***
Они ужинают, переговариваясь мало, да и то почти шёпотом. Прятки с миром давно кончились, а старые привычки до сих пор заставляют их даже думать осторожно, без лишних эмоций. После они включают радио. Пока Дима моет посуду, Арсений прибирает рабочий стол, проверяет воду и записывает показания счётчика. Протирает пыль, намеренно обходя стороной каминную полку. Они никогда не разжигали камин и ещё долго не смогут это сделать. У обоих стойкая аллергия на огонь. Освободившись, они садятся рядом с магнитофоном и ловят случайную волну, где играют старые хиты, не навевающие воспоминаний. Дима делает вид, что поглощен книгой, но уже минут пятнадцать держит ее перевернутой и смотрит в никуда. Арсений ничего не говорит. Ему ли не знать, о чем можно думать с таким выражением лица. Вместо этого он размышляет над вещью, которая с момента их приезда лежит нетронутая. Доставать ее, видеть её — определённо плохая идея, но мужчина ничего не может с собой поделать. Хочется хотя бы прикоснуться к ней. Ещё разок, последний. Арсений подходит к шкафу и несмело его открывает. Дима вздрагивает, улавливая движение извне, и поворачивается в сторону шума. Взгляд его становится осмысленнее и яснее. Арсений достает из глубин ящиков фотоальбом. Усаживается на ковер и ждет. Ждет, пока буря внутри Димы уляжется. Ждёт, пока он даст безмолвное согласие на дальнейшие действия. Слышит рваный выдох и принимает его за ответ. С их кончины прошло без малого два с половиной года. Арсений посчитал, что им с Димой нужно прийти к смирению, отпустить всё то, что тяжёлым грузом висит на душе. Он открывает первую фотографию и видит четырёх веселых парней. От снимка несёт чужеродным счастьем. В Арсении зарождаются сомнения. Огромные сомнения. А не разорвать ли это всё к чертям собачьим? Арсений борется с собой, плотно сжимая губы. Кричать хочется неимоверно. Дима видит его мучения, смутно осознает их мотивы, но как помочь не знает. Дима врач не по профессии, а по стилю жизни. Собственная бесполезность душит его больше, чем он того желает. Но в случае Арсения любая медицина бессильна. Он жалости к себе не любит, предпочитая вариться в собственном соку до последнего. Поэтому Дима идёт иным путем. Он спускается на ковер, мягко отбирает альбом и листает. Натыкается на какую-то фотографию, не выдерживает и тихо смеется. Арсений давно не слышал его искреннего смеха. Ход его гнетущих мыслей приостанавливается, и мужчина большими удивленными глазами смотрит на друга. Ты правда смеешься? От этой простой, такой естественной реакции ему становится легче, и он находит в себе силы взглянуть на фотографию. Тут же волна негодования захлёстывает его с головой: на фото Арсений самовлюблённо подмигивает своему отражению в зеркале. — Кто посмел за мной подглядывать? — возмущается он, и Дима снова прыскает. — Я, — говорит довольный собой Дима. — Ты вошёл в гримерку, не поздоровавшись. Я понял, что ты меня не заметил, но решил на всякий случай обидеться. Сижу, тоже ничего не говорю. И тут ты начинаешь распевать отстойные девчачьи песни, кривляться перед зеркалом…кто тут устоит? — Никому уже нельзя верить, — бурчит Арсений, обнимая ноги. Дима улыбается и переворачивает страницу. Улыбка тут же спадает с его лица. На фотографии Сережа сидит на скамейке, весь обмазанный какими-то разноцветными красками, и щурится на солнце. Кадр смазанный, сделанный будто впопыхах. — Это было накануне. Он предложил переехать к нему, и я согласился. В тот же вечер на радостях пошли на какой-то фестиваль, где красками друг в друга бросаются…— Дима мягко касается фотографии кончиками пальцев. — Так и не съехались. Диму будто ударяет электрическим током, и он поспешно убирает руку. Арсений наклоняет