Крепостных положено наказывать

Я очнулся в тот момент, когда увидел ее обнаженную худощавую спину. Румяные лопатки, покрытые лёгкой пудрой белесого пушка, блестели на солнце в зените. Я замер на момент, чтобы перехватить дыхание. Как же посмела она? Казалось в следующий момент из этой хрупкой спины прорастут ангельские крылья, но как она могла? Такой чистой она была, пока ее юбка колыхалась от лёгкого ветра. И снова меня накрыло прозрение, что руки ее нежные веревками грубыми связанные; грудь ее, что была к столбу карательному прижатая, сжималась в кульбитах предстоящего ужаса. Я и не заметил как ее успели привязать, действительность казалась мне какой-то далёкой. Вот уж дрянь. Как только могла додуматься? Моя, всегда была и будет. Как ещё не поняла, что она — вещь, в ней даже мысли не может быть о том чтобы бежать. Мною ярость окутила страшная. Я чувствовал как гнев расплывается по телу, дрожью откликаясь в пальцах. Я чувствовал пульсирующую кровь в висках, я мог ее слышать, она была громче мыслей в голове, громче ее отчаянных всхлипываний. Перед глазами все расплывалось, до боли четкой оставалась только ее голая спина. Голова запульсировала от накотившего резкого желания, что пришло из ниоткуда. Как же она глубоко во мне засела, как это меня задевало, как она извела меня, совсем уже довела до края. Я оглянулся по сторонам, крепостные в ужасе поразевали рты, напуганные худощавые дети поутыкались в грязные юбки матерей, я услышал плач кухарки, ее сдерживали двое молодых крепаков. Яков стоял подле меня, он плевался словами, на его неприятной на вид лысине проступил пот, а в руке его грелся длинный кожаный кнут. Мерзавка должна получить по заслугам, и она получит. Я от волнуещего предчувствия сжимал в кулаке трость, все так же без остановки сверлил взглядом ее проступающий из-под кожи хребет. От чего же она такая непослушная, не стояла бы она сейчас там если бы поумнее была. Я ухмыльнулся от мыслей своих. А в следующий момент я услышал посторонний звук, который на миг пробился ко мне в сознание, и тогда я заметил как перепуганные молчаливые крепостные от этого звука одной волной дёрнулись, все до единого: от мужика и до ребенка. И она была не исключением, я заметил как ее тело затряслось, словно ее облили ледяной водой, оно странно сокращалось в судорогах. Звук этот был от кнута, который Яков размотал и размахнулся им в сторону, поудобнее устраивая в ладони рукоятку, так мерзко улыбаясь, обнажая жёлтые прокуренные зубы. Я замер, и все вокруг словно замедлило ход. В голову пришло осознание, глухими шагами отзываясь по уголкам разума. Я знал, что сейчас будет — на ее спине окажется первый длинный красный надрывистый след. Непривычный холодок прошёлся по спине, я почувствовал мурашки даже у себя на шее. Крепостных за непослушание нужно наказывать, а тем более за такие поступки, как учудила она. Но почему же тогда мысль, что кто-то может ее хоть пальцем тронуть меня просто вывела из себя? Я почувствовал как от гнева у меня перехватило дыхание. А уже в следующий момент я держал этого мерзкого гада за ворот рубахи. — Ты что совсем последние мозги пропил?! — Так ведь беглая, Григорий Петрович, надо наказать. — он попятился, рукой свободной от хлыста схватился за шею свою, пытаясь ослабить ворот, который я уже не церемонясь сжимал так, что его голова покраснела. — Засечёшь — потом и прока от нее никакого не будет. — Ну что же вы, Панэ, нельзя же безнаказанную оставлять, а то силки попустишь, так ещё более норовливой станет… — Ты мне ещё перечить будешь? Он начал задыхаться, и в хрипах широко открывал рот, чтобы схватить воздух. Но в его словах есть доля правды. Я снова оглянулся посмотреть на нее, взгляд туманился когда я видел ее, это сносило мне голову. От этого я ослабил хватку на шее управляющего, отчего тот упал на колени, растирая шею руками и пытаясь с каждым вздохом поглотить как можно