Во имя твоё

      — Что за безумие здесь творится?       Джерар, наверное, навсегда запомнит этот голос, раздавшийся будто из ниоткуда, удивлённо-возмущённый и немного растерянный. Ему не привыкать было слышать голоса, но этот казался особенным. Слишком живым для мрачных стен Райской Башни — но сейчас рядом точно не было никого живого.       — Что здесь творится? — повторил тот и затих.       До следующей ночи, когда Джерар, мечась в горячке кошмаров, звал то ли мать, которую не знал, то ли богов, которых позабыл, то ли единственное ныне божество, Зерефа.       — Очнись, дитя, очнись, — требовал призрачный голос, перекрывая шёпот пожирающей Джерара бездны — и он действительно очнулся. Сел на постели среди сбитых в ком простыней, пытаясь отдышаться и понять, что за сила посмела вмешаться в его «общение» с богом…       — Ты потерялся в лабиринтах своего разума, — смутная тень в изножье постели вдруг стала чётче, приняла облик юноши в старинных одеждах, и Джерар швырнул в него подушкой — та пролетела насквозь, а юноша только с сожалением покачал головой: — Что же такое творится в этой башне?       Джерар, скрывая обескураженность, фыркнул и скрестил руки на груди.       — Это не просто башня, это R-система, — объяснил он с оттенком гордости, хотя зачем ему объяснять что-то непонятному призраку — сам не мог бы сказать.       — Знаю. Но тут столько ошибок… Пойдём! — взмахнул рукой тот. — Я покажу.       Бродить глубокой ночью по лестницам и коридорам недостроенной Райской Башни, наверное, и вовсе отдавало безумием, но Джерару слишком хотелось доказать, что никаких ошибок нет, что он всё делает правильно. Пусть даже призраку.       Увы, тот исчез раньше, чем Джерар закончил говорить, захлёбываясь злостью и восторгом.       Он остался один в тёмной пустой галерее, и почему-то хотелось плакать.       Джерар так хотел доказать, что всё делает правильно — но следующей ночью призрак не появился. И через день, и через два…       Неделю строительство Башни продвигалось своим чередом, а он всё прокручивал в голове оборвавшийся разговор, вспоминал те фрагменты расчётов, о которых говорил ночной гость, прежде чем он перебил его, доказываю свою правоту.       Что, если он всё-таки не был прав?       Через неделю, когда призрак появился снова, Джерар готов был возненавидеть его за то, что посеял в нём сомнения. Но ненависть расплескалась о спокойное и мягкое:       — Не слишком-то вежливо с моей стороны исчезать посреди разговора, но, кажется, от меня это не зависит. Если не возражаешь, я хотел бы кое-что отметить насчёт третьего круга лакрим ядра…       Джерар, может быть, возражал, потому что ему всё ещё не нравилось, как призрак рассуждает о том, что он сделал неправильно, но искушение поговорить о проекте с кем-то, кто понимает, оказалось слишком велико. Все дети, что работали в Башне — о, они просто работали, ради великой цели, конечно, но на самом деле мало что понимали.       Он и сам, может быть, не понимал.       Откуда его собеседник знает так много, он не задумывался, и так же не задумывался, почему рассказывает уже о том, как они здесь живут, а не о системе и строительстве. Так получилось. Само.       — Тебе двенадцать, и ты здесь самый старший… — качал головой призрак, стоя у края лишённой ограждения галереи, над провалом в несколько десятков метров. Сырой и холодный ветер с моря, который заставлял Джерара плотнее кутаться в плащ и прятать ладони в рукавах, не шевелил ни встрёпанных чёрных волос, ни складок одежды. — Одни, сами по себе — так быть не должно. Я видел много войн, и войны множат сирот, но сейчас в Ишгаре мир.       Мир, война — Джерару не было до этого дела. Они сами по себе просто потому, что могут. Потому что им никто не нужен и ничто не нужно, кроме их цели. Кроме истинной свободы.       Ему больше ничего не нужно.       Но почему тогда он продолжает говорить с призраком несмотря на то, что уже озяб на ветру, и что злится на его слова?       — Что с того? — вздёрнул он подбородок. — Мы справляемся.       — Да, вы справляетесь, — голос ночного гостя был печален, как и глаза. — Удивительно видеть R-систему воплощённой в реальности. То, насколько вы сумели продвинуться, поражает. Но зачем это вам?       Зачем? Джерар удивился, что не говорил об этом раньше. Это ведь самое важное. Он правда не говорил?       — Чтобы воскресить Зерефа. Чтобы…       Он, наверное, навсегда запомнит болезненную улыбку на бледном красивом лице, которая заставила его осечься на полуслове.       — Вообще-то я не умер. Я, к сожалению, бессмертен.       Он поверил. Поверил сразу и безоговорочно, потому что в этом грустном юноше была некая невозможная сила — и надлом глубиной в бездну, и тьма за спиной, и тоска по несбыточному в глазах.       Не было смутного ощущения фальши, которое оставалось после его безумных снов.       (Ненависть — только к самому себе.)       Он, кажется, плакал, хотя считал, что разучился это делать, и Зереф оставался рядом — молчаливым присутствием, а потом сказал, будто извиняясь:       — Я никогда не умел утешать.       — Ты не должен меня утешать. Ты…       Джерар умолк, потому что не мог вот так, глядя в глаза, назвать его богом. Он не был божеством, этот бледный печальный парень в старинной одежде — мёртвый, живой, бессмертный — всё сразу.       Слишком настоящий для божества.       — Если ты не умер, почему ты призрак?       — Я не призрак, — уголки губ, кажется, дрогнули тенью улыбки. — Скорее астральная проекция. Полагаю, моё тело в данный момент спит. А я… если зовут так громко, трудно не откликнуться.       — Я звал тебя?       — Ты, кажется, строил эту башню «во имя Зерефа»?       — Да, но...       Во имя фальшивки.       «…я не знал, какой ты настоящий».       — Что будет дальше?       — Я мог бы научить тебя, как правильно настроить R-систему, но не стану этого делать. Мои ошибки уже не исправить. Однако я могу по крайней мере убедиться, что другие не повторят их.       Райская башня — ошибка.       Вся его жизнь — ошибка.       Джерар попросил тихо и беспомощно:       — Не уходи. Можешь уничтожить R-систему — я сам её уничтожу, если ты скажешь, — только не уходи.       Что у него останется, если призрак уйдёт? Теперь, когда он знает, что создание Райской башни не имеет смысла? Всё, что было у него кроме этого проекта, он уничтожил собственными руками. Как сказать остальным, что он ошибался? (Не только ошибался. Обманул.)       Ложь, ненависть и снова ложь. Бездна сожрёт его, стоит только отвернуться, стоит только закрыть глаза. Сколько ночей он протянет без сна?       Сколько?       Он никогда не будет свободен.       И всегда будет один.       Джерар, наверное, навсегда запомнит, как Зереф, невесомо коснувшись кончиками пальцев узора на его щеке, пообещал коротко и просто:       — Я не уйду.

декабрь 2018