голову, рассматривая умиротворённого Серёгу. С каждой секундой Арсений всё больше утопает в болоте вязких, отвратительных ощущений. Он вдруг понимает, что всё это время ошибался насчёт Димы. У Димы табу на Матвиенко. Он никогда не говорит его имя вслух, не упоминает в разговорах, не воскрешает в памяти совместные моменты. Он может с большим трудом произнести имя Шастуна и бросить о нём пару слов, но остальное будто вырвано из его сердца, как какой-то сорняк. На их похоронах Дима не выказывал печали, а заготовленная им речь была суха и безвкусна. Дима был первый, кто начал организовывать все эти мероприятия. Первый, кто окунулся в обыденность после трагедии. Арсению иногда казалось, что Дима совсем не скорбит о тех, с кем поклялся быть до конца. Ошибка, глубокое заблуждение. Арсений так слепо упивался собственной эмоциональностью, что не увидел главное — это и есть страдание. Дима такой человек. Он не будет биться в истерике или плакать навзрыд. Его печаль — тихая холодная река. Она льётся по его венам и убивает изнутри, но никогда не вытекает наружу. Он собрал себя по частям, потому что другие этого не смогли. Он и правда любил их. Искренне, всей душой, каждой косточкой. И любит до сих пор, в этом вся проблема. Арсений закрывает альбом. Дима не сопротивляется. Он выглядит изнуренным, как будто просмотр фотографий стоил ему невероятных физических усилий. Парни сидят плечом к плечу и смотрят прямо перед собой. Они делят одно горе на двоих, но легче не становится. На стене шумно тикают часы, за окном барабанит дождь. В доме молчание. Наконец Дима отмирает. — Пожалуй, пора спать. — Ты прав, — отвечает Арсений после секундной паузы. Они встают, поднимаются по лестнице на второй этаж, желают друг другу доброй ночи и расходятся по разным комнатам.***
Два года назад Антон и Сережа погибли в пожаре. Ходили слухи, что кто-то из них ринулся спасать ребёнка, но это маловероятно. В их смерти не было героизма. Они умерли нелепо, бессмысленно и слишком рано. Месяц после происшествия был самым тяжёлым, самым душераздирающим временем в жизни близких, друзей и родственников. Многие из них имели достаточно много связей, чтобы в сети повременили с официальным заявлением о кончине. Никто не был готов встретиться лицом к лицу со состраданием миллионов посторонних людей. Несколько месяцев проходят в похоронах, слезах, попытках суицида, слезах, обещаниях и клятвах. Арсений и Дима становятся опорой друг другу: через полгода они оба могут встать на твердых ногах и выдержать несколько часов в присутствии других людей. По мнению общества, Антон и Сережа до сих пор находятся в отпуске где-то на юге. Долго так продолжаться не могло. В один день к Диме приходит осознание — надо уходить. Дальше они работать не смогут. У них нет сил, да и со стороны это будет выглядеть ужасно. И тогда рождается план, на который они с Арсением потратят больше года. Это неправильно. Невежливо, неэтично и много других некрасивых слов на «не». Но видит бог, по другому было нельзя. Они скрыли факт гибели своих друзей. Заходили с их аккаунтов, выкладывали старые фото. Отвлекли внимание публики, объявив о закрытии «Импровизации». Пока общественность шумела этой новостью, впахивали как ненормальные, забывая себя и свою боль. Жили впроголодь, лишь бы отложить как можно больше денег. Паша помогал как мог — пропихивал их везде и всюду, отправлял работать ведущими на корпоративах высокопоставленных лиц. Изображать веселье стало невероятно трудным, но повседневным делом. Многие замечали их неестественное поведение, но связывали это с ссорой внутри знаменитого квартета. Давние зрители считали, что раскол произошёл по вине Арсения и Димы. Слишком часто они мелькали на экранах и раздражали