— Why didn't you tell me?

Этим утром Ванда спокойнее, чем обычно. Ранний свет косо скользит по ее лицу, тени играют в серо-зеленых радужках ведьмы. Баки наблюдает за ней через стол, наблюдает за ее тусклым взглядом, за медленными глотками чая. Она кажется… по меньшей мере, рассеянной, и ему трудно понять, почему. — Ты смотришь на меня, — бормочет Ванда, улыбаясь сосредоточенному выражению лица Баки. Детское смущение окрашивает его щеки, когда он пытается придумать извинения. Его пальцы цепляются за ткань рукавов рубашки, взгляд опускается вниз. — На тебя приятно смотреть, — произносит он. На долю секунды Баки ловит взгляд Ванды, и он еле сдерживается, чтобы не улыбнуться. Но улыбка на лице ведьмы исчезает, и она снова задумывается. Что-то не так с Вандой — как будто, пока они спали, кто-то пришел и обрезал локон ее волос или украл одно из ее любимых колец. Она выглядит незавершенной. — Ты… в порядке? — неуверенно спрашивает Баки. Он уже ненавидит этот вопрос за его неопределенность. Но это единственная подходящая фраза, которую он может вспомнить сейчас. Прежде чем ответить, Ванда делает большой глоток чая. — Со мной все будет в порядке, — шепчет она. Ставит пустую кружку в раковину и уходит, оставляя его в тишине кухни. Баки думает о ней весь день, выполняя свои обязанности по дому. Недавно Стив составил для солдата короткий список заданий; и ничего особенно интересного — здесь какое-то обслуживание, там уборка или организация. Он постоянно занят, чувствует себя нужным и полезным — в отличие от того, что он чувствует, находясь с Вандой в такие дни, когда что-то явно не так, когда что-то явно нужно исправить. Около полудня, быстро проверив Ванду, которая сидит на кровати и читает, он отправляется на пробежку с Сэмом. Они бегают по лагерю, не разделяя ничего, кроме стука своих ботинок по земле, тяжелого дыхания, боли и напряжения каждого мускула. Сэм тормозит первым, останавливаясь у стены и прижимая ладони к лицу. Баки плюхается на землю, едва вспотев, с самодовольной улыбкой на лице:  — Уже устал, Уилсон? Сэм только качает головой, посмеиваясь. — Все вы супер-солдаты одинаковы. Не можете дать обычному человеку передышку, — говорит он, садясь рядом с Барнсом. После долгой паузы Сэм спрашивает: — Как Ванда? Сбитый с толку вопросом, Баки заикается в ответ: — Она… Ну, это… это не один из ее хороших дней. — Да… — тянет Сэм, глядя куда-то вдаль. — Бедный ребенок. Баки, не находя слов, остро чувствует, что ему не хватает жизненно важной информации, за которую он потом себя побьет. Сэм замечает молчание друга и спрашивает: — Ты… ты ведь знаешь, какой сегодня день, да? — Сегодня… среда, — запинаясь, отвечает Баки. — Ни хрена, — говорит Сэм, закатывая глаза. — Барнс, ты кусок работы*, знаешь? Знаю, — думает Баки, — знаю. — Сегодня годовщина смерти ее брата, — произносит Сэм. — Уже почти три года. Как ты этого не знаешь? Вы двое практически встречаетесь. Его разум замирает, когда информация просачивается сквозь слои его мыслей. Годовщина смерти ее брата. Три года. Слезы жгут ему горло. О, Ванда. —Я… я должен идти, — бормочет Баки, поднимаясь на ноги и направляясь к Ванде. Все утренние события встают на свои места, когда он устанавливает связи в своей голове. Все, о чем он может думать, это Ванда. Мне нужно добраться до Ванды. Он помнит, как однажды чувствовал себя также, когда команда отправилась на задание, и Ванда была ранена. Его разум был переполнен беспокойством, и несмотря на все это он должен был быть рядом с Вандой, держать ее за руку, находиться с ней так близко, насколько это вообще возможно. Он чувствует себя немного виноватым из-за того, что ворвался в комнату Ванды без стука или разрешения. Она сидит на кровати, прижав колени к груди. Закрывая трясущимися руками лицо, тихо всхлипывает. Его сердце разрывается из-за нее. Даже страх, тревога из-за того, что он, возможно, сделал неверный шаг, не могли удержать его от нее; даже его собственные глупые запреты не могли удержать его от нее. Он крепко обнимает ее, целует в макушку, нежно, так нежно. Она маленькая в его больших руках — он боится, что может сломать ее. — Почему ты мне не сказала? — он шепчет в ее мягкие локоны, голос срывается. Ее глаза краснеют, когда она смотрит на него. Она дотрагивается до его щеки, как будто хочет смягчить выражение боли на его лице. — Не то, чтобы я не хотела, — выдыхает она. — Просто… так трудно говорить, вспоминать… — она плачет, и все, что он может сделать, это обнять ее. Кажется, этого недостаточно. О боже, меня недостаточно. Как будто услышав его мысли — а он не не исключает этого факта, — она прижимает костяшки пальцев к его груди, сжимая ткань рубашки. — Нет-нет. Тебя достаточно. Тебя более, чем достаточно. Ты больше, чем я заслуживаю. Единственный человек… — говорит она, встречаясь с его взглядом, потерянным и умоляющим. — Единственный человек, который любил меня, даже наполовину как ты, был мой брат. Но его больше нет. — Ее голос дрожит, когда слова еле слетают с губ. Он чувствует ее горе так сильно, будто оно его собственное. Он находит это ужасным и забавным — существуют только ироничные и печальные события, чтобы оплакивать совершенно незнакомого человека. Но это Ванда — как он может не плакать по ней, с ней? — Ты не одна, — слабо произносит он, все еще чувствуя себя неполноценно, таким непохожим на идеального солдата, каким его сделала ГИДРА. Может, в том-то и дело — для них его было недостаточно. Но не для Ванды. — Я знаю, — говорит она, мягко улыбаясь ему. — У меня есть ты, — шепчет она, и это звучит как обещание. Они молча обнимают друг друга.