With you infinity

Юнги почему-то не удивляется, когда с утра обнаруживает кровать пустой. Ему не холодно. Не одиноко. Даже нет настроения, чтобы поплакать скуляще от того, что в собственной жизни творится какая-то несусветная хрень. Юнги просто открывает глаза, смотрит немного размылено на желтеющий в пробивающихся лучах потолок. Промаргивается. Смотрит еще, просто вот так. В голове подозрительны белый шум. Потом проводит по лицу рукой, но ничего не меняется. Чего ждал, дебил конченный? Много чего. Но все как-то... как-то зря, наверное. А потом Юнги слышит, будто на кухне что-то грохнуло. Ну, так, чисто как признак чужого присутствия в это одинокое утро. Юнги закрывает глаза, говорит себе - нет. Только попробуй. Но сердце уже, сука, предательски выпрыгивает за ребра, что оставаться _вот так_ нет никаких возможных сил. Юнги вскакивает позорно, почти не дышит, стукается о дверной косяк и лишь бы. Лишь бы, пожалуйста, хоть раз, пожалуйста, ну можно. Можно, чтобы вместо пустоты было тепло-тепло, ну или хотя бы просто - было. Юнги впивается пальцами в деревянную рею и его белые такими тупыми синонимами к черному косяку. А ты чего ждал-то? Юнги в последнее время чудовищно не хватает самоиронии, чтобы посмеяться над самим собой. Просто совсем не смешно. Разворачивается, плетется обратно. Потом уберет. Кот бежит за ним, его морда вся измазана растворимым кофе, чихает. - Так тебе и надо, сука пушистая, - вот без понятия, кому Юнги говорит. Себе или коту. Заворачивается обратно. Отсчитывает собственные удары сердца. Но это так, просто для виду. Все подозрительно мимо. Чимин вообще-то всегда счастливый до пизды, но когда приходит сегодня - Юнги открывает дверь, чтоб его, опять с этим комом в горле (блять, нет), Чимин как-то не радостно. Ни в одной улыбке. Ни в одном слове. Он скидывает обувь, смотрит вопросительно на размазанный котом по полу растворимый кофе и немой вопрос. Юнги делает вид, что не понимает. Говорит, уберу, не парься. Говорит, что-то лень было с постели вставать. Много чего еще говорит. Чимин кивает на все, но нет. Выебанного Юнги достаточно легко определить, потому что после у него на лице как фарфоровая маска, что по классике, что все как всегда. В основном дерьмово. Не в основном - тоже. Чимин вообще нормально, улыбается там, зовет куда-то чисто для галочки, что пытался. Не комментирует. Следов чужого присутствия в квартире нет, но они есть в Юнги. И Чимин грызется изнутри, он ведь жертвенность за друзей и кровавый маскар тем, кто их обидит, но Юнги никто не обижает. Так, тихо и подозрительно, что он сам себя. Этим долбанным Намджуном. Чимин молчит про это, но для Юнги его взгляды с подтекстами хуже слов. Сказал - был бы повод накричать, поругаться, съязвить. Хоть на кого-то, хоть что-то в защиту себя самого. Он ведь не конченный, совсем нет, просто, кажется, чуточку по тупой классике безответно влюбленный. - Пойдем в парк, а? Давай? - Юнги поднимает на Чимина взгляд, а у того такой серьезный, что только в петлю. Эта серьезность появляется неожиданно - почти всегда, когда Намджун растворяется в воздухе, у Чимина чуйка, серьезно, - Юнги ее ненавидит. Чимин никогда не говорит - перестань; Чимин никогда не просит закончить эту игру; Чимин никогда не умоляет прекратить заниматься этим гребаным воняющим самоуничтожением; Чимин смотрит своим насквозь серьезным, что мурашки по коже и, правда, правда-правда, лучше бы говорил. - Может, завтра, - не ебаное «нет», но оба паскудно знают, что все это означает. Потому что у Намджуна - Сокджин. А у Юнги - Хосок. И одно разбитое сердце на них двоих (просто Юнги не говорит, что его разбито не потому, что Хосок сказочно влюблено обнимается с Чонгуком в столовке, и не потому, что Чонгук ставит ему засос прямо по линии челюсти - чтобы видно было всем; Юнги просто не говорит, что его разбито потому, что у Юнги - Намджун, а у