нервы. Это сыграло им обоим на руку: после того, как карты были раскрыты, их отрешённость выглядела правдоподобно. Они заработали столько денег, что им хватило бы на две жизни вперёд. Однако через полтора года пришлось оставить работу в срочном порядке: произошла утечка информации, публика заволновалась. Родственники тут же разъехались по дальним городам и странам, в интернете заработали подкупленные СМИ. Предполагалось, что Антон и Серёжа умерли две недели назад. К тому времени, когда начался информационный шторм, Арсений и Дима собрали немногочисленные пожитки, сели в машину и навсегда покинули столицу. По данным из сети, в этот момент они находятся в центре Москвы на похоронах, произносят речь и во всеуслышание скорбят об умерших. Заранее сделанные видео и тексты размещают другие люди. Они же отвечают на бесконечный поток соболезнований. Постепенно эти люди сократят активность. Ни Арсения, ни Диму не будут искать там, где они находятся сейчас. Про четверых импровизаторов забудут, как будто их и не было. Помнится, Дима вдавливал педаль газа на полную, стараясь как можно быстрее пересечь границу московской области. Рядом сидел Арсений. Выглядел он неважно, но бодрился как мог. Оба думали, что поступают отвратительно. Оба думали, что по-другому бы не смогли. Не смогли бы переживать этот ужас дважды, слышать, видеть, чувствовать боль других людей, делить с ними личное горе. Когда для них все уже закончилось, для остальных все только начиналось. Ехали они долго, почти неделю, останавливаясь в паршивых мотелях. И когда наконец добрались, оба почувствовали облегчение. Они думают остаться здесь так долго, как смогут. Они не думают о том, что будет после. Оба уяснили раз и навсегда: после может и не наступить.***
Арсений просыпается, когда за окном щебечут первые птицы, а часы упрямо показывают пять утра. Арсений не старается заснуть — бесполезно. Он выходит на балкон и потягивается. Воздух влажный и пахнет озоном. С первого этажа доносится приятный аромат кофе. Арсений спускается вниз и застает Диму за странным занятием: он напевает легкий мотив неизвестной песни и пританцовывает у плиты. Арсений видит такое впервые и хитро улыбается. В голове зарождаются сотни подколов, но ни один из них не произносится вслух: Арсений не хочет испортить такой редкий настрой. Он громко топает ногами по лестнице, чтобы Дима успел сориентироваться и принять свой обычный хмурый вид. Они завтракают под трещание телевизора в гостиной: пьют кофе с сухим молоком и говорят о всякой ерунде. Сегодня им надо съездить на рынок за провизией и некоторыми инструментами — Дима хочет привести в порядок теплицу. Они неспешно собираются, берут из общей шкатулки наличные и едут в ближайшую деревню. По пути им встречаются редкие дома, холмы и деревья. Справа мелькает поле, и Дима почему-то останавливается возле него, съезжая на неровную, покрытую песком дорогу. Арсений поднимает брови в недоумении и смотрит на друга, ожидая хоть какого-то объяснения. Тот пожимает плечами. — Здесь никого не бывает. Кричи сколько хочешь, — на полном серьезе говорит он и поправляет очки. Арсений усмехается без особого веселья и мотает головой из стороны в сторону. — Дима, ну в самом деле, это же была метафора, — абсолютно неубедительно отвечает он. Дима не настаивает. Жмёт на газ и едет дальше. Деревня встречает их неожиданным праздником. Всюду толпится народ, открываются ларьки с очаровательным барахлом. В центре всех событий группа профессиональных деревенских танцоров неритмично отплясывает под попсовую музыку. Парни переглядываются, но ни один из них не знает, что происходит. Они паркуют машину в отдалении и ловят первого прохожего. Оказывается, сегодня у деревни юбилей — решили