Человек человеку...

Холодные зубы остро проезжаются по уху, больно цепляя мочку. Жесткие хромированные пальцы ложатся на твердо напряженное бедро. – М-м, может, это я зря, блондинчик? Ник лежит на спальнике, как девчонка, на боку, слегка согнув ноги и подперев щеку рукой. Шевелит блестящими в мокром рассветном тумане хромированными пальцами ног и следит за ним своими подергивающимися кошачьими глазами. Его ботинки сушатся под наспех сооруженной кем-то другим, скорее всего, уже мертвым, крышей из проржавевших металлических листов, а вымокшие брюки закатаны до колен. И хотя Ник не тешит себя надеждой на то, что в этом влажном тумане вообще можно высохнуть, легкий прибрежный воздух все равно приятно освежает открытые коррозии голени. Нейтан сидит рядом, склонив голову и протирая карабин старой мягкой тряпкой. Он щурится даже когда смотрит так близко, даже в очках, и глаза у него сухие и красные после бессонной ночи – совсем не такие, какие должны быть у бывшего военного снайпера, но двести лет в криокапсуле обычно обходятся дорого. Кое-как заправив запястьем выбившуюся из-за уха прядь и удобнее вытянув босую ногу, он походя прикладывается к бутылке теплой, приторной ядер-колы, после снова увлеченно и одновременно безразлично возвращаясь к чистке. Сейчас он, кажется, не услышит Ника, и вовсе не из-за криков обосновавшихся в проломе крыши соседнего дома чаек. Для всех добросердечный, улыбчивый и тактичный, Нейтан беспокоил Ника, когда они оставались одни. Когда тот опускался между мокрых от дождя камней и устанавливал свой карабин, упираясь локтем в жухлую листву. Это беспокоило Ника. То, как этот легкий и мягкий человек замыкался в себе, стоило ему оказаться одному, и мог несколько часов лежать в бурой осенней траве, одними только зрачками следя за передвижением и бытом случайных рейдеров. Что было у него в голове в эти моменты, Ник не знал. Что было у него в голове, когда, проведя с этими людьми некоторую часть их жизни, он равнодушно снимал нескольких прицельными одиночными выстрелами – тяжело раскатывавшимися промеж осенних деревьев гулкими хлопками, – и после короткой неслышной перебежки по камням и гнилым корягам, после паузы, требовавшейся на определение предыдущей позиции, расстреливал оставшихся – мокрыми кровавыми всплесками и оборвавшимися криками. Нейтан любил убивать. Нет, не убивать. Стрелять. По живым людям, визгливым кротокрысам или пустым мишеням. И это беспокоило Ника. Куда больше в те моменты, когда теплый и домашний Нейтан в разношенной клетчатой рубашке варил кофе своему сыну и с интересом свешивался над его плечом, внимательно разглядывая какой-нибудь очередной приемник и мельком подсказывая, где стоит подпаять. Ник как-то захотел поговорить с ним об этом. "Ага, – ответил ему Нейтан, – наверное, это выглядит немного странно". "Да. Тодд… Тодд Хендерсон, помнишь?.. он все время говорил, что мне стоило бы немного полечиться", – потерев шею, ответил Нейтан этаким своим тоном "ага, дорогуша, я тебя не слушаю". Он никогда не слушает, если считает, что о чем-то не нужно говорить. Ник безразлично смотрит, как две чайки сцепляются за размотанные побелевшие рыбьи кишки, и провожает взглядом влажные, красные на краях перья, падающие вниз, в воду. Когда Нейтан вскинул карабин к плечу и вынес мозги Габриэлю под полуденным солнцем Либерталии, он тоже не слушал Ника. Когда опасно свесился из открытой двери винтокрыла, держась за раму и щурясь от ослепляющего взрыва Придвена. Когда стянул с руки перчатку и, с силой стащив обручальное