больше воздуха. Не отрываясь, я цеплялся глазами вновь и вновь за ее силуэт. Платье спадало с плеч, оголяя изгибы талии. Она даже не надела корсет. Я вдруг вспомнил сквозь туман сознания, что также заметил, когда задирал ее юбку в карете — панталон на ней тоже не было. Ее ноги были нагие, ее бедра были ничем не защищены, я рукою мог чувствовать мягкость и теплоту внутренней стороны ее бедра, когда касался ее так безцеремонно. Или может все-таки она их надевала? Ведь у них с Косачем было достаточно времени чтобы… — А ну разошлись все! Что рты пооткрывали? Я перешёл на крик, от которого все снова дёрнулись. Они теперь смотрели на Якова, который все ещё валялся на полу. Замерли, а на лицах у них отпечатался страх, но теперь не от хлыста, а от того, что увидели они — у того кто им их бил, тоже есть кого боятся. — Пошли вон! Живо! Десятки глаз, которые только что смотрели на меня своими глупыми напуганными глазами, вмиг опустили взгляды в пол, и все поспешили кто куда. Двор опустел. Осталась только та, что уйти просто не могла. Рой неправильных мыслей гудел с новой громкостью у меня в голове. — Яков. — Да, Панэ? Я подошёл к ней ближе. Настолько, что мог увидеть блестящую капельку пота, стекающую по ее лопатке и неровной дорожкой заворачивающую в ложбинку на ее пояснице, она стекала аж пока не пропала в складках ее цветочного платья. Я сглотнул ком образовавшийся в горле и невольно поправив свой галстук на шее. — Отведи Катерину в ее комнату и запри там. Я обошел ее, останавливаясь перед ней. Ее голова была опущена, а плечи время от времени дергались, словно от рыданий, но она, на удивление, не плакала. Я поднял ее головушку за подбородок, заставляя поднять взгляд на меня. И тогда я увидел то, что желал — в ее глазах прескался самый настоящий первородный страх. Ее зрачки расширились, взгляд, мне казалось просто огромных, выпученых глаз, бегал по мне, лишь изредка заглядывая в глаза. Держа ее за подбородок, я изучал ее лицо, на момент забывшись. Чем же она меня зацепила? Этим вздернутым непослушным носом, или кудрявыми волосами, что сейчас прядями развивались легонько на ветру, или характером своим строптивым? Была она мне чем-то странно непонятным, недоступным и удивительно желанным. Я горел только от мысли о ней, ну от чего же она такая несговорчивая? Что ей во мне не нравится? Я ведь предлагал ей такой расход од которого не отказалась бы любая здравомыслящая невольница, но нет. А что она? Где ее благодарность? Что она даёт мне взамен на мою милость? Тайные встречи с ним по ночам у меня под боком, побеги и эти ужасно напуганные глаза? Какая же все-таки дрянь. — И не развязывай ей руки. Я выдохнул ей в лицо после своих слов, так что ее волосы легонько шелохнулись от моего дыхания. В голове мысли меня одолевали, такие соблазнительные, такие желанные. Огонь медленно растекался по моему телу заполняя под края. Снова смотрит на меня, а я радуюсь от того, что начала она боятся моих слов даже больше плети. — Как скажете, Панэ. Странно поглядывая на меня изредка, Яков поспешил отвязать ее от столба, и ускоренно потянуть ее за собой в сторону дома. Я провел их взглядом, удивляясь, что все ещё держит меня на месте. Ведь от переполняющей грязной страсти я почти забывал дышать, от чего меня затрясло по всему телу и на лбу выступила предательская испарина. Ее цветочное платье пропало из виду — они зашли в двери. А там лестница, поворот, вдоль по коридору, направо и ее дверь, ее комната, и она, ожидающая свою долю моего наказания. Я сделаю так, чтобы она запомнила это намного ярче, чем 40 плетей у столба, после того, что я планирую она не осмелится сбежать от меня даже под дулом оружия. Я перевел взгляд, стараясь немного освежить свое неожиданное воспалившееся сознание, и взгляд мой остановился на двери в конюшню. Сквозь открытый настижь пройом я увидел стену, на которой висели принадлежности для лошадей: запасные сёдла, набойки, кожаные дорожные сумки, а ещё бичи и хлысты для воспитание непослушных, необъезженных коней. Взглядом я остановился на удлиненной палке с мягким кожаным наконечником, ее обычно используют, когда всадник пытается научить лошадь делать разные трюки и быть более покладистой в долгой дороге. Иногда ещё кучеры использовают это, чтобы на небольшом расстоянии подгонять лошадей, прикрепленных к карете. Я улыбнулся и направился к конюшне. Взяв с собой приглядевщуюся вещицу, я спрятал ее в длине моего свадебного фрака, и стремительно поспешил к дому, стараясь не выдать в своих движениях надрывную, резкую срочность своего желания. *** Я слишком хорошо знал дорогу к ее покоям, затуманенный роем мыслей я не заметил как уже оказался в коридоре, что вел к ее двери. Около нее покорно стоял Яков. — Сделал все как вы просили. Единственное, что — вырываться она начала. Пришлось и ноги ей связать. — Иди отсюда. И проследи, чтобы никто сюда даже сунуться не думал. Глядев будто сквозь него, я протянул ему монету, которую тот с жадностью вырвал у меня из руки. Он поклонился, и напоследок посмотрел на меня с улыбкой, понимающе усмехнувшись. После я уже не видел его. Он растворился у меня перед глазами, а взамен оказалась только небольшая деревянная дверь, что по моей памяти, так хорошо запиралась изнутри. В следующий момент я уже медленно ее отворял, тихий скрип сопровождал ее открытие. Медленно предо мной представала картина ее комнаты, освещаемая полудневым солнцем из единственного окна. Я задержал дыхание, когда увидел ее лежащую на полу со связанными руками и ногами, она плакала лежав ко мне спиной, и пыталась согнуться чтобы дотянутся руками до веревки на лодыжках, с последних сил стараясь ее развязать. — Надеюсь ты не думаешь, что останешься без наказания. Она вмиг остановилась когда услышала мой голос, замерла, но задышала чаще и громче, иногда вдыхая ей не хватало воздуха и тогда она издавала короткий, трепетный всхлип страха. — Дрянь. Я прошептал, но был уверен, что она услышала. — Ты видимо совсем позабыла кто ты есть и кому ты принадлежишь. Я запер за собою дверь на прочный засов, и тогда подошёл к ней ближе. — Но ничего, я тебе напомню. Резко схватив ее за волосы на затылке я притянул ее ближе к себе, поднимая ее с пола, так чтобы она села на колени. Все ещё стоя за ее спиной, я наклонился к ее уху, сжав в кулак собранные волосы, так что она всхлипывая, вынуждена была откинуть голову назад. — Ты моя. Моя вещь. А я очень не люблю когда кто-то забирает у меня то, что по праву мое. Я нарочито проговорил ей слова прямо в ухо, в надежде, что она их наконец-то запомнит, но ее молчание меня раздражало, она снова начинала плакать, я это чувствовал хоть и не видел ее лица. В гневе я выпустил ее волосы из хватки, и она повалилась на пол лицом вниз. Я выпрямился оценивая вид у меня в ногах. Ее спина, совсем голая была в полном подчинении моего взгляда, она поднималась и опускалась от ее учащенного дыхания, а юбка ее немного задёрнулась, оголяя утонченные ноги и связанные лодыжки. По какой-то причине вид тугой, грубой веревки на ее ногах возбуждал все клетки моего тела. Я сглотнул ком в горле уже который раз за этот день, и обойдя ее, подошёл к окну, также запирая его плотно. Я сделал шаг к ней ближе, оттягивая с шеи парадный белый галстук, чувствуя прилив жара, что волной прошёлся по моему телу, распаляя и дразня. Я подошёл совсем близко, так что мои сапоги были у самой ее головы, а трость упиралась в ткань юбки платья, что небрежно распласталась по полу. Я выдерживал секунды, так великодушно давая ей минутку на размышления, давая возможность подумать о своем поведении. Но не услышал я от нее ни мольбы, ни извинения. — Молчишь? Мне нравилось чувствовать свое главенство над ней, ведь она была совсем беспомощна в этот момент. Связанная по рукам и ногам, в запертой комнате, а все ее