отметить с особым размахом. По дороге на рынок ребят подхватывает разноцветное людское течение и уносит в разные стороны. Какое-то время Дима еще видит темную макушку своего высокого друга, но потом его самого толкают в противоположную сторону. Он пользуется случаем и плывет на поиски спелой клубники, к которой неравнодушен с детства. Рынок шумит, ругается, смеётся и торгуется. На старой маленькой сцене в отдалении ведущий проводит конкурсы, и Дима краем уха слушает его речь. Слышит сильный диалект и абсолютное неумение вести мероприятия. Арсения это должно повеселить. Как только эта мысль приходит ему в голову, по всей деревне раздаётся звонкий голос Попова. Дима усмехается. Он знал, что однажды этот день наступит. Дима завершает свое путешествие по сказочному торговому пути, относит пакеты в машину и возвращается к толпе. Арсения он находит на сцене с микрофоном в руке и блестящими от восторга глазами. Ведущий беспрепятственно передает ему все обязанности, и теперь всё внимание сосредоточено на красивом мужчине, который с энтузиазмом рассказывает истории из жизни. Арсений шутит, и толпа хохочет, сгибаясь пополам. Дима встает поодаль, чтобы иметь лучший обзор, и улыбается. Что бы Попов ни твердил, а слава ему нужна как воздух. Арсений скучает. Скучает по бурным аплодисментам, по восторженным крикам, по смеху зала. Скучает по сцене, которая дрожит и вибрирует под ногами от его прыжков. Скучает по гастролям, работе и отстойному кофе в аэропорту. И вместе с тем Арсений не может — не смеет — вступить на сцену без внутреннего содрогания. Значимая часть его души похоронена за много километров отсюда, как и часть его, казалось бы, бесконечной энергии. Он двигается так же плавно и красиво, но намного медленнее, чем раньше. Арсений больше не светит как яркое солнце, не улыбается в любой ситуации, не делает сумасшедшие вещи. Тех, ради кого стоило быть Арсением Поповым, самым безбашенным импровизатором в мире, больше нет в живых. Арсений — это взрыв, яркая вспышка, это замыкание в электрической цепи. Только сейчас он, кажется, перегорел. Дима чувствует то же самое. Но если Арсений впервые за жизнь опустился с небес на землю, то у Димы она впервые ушла из-под ног. Он ощущает себя в постоянной невесомости, растерянности. Как будто потерял ориентир и вслепую ищет дорогу вперёд. Как будто в одно мгновение потерял самую светлую любовь и самую крепкую дружбу. И Арсений… …ведёт себя как полнейший придурок! — Дима, в самом деле, поднимай свою задницу на сцену, — Дима отвлекается от размышлений в тот момент, когда Арсений призывно машет ему рукой. К своему неудовольствию Дима чувствует, как внутри вспыхивает былой азарт. — Давай же, иди ко мне! — Ты не в моем вкусе, отвянь, — громко говорит Дима и делает вид, что смущён. Толпа хихикает. — Ой, да не рассказывай, — Арсений играет бровями и ухмыляется. — Я слышал, как ты шептал мое имя во сне. — Во-первых, это был кошмар. Во-вторых, хватит смотреть, как я сплю, — Дима пробирается к сцене и запрыгивает на нее одним ловким движением. — В третьих, чёрт с тобой, дайте ещё один микрофон. Время устроить… — ВЕЧЕРИНКУ-У! — орёт Арсений, и Дима смеётся. Парней мало кто узнает, но они чувствуют себя «как дома». Толпа хлопает в ладоши и радостно улюлюкает, предвкушая неплохое шоу. И импровизаторы не разочаровывают. Со скрипом вспоминая приемы и техники, они начинают довольно вяло, но к середине разогреваются и входят во вкус. Их купают в аплодисментах, и уходят они только после того, как у Димы садится голос. На радостной волне они принимают решение побыть здесь «еще немного» и в итоге остаются до вечера. Бредут по ночной улице абсолютно счастливые и довольные. Вокруг сплошная романтика: зажигаются разноцветные