кольцо, зашвырнул его в полные кислотной жижи озера Светящегося моря. Когда вышел из развалин Института в такой же, как сегодня, мокрый предрассветный туман, накрепко разругавшись с чужим ему человеком, которого так ни разу и не назвал по имени. Когда без выражения выстрелил рядом с ухом Ника, в открытую шею Эмоджен Кэбот. Это все беспокоит Ника. Заставляет его ощущать постоянный легкий дискомфорт. Дискомфорт, никогда не дающий полностью расслабиться. Как будто к пяткам провели слабый ток, и ты не знаешь, который шаг обожжет искрами, мгновенно поднимающимися до живота. Дискомфорт, постоянно заставляющий чувствовать себя… живым. Реагирующим. Меняющимся. Старающимся понять. Дискомфорт, не поймешь, усиливающийся стократно или уходящий насовсем, когда чужие сильные, тяжелые руки забираются под старый тренч. "Реагируй", – как будто говорит ему улыбка на светлых губах Нейтана, когда тот зажимает ладонью его щеку, грубыми пальцами касаясь ободранных краев синтетической кожи и металлической кости. Нейтана, рискнувшего жизнью ради его свободы и свободы таких, как он. Нейтана, убившего Габриэля, чтобы не произносить короткий жестокий код, лишающий его свободы человеческой воли. Нейтана, поддержавшего уничтожение Братства Стали и Института, чтобы никто больше не произносил эти сухие цифры и буквы мертвого языка. "Реагируй", – как будто говорит ему крепко вжатая в затылок сухая ладонь Нейтана, когда тот втискивает его лицом в подушку, задирая другой рукой рубашку. Нейтана, никогда не спрашивавшего, нужна ли кому-то его страшная и беспомощная свобода. Нейтана, убившего Габриэля. Нейтана, тремя взрывными зарядами уничтожившего десятки живых, дышащих, органических людей. "Реагируй", – говорит ему Нейтан каждым своим словом, жестом и действием, вызывая что-то похожее на тяжелый болезненный зуд. Реагируй, и я среагирую в ответ. Говори, и я тебя не послушаю. Делай, и тебе воздастся. Реагируй. Говори. Делай. Иди. Дыши. Нику не нужно дышать. Он даже сигаретный дым держит во рту, осознавая и вспоминая, но не чувствуя вкус. Нику не нужно пить. Но он любит смачивать губы крепким виски, осознавая приятную сухость и помня жгучее ощущение в горле. Нику не нужно спать. Он никогда не увидит снов, но иногда остается лежать с Нейтаном, устраивая ничего не чувствующие ладони под его подушкой и его рубашкой. Нику не нужно дышать. Нику не нужно пить. Нику не нужно спать. Это не было так болезненно осознавать до того дня, когда он встретил Нейтана. Почти – почти – ощущаемая, как фантомная боль остро схватывает что-то внутри, скручивает что-то отсутствующее в механическом теле, боль желания сделать вдох, сделать глоток, закрыть глаза. Боль, становящаяся то сильнее, то слабее, но постоянно присутствующая. Такая сильная рядом с живым, дышащим, органическим человеком. Такая сильная. Такая живая. Живая, злая, страшная потребность, пропускающая тревожный электрический ток через бессонный мозг. Раскрепощает, раздевает, жжется в самых уязвимых местах и ничего не дает, только жарит, как вжатый в пустую, холодную грудь дефибриллятор, высушивающий остатки хладагента. Не позволяет забыть, кто ты есть. Кто ты есть… Есть кое-что в Нейтане, что очень нравится Нику, даже если он никогда об этом не скажет, никогда не покажет, никогда не ответит на это улыбкой. Даже если это заставляет чувствовать боль только сильнее и напоминает, что она никогда не уйдет. Нейтан всегда уверенно отвечает на этот вопрос. – М-м, может, это я зря, блондинчик? Высунувшееся из-за горизонта белое солнце слепит глаза