спасители в этот раз, к счастью, не прибегут к ней на помощь. Это выбило из меня смех, смех со вкусом будоражущего предвкушения. А она от этого сжалась всем телом, все-таки поднимая голову, старалась хоть как-то подняться с пола, опираясь на связанные перед собой руки. На момент я ей в ответ тоже замер, улыбка пропала с моего лица, мы смотрели друг другу в глаза. И это было словно вызов. Я понимал, что она из последних сил пытается показать свое ничтожное презрение по отношению ко мне. Смотрит на меня с ненавистью, а сама дурочка не понимает что своими же руками подписывает себе приговор. — Я не ваша. Ее голос слабый после всех рыданий, но эти три слова ей удается проговорить четко и уверено. А для меня это становится последней каплей, я чувствую как внутри меня бушует что-то невероятное, ее глаза меня доводят. — Дура. Я понимаю, что контроль над собой у меня слабеет с каждой секундой. Все мое нутро рвется наружу, словно вольнолюбивый конь с поводьев, и когда ему удается вырваться, я так же как и он срываюсь и не могу более терпеть. Стремясь выплеснуть резко накотившую ярость, я с размаху отбрасываю свою трость в сторону, и она летит прямо к ее комоду, разбивая старинное зеркало в деревянной раме. Она вскрикнула от грохота разбитого стекла, и обернулась посмотреть на заданный мною ущерб. — Не хочешь по хорошему, будет по-плохому. Я сам не узнал свой голос. В следующий момент я уже поднял ее с пола за руки. Непроизвольно мои движения были резкими, ведь во мне сейчас говорил не здравый смысл и честь, мною руководил животный позыв стереть эту мерзавку в порошок. Одной рукой продолжая держать ее связаные руки за узел веревки, второй я схватил ее лицо, сдавливая впалые щеки, ее лицо совсем рядом с моим. А я словно в тумане. — Как ты могла сбежать в такой день? Как ты посмела ускользнуть от меня? С ним. Мой яростный шепот разносился по всей комнате, она вся тряслась, из ее груди вырывались тихие всхлипывания. Я тряс ее за плечи. — Дрянь, дрянь, дрянь… Я словно ощущал как здравый рассудок покидает меня, напуганно скрипя половицами. Мое ощущение было сродни чему-то звериному, дикому, чем-то удивительно необузданным, и я поддался этому позыву, забываясь о понятиях морали и пресловутой чести. Я прекрасно помнил каково это целовать ее мягкие губы, проникать языком в ее теплый рот, но сейчас у меня не было желания ее поцеловать. Она меня извела, я зол на нее как никогда. — Ты знаешь, что с такими как ты делали ещё не так уж и давно? Молчит. Я ещё ближе подвигаю ее лицо к себе, она дёргает головой, пытаясь отвести ее в сторону. — Отправляли в Сибирь. — Я сам ответил на свой вопрос. — Но даже не надейся, я никуда, никогда тебя не отпущу… По моей руке стекают ее слезы, ее огромные опухшие от слез глаза смотрят на меня умоляющим взглядом. Но уже слишком поздно, я это прекрасно знаю. Я не остановлюсь, я слишком распалён. Улыбка непроизвольно расплылась по лицу, я радовался ее близости, ее нежеланной податливости. Какая красивая она, когда плачет и когда злится. А ещё когда улыбается и сосредоточенная на работе. Всегда она прекрасна и даже сейчас, когда я был на нее до злости обижен, она казалась мне ангелом, со своими растрёпанными волосами и мокрыми от слез щеками. Рукою я пригладил ее волосы, не переставая улыбаться. Как мне уже осточертело это ожидание, я хотел ее в свои объятия, каждый день я безгранично этого желал, а она вечно убегает, плачет она. И сейчас сжав зубы она смотрит на меня, и если бы взгляд мог убивать, я бы уже давно был похоронен. — Не трогайте меня. Она дёргает головой в другую сторону от моей ладони, и очень зря. С другой стороны ее поджидает пощёчина, звук от которой нарушил тишину комнаты. Я ударил ее по лицу, и почему-то от этого почувствовал невероятное напряжение по всему телу. Мне захотелось сделать это ещё раз. Но только не по лицу. — Иди сюда… Я потянул ее за собой, она не в