гирлянды и фонарики, льется теплый свет из открытых окон, откуда-то пахнет сладкой ватой. Арсений думает, что Антону бы здесь понравилось. И он чувствует его присутствие. Вот он — в мыльных пузырях и рассыпанном по асфальту конфетти. В темном небе и ярких звёздах. В цветных лампочках и мотыльках. В отражении очков Димы. В колокольчиках на открытых дверях. В браслетах и кольцах, с которыми Арсений не расстается ни на минуту. В сердце и лёгких. Он рядом. Он всегда рядом. Арсению приходится остановиться и глубоко вздохнуть. Дима терпеливо ждёт, пока Арсений придет в себя — такое с ним чуть ли не каждый вторник. Арсений смотрит на него и нервно улыбается. — Дима, — шепчет он, — отвези меня. Туда. Дима кивает.***
Поле погружается во тьму. Окружающий его лес стоит в легкой дымке, высокая трава колышется на ветру. Вдали слышны голоса, музыка и танцы, но здесь всё молчит. Арсений долго бредёт к середине, опустив глаза. Зелень достает ему до пояса, и он проводит рукой по верхушкам растений. Затем останавливается, поднимает голову и смотрит на ясное звёздное небо. Кричит. До боли, разрывая глотку. Ему не хватает воздуха, он падает на колени, но продолжает кричать. Выпускает все, что хранил в себе эти годы, что держал в стальной клетке под замком. Сила его голоса и вполовину не передает того, что он ощущает. Дима стоит на обочине у машины, скрестив руки на груди. Его тоже лихорадит. Ему кажется, что знакомые сильные руки обнимают его со спины, и он боится спугнуть наваждение. Крик продолжается несколько минут, а потом резко прерывается. Арсений падает лицом в землю. Дима вздрагивает. Отчего-то ему кажется, что Арсений сейчас может взять и умереть. Абсолютно бредовое предположение заставляет его сорваться с места и побежать, не смотря под ноги. Паника подгоняет его, и рядом с Арсением он приземляется резко, прямо на колени. Арс не двигается. Дима хватает его за руку, намереваясь проверить пульс. В этот момент Арсения пробивает мелкая дрожь, и на Диму с головой накатывает облегчение. Жив. Дима садится на землю и тянет Арсения на себя. Тот падает в его объятья мертвым грузом и содрогается в беззвучной истерике. — Ну хорош, — шепчет Дима и гладит его по спине. — Разнылся тут, горе луковое… Арсений цепляется за его кофту, утыкается носом в шею и протяжно воет. Дима качает головой и цокает языком. Он говорит. Говорит много и несуразно обыденно. Говорит, что сейчас они придут домой, сделают себе чай и съедят целый тазик клубники. Говорит, что купил какую-то очень глупую настольную игру и обещает, что если Арсений разберётся с правилами с первого раза, то может неделю не мыть посуду. Он говорит, говорит, говорит, и это действует успокаивающе. Арсений перестает всхлипывать и затихает, вслушиваясь в пустую болтовню. Ему тепло и надежно в этих объятиях, несмотря на то, что вокруг холодает. Они не знают, сколько просидели так, но когда приехали домой, стояла глубокая ночь.***
Неделя за неделей, и Арсений все больше замечает, что Дима становится для него родным человеком. Его забота совершенно не лечит душевные раны, но заставляет забыть о них на какое-то время. Дима не антидепрессант, но прекрасное болеутоляющее. После случившегося они оба искали уединения, но избегали одиночества. Одиночество поглотило бы их, убило бы наркотиками или алкоголизмом. Уехать сюда было лучшим решением. Этот дом как перевал. Кратковременная остановка, часовая пересадка между разными рейсами. Рано или поздно что-то да нагрянет, заставит пойти дальше — это же жизнь. Но Арсений не переживает. Вместо вечной пустоты в душе теперь вечный покой. Он заберёт его с собой и будет таскать повсюду. Арсения совершенно ничего не беспокоит. Разве что бессонница. Уже месяц он