По справедливости

…Инна Андреевна увлекательно, как и всегда, рассказывала про Эйфеля и придуманную им башню. Петров слушал и улыбался, представляя, как гуляет по Марсову полю вместе с Васечкиным… ну, и с Машей, конечно. Погода была прекрасная, как в Геленджике, и башню можно было разглядеть до последнего ажурного треугольника. Пока Петров вглядывался в хитросплетения металлических линий, один из треугольников раскорежился во все стороны и потянулся к нему, разрастаясь на глазах и превращаясь в лицо Инны Андреевны, из волос которой торчали железные штыри, а левый глаз оставался треугольным, с дергающимся, как хомяк в тесной клетке, зрачком. — Петров! — закричала Инна Андреевна высоким, немного истеричным от спешки голосом. — Петров, вставай! Да вставай же, идея есть! — Кес ке се, Инна Андреевна? — пробормотал ошеломленный Петров. — Экскюзе муа, но… — Вставай, Петров! — еще громче закричала та и, схватив Петрова за плечи, стала трясти. — Ну! Петров моргнул и проснулся. — Наконец-то, — довольный Васечкин отпустил его и поднялся с края кровати. — Не добудишься тебя, когда важное дело. — Какое у тебя опять дело? — Петров сел на постели. Непроснувшийся мозг соображал туго. — Нас еще за прошлое не простили. — Что значит не простили? — Васечкин сорвался с места и забегал по комнате, размахивая руками. — Что мы такого сделали? Ну, ошибались. Но ведь намерения были хорошие! А значит, — он остановился и поднял палец вверх, — невиновны! Выдержав паузу, он присел обратно на кровать и заговорил уже нормально, по-будничному, блестя глазами и обрывая фразы. — Я тут подумал… Несправедливо выходит. Вот смотри, Петров, — мы с тобой подвиги совершали, прославляли имя прекрасной дамы. А дама что? Сидела и ждала нашего возвращения! — Вообще-то они нас искать поехали, — уточнил Петров. — Ну, если ты про справедливость. — Неважно. То есть мы для них все, а они только улыбаются и машут платочками. Это же несправедливо, разве нет! — его голос опять устремился ввысь. Иногда Васечкин чем-то напоминал комара. Нечасто, конечно, и совсем чуть-чуть. — Нет у Маши никакого платочка. — Неважно! Я хочу сказать — ну их, этих прекрасных дам. Сам подумай — ну какой толк от их прославления? — А что, нужен какой-то толк? — снова привычно уточнил Петров. — Я думал, это так, почетная обязанность рыцаря. Главное же — помогать людям. — Вот именно! — подпрыгнул Васечкин. — Так почему не делать это во имя каких-то действительно хороших людей? Подвиги надо совершать в честь рыцарей! Ры-ца-рей! Ясно? — Не-а. Как это? Рыцарь прославляет рыцаря, что ли? — Ну да! Это же логично, ты сам подумай! Ты делаешь что-то хорошее людям, а заодно сообщаешь им о другом хорошем человеке. Что ценного в информации о какой-нибудь там Маше Тобосской? Да ничего! Говорить надо о достойных! Пусть ими восхищаются! — Ну-у… может быть. И чье имя ты думаешь прославлять? Дасаева? Или Олега Попова? — Да их и так все знают. Надо быть ближе к народу! Я тут подумал… — Васечкин поправил покрывало на свободной кровати. — Вот ты, Петров! Ты же хороший человек? — Вроде да… — Хороший, хороший. И мой лучший друг. И книжки в библиотеку всегда сдаешь вовремя. Так, может, я буду тебя прославлять? — Ну не зна-а-аю… — Петров задумался. Было во всем этом нечто сомнительное. Вроде все по справедливости, но… — Как-то это странно. — Ничего и не странно. — Васечкин откашлялся и принял горделивую позу. — …И повелеваю вам отныне и повсюду прославлять имя доброго и славного Васи Петрова, отважного рыцаря и достойного человека! Ой нет: добрейшего и славнейшего, вот! — Он перевел дыхание. — Ну как? — Да вроде ничего… Слушай, Васечкин. А вот рыцари еще исполняли всякие пожелания прекрасных дам, и их слово было, ну, законом. С этим-то как? — Э-э… — Васечкин задумался. — Если по справедливости, то, наверно, стоит оставить… Это же традиция, верно? А блюсти традиции — долг всякого рыцаря. Ладно, Петров. Я согласен исполнять твои пожелания и слушаться тебя во всем. Но это только потому, что я верю — ты достойный человек и не будешь ограничивать свободу другого достойного человека! Так ведь? Так?! — Так, — пожал плечами Петров. Идея Васечкина была, как обычно, сомнительной и странной, но если можно будет запрещать тому падать в колодцы и драться с Гусем, тогда неплохо. Да и вообще приятно, когда тебя называют отважным и достойным, и Васечкин совершает в твою честь подвиг, а потом становится на одно колено и склоняет голову, пока ты повязываешь ему на плечо ленту своих цветов. Ничего так… Надо только ленту завести, ну и гербовые цвета. Где их берут, интересно? А еще Васечкин может играть для него на гитаре, петь, рассказывать всякие истории и притаскивать с речки полосатые камушки. Конечно, он и сейчас так делает, но сам по себе, а тогда это будет — для его рыцаря Васи Петрова. Красиво… — Ну так ты согласен? — нетерпеливо спросил Васечкин. Петров очнулся и яростно закивал. — Тогда, — торжественно объявил Васечкин, — отныне и во веки веков объявляю тебя рыцарем своего сердца… — Ты уверен? — перебил Петров. — Как-то это… по-девчачьи. Васечкин почесал затылок. — Да ладно, сойдет. Не изменять же традиции. …Объявляю тебя, Петров, рыцарем своего сердца, отважнейшим из отважных и справедливейшим из справедливых! Ну, что приказывать будешь? Петров выпрямил спину от нахлынувшей важности. — Приказываю, — сказал он. — Ложись спать. И до утра чтоб никаких новых идей. — Ладно, — Васечкин мгновенно юркнул под покрывало на своей кровати и свернулся калачиком. — А утром можно? — Утром можно, — разрешил Петров. Васечкин тут же уснул, утомленный реформированием рыцарских устоев, а Петров полежал еще немного, изучая его лицо, как будто не знал его наизусть. Потом и он незаметно заснул, но даже во сне продолжал чувствовать себя так, словно его назначили главным начальником над вселенной.