сквозь туман, дезориентируя в пространстве. Обветренные до розовой кожи пальцы Нейтана задевают горлышко заводной бутылки ядер-колы. Ник знает слово для таких моментов, но не помнит. Раньше, до того, он никогда не забывал слова. Холодные хромированные пальцы лежат на твердо напряженном бедре. Ник никак не привыкнет к этому. Человек очень нежен здесь, а его хватка бывает болезненной. У человека здесь мягко, твердо и горячо, здесь и между ног, где он непроизвольно, подчиняясь какой-то не оформившейся до конца мысли, трогает холодной и грубой ладонью. И, наверное, это все, что сейчас понимает о человеке Ник. Все, что ему нужно понимать. Никакие мысли человека не имеют значения, пока у него такая теплая, нежная и уязвимая промежность, это то, что Ник уяснил с определенной смесью сочувствия, зависти и удовлетворения. Заводная бутылка ядер-колы падает, слегка прокрутившись в соскользнувших по ее горлышку пальцах, и сладкие капли, через несколько секунд живо просочившись сквозь щели в полу, с грохотом бьют по металлической обшивке ярусом ниже. – Эй, эй, приятель. Подожди. Не думаю, что там будет что-то, чего ты ждешь, – быстрее, чем хотел, сказал ему Ник, непроизвольно отодвинувшись назад. Он не хотел врать себе. Он хотел себе соврать. Он загнал себя в угол. – А чего я жду? – с интересом спросил Нейтан, на коленях придвигаясь ближе и просовывая пальцы под его растянутый галстук. Его щеки горели, а глаза были такими внимательными. Наверное, все его тело тоже горело под всеми этими кожаным пальто, армейским жилетом, рубашкой, майкой и бог знает, чем еще. Они так и не разделись толком. – Не знаю, – ответил Ник, ощущая не реализуемую потребность сглотнуть. – Не этого. У меня нет… никаких штук, которые начали пихать в третье поколение, чтобы люди, я имею в виду, такие настырные люди, как ты, могли делать с ними все эти вещи. – Настырные люди, как я? Ты так обо мне думаешь? – покачнувшись, Нейтан отпустил его галстук и провел ладонью – ощущаемо… осознаваемо горячей – по груди и животу к самому ремню, заставив дернуться. Хмыкнул и запустил под пряжку пальцы. – Люди, которые хотят… этакого оригинального сложения зверя с живой и синтетической спинами, – с каким-то неловким раздражением выдохнул Ник, останавливая его руку своей, холодной и жесткой. – И я бы хотел поверить, что ты не из таких, если б ты последние двадцать минут не терся о мою ногу своей твердой штукой. – Хм. Не знаю. А как насчет человека, который хочет отсосать тебе? – от проникавшего под кожу на шее дыхания шел такой жар, будто Нейтан был болен. – Ты уверен, что вообще представляешь себе анатомию второго поколения, блондинчик? – Ник приподнял четко очерченную – прорисованную – бровь, упираясь пяткой ботинка в протертый засаленный ковер. – Да ты что, – очень серьезно посмотрел Нейтан, жестко удерживая его за пряжку, и потянул конец ремня на себя. Нейтан лежит на нем – он почему-то всегда оказывается легче, чем Ник думает, – бедром раздвинув ноги и вжимая большой палец в щеку. Он, насколько представляет Ник, хорошо целуется взасос. С ним хорошо целоваться, лежа на пожелтевшем по краю спальнике. Он приоткрыл свои мягкие, теплые губы и погружает влажный, влажный, сладкий язык ему в рот. "Девяносто восемь процентов влажности, девяносто восемь градусов с погрешностью в одну тысячную, летальная доза сахара", – саркастично считывает информацию синтетический Ник, но это ничего не дает. "Ах-хах, братец, да что ж это мы с тобой делаем?" – насмешливо спрашивает старина Ник, и он мог бы спросить и