спит урывками и видит одни кошмары. В тайне пьет успокоительные и травяные настойки, которые не помогают от слова совсем. Он не хочет волновать друга лишними проблемами. Он не ребёнок, сам разберётся. Только вот всё больше хочется пожаловаться кому-нибудь на монстров под кроватью. Рядом нет Антона, который бы в шутку погладил его по голове и потрепал за щеку, приговаривая, что это ерунда. С Антоном любая проблема была «ерунда»: пустяк, отличный источник для веселой истории. Очередное приключение, которое они переживут, держась за руки. Рядом нет Сережи, который бы если не помог, то хотя бы выслушал. Иногда Арсению бывает тоскливо от невозможности поговорить с ним по душам. Рядом только Дима. Дима обладает хирургической выдержкой — его руки никогда не дрожат. Однако на запястьях синяки и порезы, потому что «случайно», «так вышло», «нож первый начал». Арсений слышит иногда сильные одиночные удары по стене в соседней комнате. Дима молчит, и Арсений молчит в ответ. Терпит довольно долго, а одной ночью задыхается от привкуса гари на своем языке и думает, что это край. Он тихонько крадется по коридору, доходит до закрытой комнаты Димы и стучит. Никто не откликается. Тогда Арсений приоткрывает двери и заглядывает внутрь. Дима спит — необычное зрелище в три часа ночи. Арсений минуту мнётся у прохода и решает уже уйти, когда слышит хриплый голос позади себя: — У врачей отличный слух и чуткий сон, — сонно бормочет Дима. — Если ты думал, что ходишь как мышь, я могу тебя разочаровать — звук ближе к слону в подковах. — Слон в подковах, — эхом повторяет Арсений. — А говорят, я странный. — Не я хожу ночами по дому с бледным лицом и пью ромашку в надежде на крепкий сон. — Ты знал? — А ты скрывал? Заходи уже. Арсений закатывает глаза и с опозданием понимает, что в темноте этого не видно. Он послушно проходит и садится на краешек кровати. Ему жутко неловко, и он не знает, что делать дальше. Дима обречённо вздыхает, одной рукой приподнимает одеяло, а второй хлопает по месту возле себя. — Сказку рассказывать не буду, даже не надейся, — говорит он, закрывая глаза. — Уверен? — смущённо спрашивает Арсений, имея в виду ситуацию в целом. — Нам ли с тобой привыкать спать с мужиками, — хмыкает Дима. Арсений ложится, укрывается одеялом и старается успокоить сердце, которое бьет набатом. В их прошлой жизни бывали случаи, когда приходилось чуть ли не вчетвером на одной койке тесниться. Но тогда всем было совершенно не до сна. Либо они — да простит его Серёга — выпивали, либо играли в дурацкие игры. Но тут было совершенно другое. Его лучший друг делил постель с Димой. Ощущения… довольно странные. — Кошмары или просто не спишь? — интересуется Дима. — И то, и другое, — говорит Арсений. Арсений подвигается ближе, и Дима машинально обнимает его, но тут же отстраняется. — Тьфу, — бурчит он, — извини, привычка. — Что, не можешь удержаться от такого красавца, как я? — лукаво спрашивает Арсений, с трудом сдерживая улыбку. — Не льсти себе. Я представил другого на месте тебя. — Получилось? — Не очень. С другим мне постоянно хвост мешал, да и рост у тебя неудобный. — Могу сказать то же самое про твой. К тому же мой другой постоянно толкал меня к краю кровати своими длинными конечностями. — И забирал половину одеяла, аргументируя это тем, что «ну ты же меня любишь»? — Да-да! Но мы с тобой не такие, да? — Не такие. У нас все очень уважительно и без рукоприкладства. — У нас, так сказать, кровать выдающихся джентльменов. — Какой же ты тупой… Они замолкают. Через какое-то время он слышит тихое сопение Димы и незаметно для себя проваливается в сон. Арсений не вылечился от бессонницы. Дима не волшебник, а стоматолог. Но всё равно каждый раз, когда Арсений выныривает из очередного бреда с осознанием, что снова потерял их, он без сомнений идёт к Позову. Тот уже не просыпается, когда кровать скрипит и продавливается под весом чужого тела. В полудрёме он обнимает Арсения со спины, стараясь защитить от невзгод. И это работает. Не всегда, но работает.***
