вверх-вниз.

она переступает через еще теплые тела, брезгливо глядит на мертвые лица — это все не стоило таких заморочек. они не стоят того, чтобы быть убитыми её руками. её ремесло не терпит небрежности, но она не хочет тратить столько сил и выдержки на этот мусор. будучи политиком, устранять на заказ других политиков — мозолить самой себе глаза и портить завтрашний утренний кофе в парламенте лишними обсуждениями. но тем не менее, в помещении пахнет порохом, а по разным углам разбросаны шесть гильз. солнце малодушно светит блеклым закатом в окно, бликуя лучами в лужах крови. легкая дымка осадками от выстрелов оседает на холодных гладких полах, расчерчивая отпечатки ног жертв, пытавшихся спастись. её силуэт отражается в кровавых пятнах как в кривых зеркалах, но даже там она красива как древнегреческая богиня. потому что она, скорее всего, и есть богиня, только не сошедшая с небес, а вышедшая из аида на свет персефона. и вот теперь принцесса мрака отводит душу вот так, с револьвером в руках, текучими, как ртуть, движениями тела отсылая на тот свет многих и не разбираясь. и ей это, черт побери, нравится. она брезгливо отряхивает руки и обувается — стоять в капроновых гольфах на ледяном полу было не столько холодно — что есть кафельная плитка для ледяной королевы? — сколько грязно. окидывает прощальным скучающим взглядом проделанную работу — в носу отдает приятным запахом железа и удовлетворения. выскальзывает аккуратно, как кошка. оставляет за собой дверь открытой. — мое почтение, мэм она кивает в знак приветствия. привычное обращение — ведь по-другому нельзя — это знает каждый, кто видел её хоть раз. потому что она требует к себе почтения, потому что двери перед ней растворяются сами по себе, а в голове появляется невыносимое желание отступить. ей хочется кланяться в пол, хочется ломаться под ней, хочется умолять её, молиться ей, молить её. она стучит каблуками о мраморный пол — дробь ровная, четкая, под стать ей самой. черные брюки скрывают тонкие ноги и что-то, о наличии чего знать не следует. пальто на ней расстегнуто, но не распахнуто — к телу близко — ибо не дай бог, чтобы жесты её выражали открытость. мягкая черная кашемировая водолазка контрастирует с белым точеным лицом с острыми скулами и тонкими писаными губами. в зале холодно, ветер бьет наотмашь, влетая в распахнутые окна. стеклянная ясность дня ничуть не радовала — от неё не скроешься под одеялом туманов или сумерек — а в этом обществе нельзя показываться незащищенным. застывающее льдинами в воздухе тепло падает и разбивается, утаскивая с собой надежды на безопасность своей жизни. когда рядом она, то ни в чем нельзя быть уверенным. — мисс кейджи, — здоровается мужчина, а на лице его безмятежное, казалось бы, выражение. акааши опять кивает, садится подальше и достает папку из-под мышки. вокруг неё — правители этого мира, главы этих углов, чье грязное белье она перерыла давно. сидеть кейджи тут противно, но на лице её лишь пренебрежительно-безразличная маска. единственный, кто привлекает её внимание, это: — господин котаро, — здоровается акааши в ответ. широкий разлет плеч бокуто спрятан в костюм, но из-под серой дорогой ткани бьется дьявольски опасная и горячая сила, акааши чувствует это. свежесть вокруг неё сбивается пышущим адским пламенем бокуто. в желтых глазах его танцуют, облизываясь, языки костра инквизиции. загвоздка в том, что огонь к концам своим синеет, отдавая серой и холодом. верный слуга котаро — ветер — разносит его все шире и шире, поражая все вокруг на манер чумы. палата лордов заседает недолго, и все это время у кейджи в мозгу свербило от запаха гари. в конце переговоров паленым разило так сильно и много, почти везде, что сомнений в источнике этого ужаса не было. — разрешите я покажу мисс кейджи новый проект, — скалится