покрепче, но его рот тоже занят чужим языком. "Господи", – думает Ник. Разобранный карабин матово отливает на поднимающемся солнце. Нейтану понадобится немногим больше десяти секунд, чтобы его собрать, если вдруг что. Прекрасный принц с сильными и быстрыми руками застрелит любого, кто захочет прервать ваш волшебный сон. Когда многое перевидаешь в жизни, понимаешь, что у добрых принцев тоже бывают психические расстройства. Это нормально. В конце концов, и у тебя есть свои. – Надеюсь, ты не соберешься отправлять жалобу в Институт, если что-нибудь закоротит, и тебя ударит током, – неловко отшутился тогда Ник, тогда, когда Нейтан расстегнул его брюки. – А ты уверен, что хорошо представляешь анатомию второго поколения? – передразнил его Нейтан, глядя в глаза, и влажно поцеловал низ живота. – Не волнуйся, приятель. По-моему, на двести девяносто четвертой странице моей жалобы еще осталось немного места. Нейтан сдергивает его расстегнутые брюки ниже и опускается на колени. Его кожа теплая, малость залоснившаяся без чистки и сухая на вкус, и Нейтан сосет ее, вжавшись ртом между изуродованных укусами яо-гаев и выстрелами рейдеров бедер. Он знает толк. Это может не ощущаться – пониматься, анализироваться, но не ощущаться, – но сам вид… Спущенные до щиколоток брюки, раздвинутые ноги, ритмично двигающийся светлый затылок между ними, очки валяются где-то в складках спальника, мокрый туман оседает на коже. Ширинка Нейтана тоже расстегнута, и он мастурбирует себе правой рукой, слегка прокручивая запястье. И присасывается так, что мог бы остаться густой и цветастый засос, будь под кожей кровь. Это вызывает волнующие мысли, ощущения, воспоминания. Все в голове. Он никогда не называет это поцелуем, или лизанием, или чем-то еще. Он называет это отсосом – и это очень хорошо. Волнует и находит отклик где-то в мозгу. Старина Ник помнит такие вещи. Ник хотел бы не помнить. Но их воспоминания сливаются причудливо и витиевато, особенно когда Нейтан издает хрипловатый звук горлом – когда Ник кладет ладонь – левую – на его затылок, задавая ритм. Старина Ник не всегда был хорошим человеком, так думал Ник раньше. Слегка стыдясь некоторых их общих воспоминаний, он никому бы не хотел рассказывать об этом. Но он помнит. Помнит и прямо сейчас ловит это фантомное и воображаемое ощущение сквозь стыд и одинокую неловкость. "Давай, давай, крошка, иди сюда… – грязно говорит старина Ник в его голове, погружая пальцы в светлые волосы. – Знаешь, этакие блондинчики вообще не по моей части… но что-то в нем есть такое, что раз-раз, а пропустит удар, а?" – он смеется своим немного влажным по краю красным ртом старины Ника, потому что теперь он мертв и свободен от предрассудков. "Господи. Заткнись", – и Ник чуть не говорит это вслух. Но Нейтан, кажется, замечает изменение, то ли в едва заметно подобравшихся бедрах, то ли в остановившейся руке. – Что-то не так? – он приподнимает голову, утирая край рта тыльной стороной руки. Его слюна густой ниткой остается на коже Ника Валентайна, между его расставленных ног. – Нет, – помедлив, говорит Ник. И мучительно прокатывает грязные, оставляющие прогорклый, масляный привкус слова по языку. "Ну давай, скажи. Скажи. Ему понравится", – смеется старина Ник. "Замолчи". "Давай. Скажи. Ну. Тебе же нравится, и я имею в виду именно это, нравится, как он тебе сосет. Нравятся его сладкие губы, да-да, братец… Давай, не будь неженкой, – жжется шепот старины Ника, – ему тоже понравится, он тоже хочет тебя, скажи, как сильно ты хотел бы кончить ему на…" – Заткнись, – срывается