Но стоит Чонгуку отпустить, холод приходит вновь и ноющая боль становится в разы сильнее. И Хосок искренне боится, что привыкает к этим обнимашкам и нуждается в них. А ещё он понимает, что Чонгук не будет с ним всегда. Вообще, Хосок старший, это он должен греть и заботиться о младшем, а не наоборот. Всё это слишком бьёт по самому больному. Поэтому старший отталкивает, боится привыкать, точно так же, как и дотронуться до кого-то своими ледышками, вместо рук.
Хосока неистово трясёт, почти лихорадит, но он продолжает топтаться на месте, внимательно слушая наставления режиссера. У них съёмки клипа, поэтому некогда здесь сопли распускать по поводу холода. Чимину можно, Хосоку — нет, потому что бесполезно.
Чонгук стоит в нескольких метрах и бесится. Хён вроде и старший, а ведёт себя как ребёнок, молчит, мёрзнет, а потом в такой же скрытности болеет, пока кто-то не заметит и не уложит в постель. В последнее время, этот «кто-то» и есть Чонгук, который хоть и ворчит, что хён холодный, но, если честно, греть его — доставляет удовольствие.
— Хён, ты опять.
Гук недовольно бурчит на старшего из-за его то ли гордыни, то ли тупизма, опять крепко обнимает, прижимает к своей груди, кутает в свою куртку и ледяные руки к себе под кофту сует, потому что знает — это поможет. Хосок опять сопротивляется, пихает, пытается вытащить руки, но Чонгук больше, сильнее и рад этому, безумно. Поэтому лишь сильнее прижимает хрупкое тельце к себе, чувствует, что его руки уже не такие холодные, радуется этому, словно пятилетний ребёнок.
— Чонгук-а, тебе не надоело?
— Что именно, хён?
— Я. И руки мои, холодные вечно…
— Хён, греть их — одно удовольствие.
И Хосок сдаётся, не отталкивает, не пытается выбраться, а лишь сильнее жмётся к горячему телу, потому что так действительно тепло, очень даже. И всё равно, что скоро это прекратится, опять будет холодно и он заболеет. Сейчас ему хорошо, тепло и безопасно, кажется. большего и не нужно.
Чонгуку тоже хорошо, в разы лучше чем с кем-то другим, плевать, что это неправильно, не должно быть так. Не такие чувства должны появляться, совсем другое ему необходимо чувствовать по отношению к хёну. Потому что он, во-первых, старший и друг, вроде как, во-вторых, Хосок парень и Чонгук тоже. Но это всё становится как-то не важно, когда, уже ставшее родным за несколько лет, тело, отчаянно жмётся и ластится, от этого как-то спокойно и уютно на душе. Отпускать совсем не хочется, но надо, не надолго, по крайней мере, в этом младший уверен. Съёмки скоро закончатся и тогда хён никуда от него не денется.