бокуто, и клыки его сверкают не голливудской, лондонской, улыбкой. тучное небо, преломляясь в его глазах, наполняется ядом и плещет через край. председатель безразличен — отстраненно отмахивается, отвлекаясь на телефонный разговор. — пойдемте, мэм, — повторяет бокуто, подает кейджи руку. она не снимает кожаной перчатки, глядит сурово на широкую протянутую в натужно вежливом жесте руку и вздергивает острый подбородок. котаро такое поведение лишь веселит, он от души широко улыбается: во всех его жестах нездоровое предвкушение. у бокуто широкий, но расслабленный шаг, он уверенно чувствует себя в ледяных кипельно-белых коридорах вестминстерского дворца. он будто сливается с гуляющим здесь сквозняком, слова его шипят, словно перебирающий кости скелетов ветер. его, казалось, легкие жесты бьют хлыстами по шее. у акааши на него иммунитет, она идет стремительно, целенаправленно. в её поведении ничего лишнего: ни слова, ни жеста, ни взгляда. у кейджи все под контролем: ведь она ведает все. практически все. глаза — её главное оружие — серая жидкая сталь мерно заполняет радужку, насмерть разрывает плоть взгляд этих глаз. казалось, что и по венам у акааши течет сталь: раскаленная, но не докрасна — добела — и просвечивает сквозь кожу нездоровым молочным металлическим узором. кейджи сама для себя — оружие не массового, но изящного, утонченного, индивидуального и неповторимого поражения., но в это же время правители с полотен на стенах бьют тревогу, пытаясь вылезти из рам, тычут пальцами в бокуто и рвут глотки в немом крике. — господин котаро, неужели правительственный проект находится в подвалах? резонный вопрос, потому что бокуто не делает ничего просто так. и дорогу до одного из самых глубоких подземелий в дворце выбрал окольную тоже не просто так. — неужели вам страшно, мэм? — вопрос встает ребром клинка, каким обычно акааши наказывает врагов за подобные вопросы., но она молчит в ответ, равняясь с бокуто — на каблуках она с ним одного роста — и её черные как смоль волосы, слегка развеваясь от постоянно бродящего тут дуновения, заметают за ними следы. в воздухе пахнет мужским одеколоном, женской туалетной водой и порохом. в подвалах сыро, но светло — лампы мерцают холодными огнями морга. лаконичные стальные двери бьют в глаза своей серостью, выделяясь на фоне ослепительно-белых стен. прожилки мрамора кое-где треснули поперек вскрытыми венами замка. иронично, но дверь акааши в самом конце коридора. бокуто пропускает даму вперед, но акааши не даст воткнуть себе нож в спину. ловкость, изворотливость, текучесть жидкого концентрированного металла — все на её стороне. поэтому кейджи достает нож из рукава первая — пиковая дама всегда имеет при себе тузы. — господин котаро, так что же за проект может находиться в этой комнате? — кейджи молниеносна, разрядом холода лезвия прошибает шею котаро, оставляя стекать тонкую струйку горячей крови — для баланса температур. — сучка, — выплевывает бокуто. будучи в два раза шире её в плечах, в ловкости он сильно уступал. — проект по обезвреживанию тебя, мисс кейджи. она все еще держит тонкой рукой широкую шею котаро, другой изменяя нажим ножа на кожу. бокуто выдыхает через зубы, вдохи его тяжелые и тучные. лампа начинает мигать. разряды электричества, искрящие между бокуто и акааши, уменьшают количество кислорода в замкнутом пространстве. — расскажите мне о средствах реализации вашего проекта, господин котаро, — приказывает акааши, левой рукой спускаясь к паху. — ты и сама их сейчас найдешь, — бокуто безумно улыбается, сверкая глазами. он щурится хитро, смотрит на вишневые губы кейджи и думает, что они такого цвета именно потому, что вымазаны в его собственной крови. кейджи накрывает рукой член, надавливая через ткань дорогих брюк — на секунду — и тут же ребром