у Ника. Нейтан приподнимает бровь. Ник понимает, что прикусывать язык уже поздно. Ник знает, что Нейтану сейчас не понравится второй голос, второй поток мыслей в его голове. Ник знает, что на самом деле никогда не сможет объяснить. – Закрой свой рот, – поэтому он говорит, насколько может, мягче, касаясь большим пальцем обветренной небритой щеки, – замолкни и займи его уже делом, блондинчик. Он накрывает лицо правой рукой, откидывая голову и сгорая со стыда, пока Нейтан не видит его, удовлетворенно промурчав что-то и снова уткнувшись своим горячим ртом между его ног. Старина Ник тоже удовлетворенно мурлычет, и его – их – его пальцы ласкают светлый затылок, его – их – его пальцы путаются в волосах на шее, почаще подтягивая на себя. Старина Ник дарит ему фантомные, касающиеся тенью настоящих чувств воспоминания, плотно вплетая их в его механические ощущения. Ник ненавидел его за это, пока не встретил Нейтана. Ритмичные, живые, почти ощущаемые толчки членом в упругое горло, прокатывающиеся неясным удовлетворением в этот восхитительный мозг, который может воспроизвести что угодно, даже то, чего ты не знаешь. Прибрежный ветер касается лица сквозь сжатые на коже пальцы. Ветер охлаждает голые бедра и треплет неаккуратный пучок на голове Нейтана. Правая рука сползает на подбородок, и Ник наверняка выглядит глупо, выпуская светлые пряди и опять проводя большим пальцем по щеке и челюсти Нейтана, спускаясь к его раскрытым губам. Нейтан поднимает свои яркие и светлые зеленые глаза – и послушно обхватывает его палец губами. Большой быстро сменяется на указательный и средний, Ник невольно сползает ниже, так и оставив правую руку у себя на шее, а левую устроив на лобке и ритмично трахая Нейтана в рот. Его – их – его пальцы входят глубоко, сладко упираясь в тугую глотку. Нейтан поднимает глаза и, кажется, может заставить покраснеть даже бескровные щеки. Особенно когда кладет руку поверх руки Ника – нет, не останавливайся – и обхватывает его пальцы своими у основания, слегка соскальзывая туда-сюда и обсасывая ногти. Нейтан Скотт – определенно не от мира сего. Ник не понимает, как кому-то в голову может прийти мастурбировать и отсасывать чужие пальцы, но Нейтану приходит. Так же, как ему приходит в голову получать удовольствие от этого. От того, как Нейтан мастурбирует ему, то и дело крепко вжимая его руку в лобок и глубоко заглатывая пальцы, блестящие от слюны. Старина Ник не может дать ему всей полноты ощущений. Он сам не может дать себе никаких ощущений. Но. Разрозовевшиеся и припухшие губы Нейтана – теплые и мягкие, а язык и тесная, жадно сокращающаяся глотка – горячие и мокрые. Быстрые, частые толчки внутрь заставляют его с силой сглатывать, зажимая пальцы. Его волосы треплет влажный, соленый ветер. Влажный, соленый конденсат остается на всем, мелкими каплями под расстегнутым воротником и поплывшим узором на откинутых очках. Туман остается на языке вкусом чужого рта. Ник не знает четких ощущения оргазма, тугой сладости торопливых фрикций и режущих нежную кожу зубов. Все, что дает ему старина Ник – только плывущие тени и остатки тех его ощущений. Но Ник точно знает, каким хочет видеть свой собственный волшебный сон. – Тихо-тихо… еще немного, приятель, – он говорит негромко, и Нейтан прикрывает глаза, слегка втягивая щеки и жадно обсасывая его руку и соскальзывая сжатыми пальцами по мокрой, нагретой его ртом коже. Ник знает приятное чувство принадлежности, когда, ощущая легонько дурманящее мысли эмоциональное возбуждение, запускает хромированные