With you infinity

- Хен, - слабым пищащим голосом куда-то в середину маленьких ладошек, потому что холодно пиздец, - холодно мне. Ну, он как бы даже и не просит вроде ничего: может чуточку внимания к своей персоне и теплые объятия, чтобы согреться, устроившись на размашистой твердой груди, свернувшись клубочком; немного взглядов, обращенных только на него, а не его руки в патлах Сокджина, запутавшиеся и смотрящиеся там излишне правильно. Слишком так, как надо, поэтому Чимин и скулит жалобно, выдыхая себе в руки теплым воздухом из груди. Пиздец конечно у него запросы, да, приехали. И как бы все, а получает ни-ху-я. - Возьми, - Намджун снимает с себя бордовую толстовку, всю такую в его стиле а-ля недоармейском и просто недопонятым обществом, протягивает на расстоянии вытянутой руки сжавшемуся от холода в комочек Чимину, - теплее станет. Чимин должен возразить, и «оставь себе, ты же замерзнешь!», но слова застревают прямо в горле, а ручки уже послушно тянутся к бордовому мешковатому куску ткани. Холодно же, да и вообще. Пахнет от толстовки слишком по-намджуновски, чтобы вот так просто из-за порыва блядского благородства взять и не взять ее. Чимин в ней утопает в прямом смысле как в океане, можно рассекать теплую махровую ткань подкладки широким брасом, но все, что Чимин делает - это прижимает толстовку максимально к себе, вдыхая и улетая от этого безумного аромата далеко в Эльдорадо. Намджун ржет, ведь смешно же, а к Намджуну присоединяется Сокджин, обнимая того со спины. Голова на плече, Чимин порывисто позволяет себе шальную мысль, что Намджун дал толстовку ему (не Сокджину и не Хосоку), так что все, решено. Толстовку он эту возвращать не будет. И ведь реально не возвращает же, надевая иногда - постоянно - по ночам и сбито вдыхая в легкие такой отравляющий запах ни капельки не его Намджуна. Он кайфует, а Ким и не требует свою безмерку обратно. Чимину она доходит практически до колен, что ему нереально доставляет и ну до коликов в животе хочется. Он и сам не особо замечает, как дрочит в этой толстовке, зажимая кулаком рот, а потом и кончает тоже на нее. Блять. Полеты на луну и обратно, что обламывает всю дальнейшую эйфорию от такого вот своеобразного наркотика, продолжаются недолго, потому что толстовка, сука такая, запах теряет. Ее приходится стирать - разводы спермы водичкой не оттираются, а после этого реально все. И нет больше Намджуна в теплых, влажных объятьях Чимина по ночам, есть только Чимин в объятьях Чимина. Неполадки какие-то. Ломка нереальная, поэтому три часа ночи, и он не спит, а стоит в проходе у намджуновой комнаты, ожидая, когда дверь с нескромным зевком во весь рот откроют. Намджун домашний, в растянутой майке и сонный, потирает глаза. - Намджун-хен, я тут хотел тебе толстовку вернуть, - протягивает ещё теплую от собственного тела бордовую, - помнишь, ты мне ее одолжил месяц назад? - А-а-э, да, помню, спасибо, - вряд ли, конечно, но толстовку он принимает. Чимин все еще стоит в косяке двери, не давая ту самую дверь закрыть, и уйти досматривать прекрасный сон про полученную на премии награду или что там Намджун видел. - А можешь, - мнется, смотрит в пол, говорит практически себе в ключицу, - одолжить мне ту, которая на тебе сегодня была? Намджун не спрашивает зачем, просто снимает брошенную кофту со спинки стула и отдает Чимину, который радостный и чуть ли крылышки из лопаток прорезаться не начали. А Чимин все, у него нега расплывается в душе. Неважно, что пальцы Намджуна в мягких блестящих (фу, бесит) волосах Сокджина, а голова последнего на намджуновом плече смотрится совершенно правильно. Главное, что Намджун его по ночам обнимает.