ладони, как кинжалом, полощет по боку, подцепляя тонкими пальцами запрятанный в кобуре изящный кольт. она усмехается: — отдаете предпочтение слабому полу? и теряет бдительность. бокуто перехватывает инициативу, переходя в наступление: в мгновение ока кейджи оказывается прижатой к стене грудью, а её руку, держащую кольт, накрывает широкая мозолистая ладонь. — только если слабый пол — это вы, мэм. у кейджи абсолютно спирает дыхание — бокуто сильно давит на неё своим весом. лицо котаро близко к её собственному, между ними — пара сантиметров и дуло ствола. пахнет адреналином, кровью и порохом — один из любимых коктейлей кейджи, только вот если адреналин не у неё в жилах. котаро ухмыляется, резко придвигаясь ближе, языком широко проводя по холодному металлу кольта снизу вверх. его зрачки перекрывают радужку и, судя по всему, ток крови в голову. — ты ведь тоже не просто так пошла за мной, — отмечает он, приставляя теперь дуло к губам кейджи. приподнимает верхнюю тонкую губу, обнажая белые зубы и десна. — проверим, какие подарки ты принесла мне, мисс. свободная рука котаро скользит по плоскому животу сквозь рубашку и останавливается на пряжке ремня. немного медля, бокуто не расстегивает его, спускаясь рукой к бедрам, ладонью раздвигая длинные ноги кейджи. проводит по внутренней стороне бедра, сжимая худую ляжку. чувствует неровности под свободными брюками и мнет в кулаке ткань. — что же вы прячете там, мэм? кейджи молчит — её мраморная кожа покрывается пятнами. бокуто рывком расправляется с пряжкой ремня и застежкой на брюках — те спадают по стройным ногам, оставаясь лежать под каблуками туфель. на тонких бедрах не изящные девичьи подвязки с кружевами, но аккуратная, тонкая-тонкая черная кожаная кобура, на ней — по два ножа. — охо-охо, мэм, — задыхается вмиг бокуто. медленно, тягуче и раздражающе ленно он оглаживает ягодицу, останавливает движение пальцев, прикасаясь к коже кобуры, ведет по ней ко внутренней стороне бедра. большим пальцем задевает белье на промежности — чувствует влагу и довольно кусает шею до синего следа. акааши кейджи стискивает зубы, но металл её естества дребезжит под ударами молота в виде рук бокуто котаро. сталь в её венах начинает кипеть, испарясь сквозь кожу ядовитым смогом. котаро пальцами проникает под тонкую ткань — нажимает на клитор — кейджи выпускает кольт из рук и он с грохотом валится на пол. дышать становится ещё тяжелее, а стена почему-то вдруг становится холоднее. котаро будто спускает курок — двумя пальцами проникает внутрь акааши — только вместо звука выстрела раздается стон. — железная леди не выдержала! — вдруг разверзается безумным смехом котаро, вытаскивая пальцы и резко разворачивая кейджи лицом к себе, — ты просила средства реализации моего проекта? я сделал вам наглядную репрезентацию, мэм. бокуто безмерно доволен; он улыбается удовлетворенно, рукой стирает кровь с раны на своей шее. приближается к красивому женскому лицу — акааши в нос бьет привычный, но уже не приятный запах железа — и шепчет в уже бледные, тусклые губы: — ещё раз я услышу о тебе — я задушу тебя твоими же кишками и даже не побрезгую. шутить с бокуто опасно — господин министр осечек не прощает., но акааши кейджи не та, кто спустит кому-то с рук такое. — идите к черту, господин котаро. чьи-то булькающие всхлипы тонут в фонтане крови, брызжущем из раны на шее. акааши сегодня не так холодна, как прежде: она скорее похожа на сухую метель в арктической пустыне, яростную и режущую, выветривающую холодом всю жизнь из организма. сознание кейджи слишком четкое, движения чересчур резкие — она не в себе. вместе с чужими глотками она разрезает материю и время, орудует не дзюгагом, а клинками. распарывает все вокруг себя, пачкая в крови красивую сталь, отражающую свет пробивающихся сквозь туман