пальцы в растрепавшийся пучок, сминая и грубо натягивая Нейтана на свои пальцы. Ник знает четкое, вкусное чувство завершенности, когда Нейтан закашливается, давясь его пальцами, обхватывая губами лоснящиеся костяшки и полуслепо смотрит на него, тесно и часто глотая. Ник отпускает его волосы – половина падает на плечо, половина остается висеть на распустившемся шнурке, – и, медленно вытаскивая мокрые пальцы изо рта, хочет оставить это в памяти. Натертые красные губы, расхристанные волосы и острый запах соли от кожаного воротника и близкого океана. – Если соберешься на второй заход, я обкончаю тебе ноги, – с мокрым хрипом в горле обещает Нейтан, отодвинувшись. Тяжелая и липкая нитка слюны, тянущаяся от его губ к блестящим пальцам, рвется, оставаясь на подбородке, но он не собирается ее стирать. – Тогда обойдусь. Иди сюда, блондинчик, – интонации не являются сильной стороной Ника Валентайна, но он старается, протягивая – рефлексы, они есть у всех, – правую руку и едва не отдергивая ее, когда понимает. Нейтан берет ее раньше, переступая на коленях. Расстегивается до конца, просовывая ладонь, и высвобождает нежную влажную мошонку, свисающую под крепко торчащим вверх членом и покрытую липкими завитками светлых волос. Это могло бы вызвать зависть. Но одновременно это так болезненно, неестественно красиво. Красивая нежно-розовая, сочащаяся и пахнущая часть человека у тебя во рту. Ник приоткрывает губы и прикусывает ласковые пальцы Нейтана перед тем, как тот наконец проталкивает свой нежный, остро пахнущий мускусом и спермой член ему в рот. – Господь милосердный, Ник… – Нейтан жмурится и запускает пальцы ему под кожу на шее – осторожно и не травмируя, он умеет схватить так, что хотелось бы задержать дыхание. И глубоко трахает Ника в рот, в его сухую и тоже по-своему нежную, бархатистую и едва-едва масляную рваную глотку, трахает его пальцами в шею, и наверняка может видеть свою обрезанную нежно-розовую головку, скользящую туда-сюда под надорванной щекой, между крепкими металлическими челюстями. Тогда Нейтан тоже сосал ему, сосал его пальцы и лоснящуюся, бархатистую промежность. Не остановился, рывком задрав рубашку и поцеловав в живот. И, поднявшись выше, плотно прижался своим твердым членом между разведенных ног. – Надеюсь, ты не собираешься слишком пользоваться тем, как вскружил старому синту голову. Потому что, сказать честно, я не очень-то хорош в том, чтобы быть прекрасной принцессой, – сказал Ник, несмело коснувшись его щеки. Но Нейтан почему-то не улыбнулся, хотя и изменился в лице. – Ты хочешь меня обидеть? – серьезно спросил он, отстраняясь от его руки. – Нет. Нет, это просто… это все несколько в новинку для меня, блондинчик, – примирительно заметил Ник, больше не пытаясь его потрогать. Хотя, может, как раз и стоило – определенно стоило, но он поймет это позже, – потому что лицо Нейтана как будто стало только мрачнее. Он словно нарочно выдержал паузу, медленно оглядывая Ника в его беззащитной, прохладно отстраненной полуобнаженности. Его глаза стали другими. – Ты не уверен в том, что вообще всего этого хочешь? – он как-то холодно не то спросил, не то просто сказал; пальцы его левой руки были вжаты в примятый сальный ворс рядом с покойно легшей рядом ладонью Ника. – Сложно так сразу сказать, – тщательно обдумав, ответил Ник. – Нет, когда ты… это, конечно, было что-то, – он не был уверен, что стоило распространяться – стоило, и это он тоже позже поймет. – Просто – и я имею в виду, если ты собираешься делать какие-то другие вещи – хочу