Как-то раз они даже целуются. Происходит это случайно, по пьяни. Они сидят у телевизора и смотрят старые выпуски «Импровизации». Делать это на трезвую голову было бы самоубийством, поэтому Арсений выуживает из закромов крепкую настойку, купленную на праздник или на черный день — как жизнь повернётся. После первой стопки у него кружится голова и исчезают все заботы, после второй он считает нужным закинуть ногу на колени Димы. Тому будто бы и начхать. Он смотрит на играющего Матвиенко, и остальной мир пропадает. — Он бы на нас сейчас разорался, — говорит Арсений и громко вздыхает, — назвал бы тупицами и сказал, что таких свиней в гостиницу не повезёт. Хотя в последнее время он стал мягче в этом плане… — Конечно. Мы начали встречаться, и я нашел много интересных способов отстоять свои позиции, — невинно говорит Позов, не отрываясь от экрана. Арсений давится настойкой. — Есть всё же на свете информация, которую я бы не хотел знать, — сипло произносит Арсений. Ему в ответ флегматично фыркают. — Я тоже хотел бы оставаться в неведении по поводу некоторых вещей. Однако в отелях отличная звукопроницаемость, и ваш с Антоном номер часто оказывался через стенку, — Арсений закрывает горящее лицо руками. Дима смеется. Некоторое время они наблюдают за сценой, где Антон прыгает туда-сюда как балерина. Он весь словно искрится. На заднем плане видно, с каким восторгом за ним следит Арсений. «Неужели это было так заметно?» — думает он, разглядывая свою незамысловатую физиономию. — Я дико скучаю по этой шпале, — говорит Дима и опрокидывает стопку. — Не обижайся, но у нас с ним было намного больше общего. — Иногда мне не хватает разговоров с Серёжей, — кивает Арсений, — он был самым понимающим человеком на свете. Если вы с Антоном от моих мыслей могли прийти в тупик, то… — …он всегда находил обходной путь, — заканчивает за него Дима отстранённо. — Да, — говорит Арсений с горечью, — да… Они пьют, не чокаясь. Звучит знаменитая заставка, и шоу кончается. Арсений выключает телевизор и рассеянно смотрит в черный экран. Дима искоса глядит на Арсения, и среди бесконечного вороха мыслей одна вертится на языке. — Знаешь, — произносит он меланхолично, нарочито растягивая гласные, — в другой Вселенной мы с тобой были бы отличной парой. Ты бы вносил нотку безумства, а я нотку разумности. Мы бы уравновешивали друг друга, — Дима делает какие-то нелепые движения руками, вероятно, показывая чаши весов в равновесии. — Я тоже так думаю, Дима, — голос Арсения звучит серьезно, но в глазах плескается пьяное веселье. — Ты классный. — Да, я тоже думаю, что я классный. — Эй, это моя фишка, — Арсений неловко пихает Диму, не рассчитывает и стукается носом об его плечо. Они хохочут, и их лица оказываются в непозволительной близости друг от друга. В какой-то момент они застывают и перестают улыбаться. Слушают свое сбивчивое дыхание, смотрят на чужие губы. Ситуация становится необратимой. Они целуются. Целуются довольно долго, мокро и нежно, пока Дима мягко не отстраняется, незаметно облизывая губы. Он прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. В нем нет ни волнения, ни трепета — внутри полный штиль. Он может ошибаться, но вроде любовь чувствуется иначе. В последний раз, когда он целовался, внутри кипела кровь и взрывались вулканы. То, что произошло, было лишь попыткой зажечь огонь на сырых углях. Арсений смотрит на Диму и горько улыбается. Это было хорошо. Это было бы даже прекрасно, если бы было не тут. Не с ним. — Ты прав, — шепчет наконец Арсений и целует Диму в висок, — не в этой Вселенной. Арсений встает и уходит, позволяя Диме побыть наедине со своими мыслями. Дима встаёт, открывает окно, достает из кармана сигареты и закуривает. Ночь ясная, без единого облачка. — Господи, Серёжа, — шепчет он, глядя на темное небо, — как мне тебя, придурка, не хватает.***