звезд. божий гнев страшен, но ещё страшнее подающаяся холодной месть от акааши кейджи, чья температура тела и души достигла минимальной для живого существа отметки. кейджи хлопает дверью, уходя, не просто давая о себе услышать — заставляя. загородный дом одинокой гипсовой статуей возвышается в лощине у лондона. он похож на красивую фарфоровую куклу, внутри которой не больше чем пустота., но эта иллюзия распадается, лишь по каменной серой дорожке в ночи раздается гулкий стук туфлей. гостья приходит к хозяину, как его старая подруга — смерть. широкая парадная лестница с золочёными перилами ведет в эдем, где тебя поджидает аспид, подставляющий свое адамово яблоко. люстры на потолках звякают хрусталем, просясь, чтобы подвластный этому дому ветер ласкал их нежно и долго. даже сквозняк в этом доме — прирученный и послушный. шаг вправо, шаг влево — расстрел., но вот акааши шагает прямо, и её цель на сегодня — сдвинуть бокуто котаро с сторону так, чтобы его изрешетило автоматной очередью. дорогая полупрозрачная занавеска цвета зимнего наста развевается пузырем, врываясь в комнату или, наоборот, выдуваясь на большую террасу. дверь на неё, кстати, открыта — холодный зимний воздух нежил в мертвецки остужающих объятиях хозяина комнаты. бокуто лежал, накрывшись белой простыней, на огромной кровати, когда увидел в углу у дверного проема бледную тень. высокие черные ботинки на шнуровке теряются в подоле длинной юбки цвета мокрого асфальта. широкая белая рубашка напоминает саван, свободно обтекающий худые, на первый взгляд хрупкие плечи. черные, как крыло ворона, волосы были собраны в высокий хвост, а челка закрывала бесцветные холодные глаза., но отблески металла плясали лишь в её взгляде: в руках оружия не было. улыбка тронула бледные тонкие губы — такая же, как была недавно на лице бокуто. — господин котаро, — шелестит глубокий, тихий голос, сковывая льдами ушной проход, — как же вам спится после презентации вашего проекта? котаро пытается понять, к чему клонит акааши, приподнимается на локте, все еще лежа в постели. полуночная гостья ещё подозрительнее, чем обычно. эмоций она не выражает ничем вовсе, но её злость и жажду мести и справедливости можно учуять за версту. весь образ кейджи сегодня размыт, не имеет четких границ. она не выделяется резко на фоне безобразно беспорядочной повседневности, становясь больше похожей на сумеречную охотницу, богиню в слоистых одеяниях и с копьем в руке. от этого отнюдь не легче, наоборот — такая кейджи опасна обычной себя в тысячу раз, да так, что расколотые рваные края её ауры режут бесконтактно. кадык бокуто дергается в ожидании: тревожном и заведенном. потому что опасность в акааши кейджи — это сексуальность на все сто процентов, это бурлящая лава в условиях абсолютного нуля, это, мать его, смерть от её заостренного взгляда. кейджи подплывает к кровати медленно; её тяжелые ботинки не стучат о дорогой густой голубовато-морозный ковер. котаро смотрит призывно, но на уровне инстинктов чувствует страх. кейджи чувствует лишь вкус злости. она нападает, как хищница — копна волос взметается черным шелковым ураганом, острое колено обнажается, когда юбка задирается, высокие скулы кромсают воздух. и вот она уже смотрит снизу вверх на бокуто, оказавшись у него между ног. даже в таком положении было ясно, что главная тут — она. — тебе конец, — заявляет бокуто, — ты была сегодня слишком неаккуратна. палата лордов не терпит небрежности. — то же могу сказать и о тебе, — огрызается акааши, надавливая на мощные бедра бокуто, разводя их в стороны. котаро на секунду теряется от такого напора, а акааши этого и ждет — сдавливает рукой щеки, предупреждающе свистит в лицо колючей осенней поземкой, бледнея от злости: — неужели ты думал, что все твои грехи сойдут тебе с рук? — серьезно спрашивает