силах остаться на месте, мелкими шажками на сколько ей позволяла веревка, передвигалась, не прекращая дёргаться. — Крепостных положено наказывать поркой. Начал я, усаживаясь на перину ее кровати, все ещё не отпуская ее связанные руки. — Я пощадил тебя от превселюдного наказания, но ничего, — я резко дёрнул ее на себя, так что она не устояла, и перекинул ее к себе на колени. — ведь пороть можно не только хлыстом и у столба. Мой смех заглушал ее скомканные, обрывистые «Нет», но я этим только наслаждался. Она лежала животом у меня на коленях, связанные ноги и руки дергались по обе стороны от меня, но это только больше меня заводило. — Ну тише, тут ничего страшного. Я игрался с ней, сдерживая ее голую спину одной рукой, держа ее на месте. Она всем телом выгибалась, но я прижимал крепко. Мягкость ее кожи была такой охмеляющей, что я невольно погладил теплую поясницу. И она от чего-то замерла, только ее дыхание было таким, словно она только что вынурнула из-под воды — дышала громко и постоянно всхлипывая, но она не двигалась, а замерла, напрягаясь всем телом. — Хорошая девочка. Я провел рукой вверх по ее позвоночнику и внимательно слушал как от этого она все чаще и громче вздыхала. Я остановился рукой у ее затылка, запуская пятерню в ее волосы, сжимая их в кулак, поднимая ее голову ближе к себе. И я сам наклонился к ней ближе. — Если не будешь противиться, то может ещё и понравится. Я отпустил ее голову, а она, глупая, снова начала вырываться. Но мне это не мешало. Я перевел взгляд с ее спины на юбку. — Не надо, Григорий Петрович, прошу Вас. Она словно прочитала мои мысли, пока я уже нащупывал край ее платья, но многочисленные подъюбники постоянно скатывались обратно, как только я успевал их немного задирать. Она билась ногами по полу, била руками мне по ногам, но это ей не помогало — я держал ее слишком крепко. Я знал, что она запомнит это надолго. Я ликовал от этого. Психонув, я все-таки закинул ее юбку ей на спину, резко рванув, так что шов на талии негромко треснул. — Что вы делаете?! Ее голос надрывистый, она плакала, я слышал, хоть и не видел лица. Я оставил ее вопрос без ответа, потому что даже не мог разобрать его суть. Все мои мысли сосредоточились на другом — с под ткани юбки я оголил ее юное тело. Я замер, взглядом прикипел к ее голой коже, манящие изгибы ягодиц теперь были в полной моей власти. Но я не мог пошевелится, не мог моргнуть и вздохнуть. От переполняющего меня желания кровь отхлынула от головы, собираясь у меня между ног. Моя рука застыла в воздухе в паре сантиметрах от ее притягательных бедер. Я не знал как начать, меня переполняло тугое напряжение по всему телу. Но все-таки я решился, и ладонью аккуратно прикоснулся к ее ягодице. От ощущения я потерял голову. Кожа мягкая, словно шелк, плоть упругая, но податливая. Ее бедра совсем узкие, она словно ребенок, словно маленькая девочка. Такая юная, совсем ещё неприкасаемая, новая, чистая, целая… Я легонько сжал ладонь, от наслаждения прикрывая глаза, и сглатывая набравшуюся во рту слюну. Я только сейчас начал замечать ее вскрикивания: «Отпустите», «Что вы себе позволяете», «Не надо, прошу». Мое дыхание участилось, в ушах что-то гудело, я закусил губу, чуть ли не срываясь на короткий стон. О Боги, она меня доводит. И тут я делаю то, что хотел. Отведя руку в сторону, я с размаху припечатываю свою ладонь к ее мягкому месту. Смешанный звук громкого хлопка и ее обрывистого ошарашенного всхлипывания краткой волной раздался по комнате, отбиваясь от стен усладой для моих ушей. Я сжал зубы, удивляясь тому какое удовольствие это мне принесло. Я поспешил повторить похожий удар. Раз, и новый хлопок, теперь по другой ягодице. Теперь она крикнула ещё громче. Ее ноги висели в воздухе, я держал ее одной рукой за шею сзади, так чтобы она не могла поднять туловище, не мешая мне. Ее вечные дерганья и попытки вырваться начинали меня раздражать. И