напомнить, что я все еще не трепещущая дева. То есть технически… но не как… архетип. – Почему ты так это?.. – а Нейтан спросил это еще холоднее. И, когда Ник не ответил – не знал, как отвечать на такие незаконченные вопросы, просто лежа на спине и с интересом глядя на Нейтана, – вдруг отстранился, садясь на колени и вытирая влажный край рта. – Эй. Эй, ты что это, блондинчик? – Ник приподнялся на локте, запоздало догадавшись, что, кажется, сказал что-то не так, и ощупью отыскивая упавшую давным-давно шляпу. – Нет, знаешь, наверное, мне и правда пока не стоило это все так… – не ответил Нейтан, неторопливо и как будто растерянно поднимаясь на ноги. – Да о чем ты? – но в голосе Ника уже прорезались беспокойные, недовольные нотки. – Или что, как это у вас называется, поматросить и?.. – он поднялся следом, нахлобучивая шляпу и как-то неловко запахивая тренч. Глупо, если ноги все равно голые, но почему-то немного спокойнее. – Ник. Пожалуйста, – отмахнулся Нейтан, покачав головой. Он отвернулся, оглядываясь тоже как-то растерянно, будто собираясь устало сесть на стул или кровать, но только сгреб со стола почти пустую, запачканную сажей сигаретную пачку. – Слушай. Мне нужно слегка… нет. Я отойду ненадолго. Скоро вернусь. Ник чувствовал себя неудобно, зачем-то придерживая тренч на животе, но успел прихватить Нейтана за локоть рядом с дверью их номера. – Эй. Эй. А ну-ка стой, блондинчик, – он настойчиво развернул Нейтана к себе, пользуясь примитивным преимуществом в механической силе. – Если хочешь мне что-то сказать, то, будь добр, мои глаза здесь, прямо перед тобой. И если тебе что-то не… – Нет. Нет, Ник, – а у Нейтана голос был очень твердым – и грустным. Он прислонился спиной к стене у двери, сложив руки на груди. Скулы у него почему-то до сих пор горели красным. – Я просто спущусь вниз. Проветрюсь. Возьму нам что-нибудь в баре. Загляну в ванную и малость освежусь. О'кей? – А. Ага, – Ник соображал это все не так быстро, как ему бы хотелось. – Это в ту ванную, в которой нет воды и спит мистер Аллен, ага? – Ник, хватит. Я не собираюсь принуждать тебя делать вещи, которых ты не хочешь. Но я немного… мне нужен небольшой перерыв, о'кей? – Нужно спустить пар, ага? – Ник захотел смочь испытать боль, просто чтобы больно укусить себя за язык. Нейтан почему-то молчал, устало глядя на него. Пятна на его щеках казались яркими, как от старого коробочного румянца, и сливались по цвету с сочным ожоговым шрамом. – Пожалуйста, не говори больше ничего, – наконец сказал он и взялся на запястье Ника, высвобождая руку. – Я прошу тебя. Иначе я тебя ударю. Ник подумал, что боль от прокушенного языка наверняка должна быть куда слабее, чем то незнакомое чувство, холодное и растерянное, сковавшее обе ладони. Он совершенно не был уверен в том, что делал, и был уверен в том, что совершенно точно стоило сделать это раньше, перехватив левую руку Нейтана, легшую на дверную ручку, своей правой. Следующим утром на ней, голой и лежащей поперек груди Ника, будут глубокие красные царапины. Следующим холодным утром Нейтан будет курить в кровати, закутавшись в его тренч, а на подкладке останутся подсохшие белесые пятна. Следующим утром Ник раздвинет его сильные бедра и первый раз узнает человека на вкус. Сухие губы, упругий и такой же сухой язык; Ник перехватывает пальцами левой руки напрягающийся нежно-розовый ствол, обвитый темной венкой. Пропускает неглубоко, чтобы скорее тесно и сухо подрочить набухшую головку ртом и нагревшейся рукой, чем сосать. У него нет своей слюны, и хотя весь