Намджуна - Сокджин). Намджун не звонит неделю. Потом не звонит две. Под конец месяца Юнги срывается сам, пишет «приедешь?» и не выпускает из рук телефон, пока не получает заветное «конечно» пиликнувшим ответом. Каким-то тупым приговором, если совсем на чистоту. Намджун на его пороге красивый до жути, в своем этом непонятом андерграундом стиле, с художественно хаотично разбросанными прядями, в противно мигающем свете подъезда они кажутся настоящим серебром. Весь такой идеальный. Юнги хочется наклониться и провести по ним, как он делает, когда думает, что Намджун спит (Намджун не спит), но Намджун трясет пакетом шелестящим, улыбается до ямочек, и Юнги не может сдвинуться с места. Проходят на кухню, а у Юнги, кажется, глухая истерика. Ебаный месяц. Они нажираются опять в какие-то совсем уж сопли, ну так, из выдуманной причины, потом лежат долго на кровати. Юнги закидывает руки на Намджуна - пальцы в замок, тот пихается на поудобнее локтями и это, знаете ли, больно. Все это одно сплошное. Юнги утыкается горячей щекой в его голое плечо и хочет сбежать. Только чтобы никогда больше в его жизни не появлялся Намджун. Намджун только хмыкает сам себе о чем-то под нос, и у Юнги такая нежность, что давить ее как последнюю паскудную суку. Это - не твое. Посмотрел, но руками не трогать. Если ведь Намджун откроет рот, то Юнги никогда и ни за что. Самым паршивейшим образом, потому что не может. Да он и сейчас-то... сможет? Вряд ли. А вот Намджун очень даже. И Юнги хочется сказать: у меня все очень плохо; хочется еще: из-за тебя, Намджун. Хочется крикнуть: уходи из моей чертовой жизни навсегда. Но Юнги знает, что Намджун бы ушел и так (его не было гребаный месяц). К Сокджину. Но у Сокджина - Тэхен. А у Намджуна - Сокджин. Эта ебаная драма его когда-нибудь убьет и очень бы хотелось не проснуться завтра. Но Юнги просыпается. Лежит долго-долго, сам себе говорит неубедительным тоненьким голоском «ну правда, прекрати уже» и не может. Юнги почти смешно - нехорошо так смешно, паскудно. Совсем. Он открывает глаза. Вцепляется в этот долбанный серый потолок так, что они слезятся и краснеют. Потому что не моргает почти пять минут (конечно). Ему даже не надо поворачиваться. Он так погано мечтает хоть раз проснуться раньше и посмотреть, как неловко Намджун будет натягивать ботинки, ища какую-то тему для разговора, или вообще просто молча кивнет, мол, пока, отчаливаю, и захлопнет дверь. Но для этого Юнги надо не спать всю ночь и не пить - в компании Намджуна это практически кощунственное преступление правил. На кухне гремит что-то. Юнги ненавидит себя. Так, гремит в стиле фантомного чужого присутствия. Юнги неотрывно смотрит в потолок. Ему хочется верить. Так сильно хочется. Всегда хотелось. Просто, пожалуйста, хоть разок за эти два ебаных года, чуть-чуть. На полсекунды. Юнги ведь конченый, дурак, тряпка и мазохист, все по собственной воле и приговором. Юнги ведь знает - не его. Но так отчаянно... блять, пожалуйста. Юнги ведь просто хочется, чтобы для Намджуна север был стрелочкой на него, а не на Сокджина. Потому что его собственный - всегда на Намджуна. Точно ебаная драма, а он в ней главная актриса. Юнги, конечно, когда-нибудь ему все расскажет. Может, года через два, еще сверху. Намджун моргнет - тоже несколько раз, чтобы так ничего не поменялось - и все нещадно поломается. Юнги будет сдохнуть нужно в несколько раз больше и он даже да. Ведь так хочется верить. Пожалуйста. Почему нельзя хотя бы один разок. Юнги путается в одеяле. Оттряхивает его кусок с ноги, хватаясь на стену, никогда не признается - бежит, от собственной комнаты по коридору и к черному дверному косяку. В его маленькой квартирке собирает все углы, но это так, какими-то совсем неубедительными фантомными ударами, даже не обращает внимания. Это... Это правда очень больно. Юнги надо купить новую бутылку виски или купить нового кота.