кейджи, острыми аккуратными ноготками впиваясь в скулы. читает по лицу, взметнувшимся на секунду широким бровям, искривленным в безумном драйве губам: видит, что именно так он и думал. — знаете в чем разница между мной и вами, господин котаро? я всегда готова к расплате, пока вы слепо верите в собственную невинность. так же резко акааши проникает тонкой рукой под ткань боксеров. пальцами проводит по еще вялому члену, вслушиваясь в то, как сбивается дыхание котаро. сейчас она подстраивает чужие биоритмы под себя, потому что больше не допустит, чтобы кто-то отобрал у неё контроль. такое не имеет права на повторение. сама кейджи не чувствует ничего. другой рукой она еще грубо сдавливает лицо, резко отпускает, словно ей надоело. бокуто откидывает голову назад и горячо сглатывает, пока холодные ладони акааши шарят по его телу. кейджи ныряет между ног котаро, держа колени раздвинутыми. сдергивает трусы резким и точным, сплошным движением, проводит языком по выступающей венке на уже возбужденном члене. акааши бледна как луна в эту безоблачную зеркальную ночь, чернилами разлившуюся на окраины лондона. кейджи так же поглощает и обволакивает как и она, так же несправедлива и жестока. кейджи берет глубоко, расслабляет горло, а бокуто жарко и душно, горячий плен рта захлопывает капкан над головой. душащий оргазм от горла откатывает к животу. миг, пока бокуто отдался ощущениям — вдруг все удовольствие резко обрывается чуть не дойдя до пика, а на смену ему из-под распахнутой рубашки акааши из наплечной кобуры выскальзывает скальпель. аккуратное движение выточенных из камня пальчиков — бедренная артерия перерезана. холодную тишину ночи кровавым пятном пачкает неистовый крик. акааши встает, отплевывается и вытирает скальпель о болезненно-белую простынь. кейджи знает, что бокуто осталось не дольше двух минут. акааши свежа и чиста, лишь юбка слегка помялась, а её впалые щеки ненадолго отмечаются ямочками — цель достигнута. она достает из ниоткуда взявшуюся мятную жвачку и выходит на террасу. за усадьбой — лес грязно-зеленой кляксой капает на горизонт. ночь подмигивает кеджи падающей ледяной кометой. воздух немного сыреет, конденсируясь каплями воды на холодной груди кейджи. лицо бокуто в это время искажает гримаса боли, отвращения и безумного, ненормального веселья. его кожа приобретает синеватый оттенок, а вены, вспыхивая голубым, гаснут уже навсегда. проект по устранению акааши кейджи дал сбой. ветер, вырвавшись из-под контроля своего властителя, захлопывает дверь на террасу, как только кейджи её покидает. акааши застегивает рубашку, поправляет растрепанные волосы, сдувая со лба челку. иссиня-черное небо измазывается в разводах грязных туч. сквозные перебежки ветра из щели в щель режут связки на ногах леской, будто стараясь отомстить за бокуто — свое некогда живое олицетворение., но лондонская осень пока что на стороне кейджи. она сбегает по той же лестнице, слушая тихий перезвон хрусталя и едва уловимое эхо предсмертного крика. ботинки отстукивают похоронный марш по уличной плитке. звук волнами северных морей затапливает мозг. кейджи запрыгивает в первый попавшийся спорткар серебряного цвета с закрытой крышей — отжимает газ, лобовым стеклом разбивая события этой ночи. теперь уже точно пустым, бездушным изваянием возвышается дом, смотрит окнами — что пустыми глазами — вслед своей потрошительнице., а небо все больше теряет свой холодный, перламутровый шарм. бокуто с того света обязательно попортит остаток дня акааши, который сам по собственной вине не пережил. в зеркалах бокового вида начинает отдавать холодной, страшной синевой. сквозь опустившуюся предрассветную туманную пелену пробивается голос, возвещающий о том, что проект котаро, может, и сработал: — остановитесь, мэм, вы подозреваетесь в убийстве