***
Малышка-Сатре губу закусывает и смотрит снизу-вверх, невинно, соблазняюще, пока ему бабочки низ живота весь располосывают остриями крыльев, потому что эрекция в штанах каменная, больно упирается в ткань чёрных джинсов. Всего лишь вкрадчивым шепотом интересуется как пройти до библиотеки, а у Криса перед глазами уже растрепанные блондинистые волосы, маленькая грудь в ладони и страстные поцелуи, чтобы торчащими лопатками-крыльями вжимать в пыльные, книжные полки. — Я не только расскажу, но и покажу, если пойдешь со мной на свидание, малышка. Нура меняется за долю секунды, буквально покрывается тонкой коркой льда; холодно его осматривает начиная с носков туфлей и заканчивая на глазах, буквально посылает взглядом и фыркает: — определённо нет. А Крис злится, сжимает кулаки и напрягается каждой мышцей своего тела — не привыкший, чтобы на него смотрели как на ебаное недоразумение. Врубает внутреннего мудака на максимум и нависает над ней, широкой спиной закрывает её полностью. — уже ебыря себе нашла? А она топит его в безразличии серебрянной радужки, антарктическим холодом обдает с ног до головы и улыбается кончиками винных губ: — тебя ебать не должно, —и уходит с гордо поднятой головой, не оборачиваясь. Не знает же, что только желание этим вызывает ещё больше — собственноручно подкидывает дрова в пожарище его безумного мира. Кристофер не прочь побегать, поэтому кричит в спину, привлекает внимание каждого в коридоре: — мы ещё не закончили, Сатре! Нура молчит. Улыбается. Показывает тонкий палец с аккуратным маникюром и теряется в толпе.***
На комплименты не реагирует, пытается игноривать и сопротивляется как может; выстраивает ментальные стены — кладет кирпич за кирпичом, надеется на лучшее и старается не смотреть на него, сидящего в кафетерии, в этой отвратительной именной толстовке выделенной красными нитями его имени на спине. А он будто издевается, не отводит от неё свой полыхающий похотью взгляд коньячных глаз и когда проходит мимо, пробегает шараховатыми пальцами по линии позвоночника; заставляет тело покрыться мурашками; шепчет сладко, почти приторно "малышка" наклоняясь ближе, касается едва зажившей губой мочку уха, размазывая выступившие капли крови по пылающей от прикосновений коже. " малышка " – растекается вязким сиропом по ротовой полости, приятно горчит вишневым привкусом на кончике языка и покалывает где-то в стенках гортани. Для него это непривычно, странно. Для него они все – игрушки, куклы. Красивый пластмасс , с шёлковыми волосами, которые впоследствии хорошо оплетают зажатый в экстазе кулак, и пухлыми губами, которыми готовы выполнить любую его прихоть. Глупые. Но Нура не такая. Естественно. Нура умная. Другая. Сатре пахнет цветочными dolce habana, ванильным мокачино без сахара и вишней. Нура Эмалие Сатре пахнет неординарностью. И Крису от этого башню срывает. Он улыбается развратно-опошлённо, как и полагается мальчику-ебырю, закусывает язык между идеально ровными зубами и мечтает пополнить коллекцию сломанных им кукол. У него сквозная дыра на том участке сердца, который отвечает за любовь; свежее соцветие гематом на лице и голод в янтарной радужке. Он толкает миниатюрную блондинку в пыльное помещение кладовки и закрывает за собой дверь.***
Когда Шистад говорит, что он ее не тронет, Сатре не верит ни единому слову. Только к стеллажу с моющими средствами беспомощно жмется копчиком и ловит мурашки бледной кожей. Кристофер Шистад — пенетратор с бутылкой темного нефильтровного в помятой кожанке — наблюдает за ней долго-долго, прежде чем начать наступать. — я не маленький мальчик, малышка – рычит и делает медленные шаги, точь-точь хищник – лис, хитрый и такой пленительно-отвратительный. Смотрит коньячной радужкой из-под приоткрытых век; языком ведёт по нижней губе, трогает ещё не зажившую на ней ранку и пальцы в волосы себе запускает; пропускает промежду пальцев каштановые пряди. дыши, Нура только дыши выдох-вдох наполняй лёгкие кислородом и... — почему ты дрожишь Сатре? — бархатный голос, лёгкое касание мочки уха и Нура забывает о чем думала – в голове полная пустота. — боишься меня? — отпусти меня, – шепчет невнятно и в глаза не смотрит как раньше – дерзко и решительно, потому что внутри о пощаде молит и сердце ускоряется стократно, когда чувствует как он ставит руки по обе стороны от нее и наклоняется, шепча: — расслабься, малышка, я всего лишь хочу подарить тебе подарок. Нура оторопело моргает и не понимает ровным счётом ничего, но глаза закрывает когда тот просит, жмурится сильнее, когда возле щеки и вправду шуршит обёртка. — открывай, – и первое что видит — изогнутые в улыбке-оскале губы, с клыками наружу; второе — висящую над их головами омелу. — омела? Но ещё даже не.. — просто поцелуй меня, Сатре. Шистад сокращает расстояние между ними; пальцами впивается в металл стеллажей и прижимается к ней корпусом; ощущает, как Сатре сбито выдыхает ему в губы и прогибается в пояснице, только от одного предвкушения – не целует, ждёт. Ждёт, пока она сама – боги сама, – поддается вперёд, на свой страх и риск оставляя мокрый поцелуй на кадыке. А ему башню срывает от ее невинности, потому прижимает к себе до хруста в крестцовых позвонках, сажает на бедра и заставляет оплести его худыми ногами – целует горячо, взасос, без единого шанса на отступление. Ликует, буквально светясь и взрываясь праздничными хлопушками изнутри, уссеивая блестящим серпантином нутро. Нура Эмалие Сатре, конечно, умная. Но Кристофер Шистад умнее.