Через полгода Арсений просыпается от дикой боли в руках. Браслеты жгут ему запястье с такой силой, что хочется вырвать себе кости. Стальные кольца становятся горячими. Арсений пробует прикоснуться к ним, но тут же шипит от боли. Он не понимает, что происходит, но тревога уже поселилась где-то в сердце. Ему кажется, что это Антон. Ему кажется, что он хочет что-то сказать. Арсений поспешно встает с кровати и выбегает из спальни. Иррациональная паника несёт его в комнату Димы, но та оказывается пуста. Арсений летит вниз. Ему страшно, — ему очень страшно, — и сердце грохочет внутри, бьётся о ребра с невероятной силой. Он не находит Диму и на первом этаже. Браслеты начинают вибрировать. И тут он наконец полностью просыпается и чувствует запах. Запах гари. В голове мутнеет, ноги подкашиваются. Он бессознательно выбегает на крыльцо и оглядывается, но вокруг темно. Он включает навесной фонарь, спускается по лестнице и крутится вокруг себя, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. И видит. Видит испепелённый электрический щиток, от которого валит густой черный дым. Около него на выжженной земле валяются пустые ведра и использованный огнетушитель. Рядом на коленях сидит Дима и как в бреду шепчет что-то себе под нос. Арсений подбегает к нему и садится перед ним на корточки. Дима не реагирует, раскачиваясь взад-вперёд. На его руках — сажа и лёгкие ожоги, на стёклах очков — трещина. — Дим? Дима переводит на него невидящий взгляд. Медленно фокусируется, щурится, будто вспоминая, кто перед ним. Какое-то время рассматривает с интересом, а потом снова устремляет остекленелый взор в темноту. — Я видел их во сне, — говорит он пустым голосом, — они сказали просыпаться. Я проснулся и увидел в окне огонь. Арсений старается выглядеть спокойным, но шумно сглатывает. Кольца уже не пекут, но ласково греют его пальцы в безмолвной поддержке. Он невесомо касается искалеченной руки Димы, стараясь передать это тепло. Дима вздрагивает. — Я…устал. Хочу к ним. У Арсения внутри всё переворачивается вверх дном. Он смотрит на Диму — самого стойкого оловянного солдатика — и не может понять, в какой момент упустил его. Дима не в себе, но эта мысль явно не новая. Как долго он вынашивал её, как долго молчал? Арсений тщательно взвешивает каждое слово, прежде чем произнести что-либо вслух. — Они этого не хотят, — мягко говорит он, поглаживая чужое запястье, — не сейчас. Иначе бы не пришли во сне. Дима отводит глаза в сторону и ничего не говорит. — К тому же я без тебя тут не смогу. Я же даже готовить не умею. Дима наконец усмехается, моргает и постепенно отходит от первого шока. Не до конца — на щеках все еще нездоровый румянец, а сам он дрожит как осиновый лист. — Арс, — говорит он и твёрдо смотрит Арсению в глаза, — я думаю, нам пора. Арсений застывает. От неожиданности он отпускает руку Димы и оседает на землю. Он думает. Думает, думает, думает и приходит к мысли — им действительно пора. Куда — непонятно. Но куда-нибудь да пора. Можно вернуться на прежнюю работу, можно поездить по миру. У них столько возможностей, что пора бы какую-нибудь использовать. На Арсения накатывает светлая грусть. Такая, какая бывает только когда прощаешься с чем-то некогда важным. — Да, Дим. Нам пора, — отвечает Арсений и поднимает голову. Где-то на небе мерцают две одинокие звёздочки.