язык уже в липкой и терпкой смазке Нейтана, кожа на скользящей в рот и обратно головке все равно темно-розовая от раздражения. Но Ник не слишком осторожничает, только ласково обхватывает влажный член губами и ладонью – и поживее водит ей туда-обратно, пока тот не еще тяжелеет и твердеет под пальцами. – Ага, давай рукой… – шепчет Нейтан. У каждого свои недостатки, как говаривалось в любимом фильме старины Ника, и в таких делах у Ника тоже есть один: они оба не хотели бы потом вычищать сперму из его глотки. Так что Ник отстраняется, обыденно и без выражения смотря снизу вверх, и мастурбирует его член левой рукой. Он не слишком опытен в этом тоже, но Нейтану нравится. Нейтан негромко постанывает и, нервно раскрасневшись, прикусывает свой указательный палец. У него много милых детских привычек – и много других. Он очень красивый, когда соскальзывает пальцами глубоко в шею, глухо стонет, закусывая ладонь, и его сперма льется по щеке Ника, стекая на губы. Ему нужно немного времени прийти в себя, и Ник продолжает гладить его подрагивающий и выталкивающий сочные белесые капли член, пока Нейтан не наклоняется, смешно фыркнув, и широкими движениями языка не слизывает свою сперму с его щеки. Ник тоже машинально облизывает край рта и слегка поворачивает голову, прихватывая хромированной рукой Нейтана за взмокший загривок. У его губ немного солоноватый, тянущий вкус. Ник бы без раздумий отдал руку целиком за то, чтобы почувствовать этот вкус так, как чувствует его человек. Только когда Нейтан прижимается лбом к его лбу и просто, без какого-либо повода сует разогревшуюся ладонь в рукав его перелатанного тренча, Ник думает, что все эти жертвы могут подождать еще немного. Раз уж его человеку он по какой-то невозможной, несуразной глупости нужен вместе с этой грубой и все время причиняющей ему боль рукой. Раз уж… Его человек часто замыкается в себе. Его человек молча трахает его на старом пыльном ковре, и по ожогам на его спине можно восстановить множество воспоминаний. Его человек смеется, если на его вжатых в спинку кровати руках остаются длинные шрамы. Его прекрасный принц задумчиво курит в кожаном пальто, а не чужом пончо, и улыбается с этой забавной щербинкой между зубами, только когда его видят другие. Нейтан Скотт явно не от мира сего. И, кажется, кое-что он тоже никогда не сможет объяснить. Нику нравится лежать головой на его пахнущем потом и спермой бедре, пока Нейтан неторопливо гладит его лоб. Они не улыбаются, не целуются, не дают друг другу милых имен, вообще не разговаривают и не делают каких-то еще таких вещей, которые делают счастливые люди в таких отношениях. Они не уверены в том, что делают. Они не уверены, что когда-нибудь смогут объяснить другому, как воспринимают мир вокруг себя. Они боятся того, что им на самом деле не о чем поговорить после секса. Они не уверены, что однажды не покончат с собой. И кто-то, кто начинает каждое утро с горячей яичницы, хрустящей "Бостон бьюгл" и плакатного поцелуя, после которого на выбритой щеке остается бледное пятнышко помады, мог бы сказать, что это все точно не стоит того, чтобы тратить время. Но если ты большую часть жизни перебивался куда меньшим, вполне можно предположить, что это даже очень неплохо для начала. Хотя знаешь, нет. Знаешь, нет, это весьма и весьма неплохо. Так что, если ты вдруг собрался что-то сказать… сверни-ка свою "Бостон бьюгл" так, чтоб она хрустнула, как этакая сахарная бомбочка на твоих белоснежных коронках, и засунь так глубоко, чтоб я видел только этот хренов горн, братец.