свое раздражение я вылил в новый шлепок по ее нежной, розовой плоти. Следующие два хлопка были быстрые, и я постарался нанести их в тоже самое место, замечая каким причудливым красным следом остаётся на ее коже отпечаток моей ладони. Моя ладонь горела, и мне нравилось думать о том, как наверное горела она от моих ударов. — Нет! — Она кричит громко, когда я отвёл руку подальше, и вкладывая в этот хлопок всю силу, шлёпнул ее так, что она бедрами вжалась в мою ногу, на которой лежала, стараясь машинально увертется от удара. Она выгибается в спине, дышит словно на грани, мне показалось что сейчас она потеряет сознание. Я притормозил на минутку, поглаживая ее красные от ударов ягодицы, по очереди, максимально нежно, чувствуя как разогрелась ее кожа. — Ты ещё не раз будешь вспоминать это. Вспоминать, как я тебя порол. Как горела твоя кожа от моей руки. Ты будешь вспоминать это, когда не сможешь спокойно сидеть в ближайшие дни. Я нашёптывал ей свою мантру, не переставая нежно гладить ее ноги и зад. — Но зато ты уяснишь урок. И будешь помнить, что каждый раз за малейшую провинность тебя будет ждать такое наказание. Помяни мое слово. Ряд свежих ударов сокрушился на нее, я бил с новым ритмом, довольно быстро, но все-таки оставляя небольшое время для себя, чтобы определится с местом удара, стараясь не оставить на ней не единого живого места. Она кричала от каждого хлопка, кричала на вдохе и на выдохе. Все тело ее дрожало на моих коленях, она без остановки двигала бедрами в разные стороны, инстинкт самосохранения заставлял ее продолжать тереться об меня. Ее живот дрожал от вечных вскрикиваний, я чувствовал каждое ее движение. Спина ее изгибалась под моей рукой. Хлопок, хлопок, хлопок. Я уже сбился со счета. — Дрянь! — схватился за нее пальцами, ногтями впиваясь в красную кожу, другой рукой поднял ее голову и наклонившись, ужалил ее щеку горячим мокрым поцелуем. Черная ненависть и жаркая привязанность моей души к этой девчушке смешались во мне в этот момент. Я готов был взорваться, полностью потеряв контроль. Я сорвал с себя галстук, которой невероятно мешал мне дышать. Я чувствовал капельки пота скатывающиеся по моему лбу. Вдруг осознавал, что самозабвенно желал ее в этот момент, мне хотелось войти в нее, почувствовать тепло ее девственного лона, мне хотелось хоть раз услышать вместо крика ее стон. Я влажно целовал ее шею, даже губами я мог чувствовать бешеный стук ее сердца у вздутой вены на ее шейке. Я заново стал поглаживать ее ягодицы изредка просто сжимая их ладонью, сладко массируя напряжённые мышцы. Я целовал ее голое плечо и лопатку, языком вырисовывал на ее коже узоры. Но я вернулся к ее плечу, зажимая его зубами, когда аккуратко указательным пальцем, я проскользнул между ее плотно стиснутых ног, легонько касаясь ее там. Я не входил в нее пальцем, просто прикоснулся к розовым складкам. И моему удивлению не было предела, когда я ощутил на своем пальце мутную теплую влагу. Я обезумел от желания во мне, мое воспалённое естество упёрлось в ее живот, который я прижал к себе ближе рукою. Невольно я двигал бедрами, создавая трение об нее, и это сносило мне голову. Я чувствовал как она из-за моих действий старалась со всех сил оттолкнуться от меня в другую сторону, но ее дерганья только ещё больше цепляли меня и подносили меня к грани. Я продолжал тереться об нее, пока всю ладонь прижимал к ее нежной плоти, она была горячая и мокрая. — Ого, Катенька. Можете кричать сколько хотите, но это, — я провел пальцем по ее входу, чувствуя прилив новой желанной влаги на кончике своего пальца: — лучшее доказательство того, что на самом деле Вам это нравится. Но тут, когда я ослабил руку на ее спине, она неожиданно для меня резко дёрнулась, и, перекотившись на другой бок, упала с моих коленей на пол. Она смотрит на меня такими глазами… Мне кажется так жертвы смотрят на своего убийцу в последние минуты жизни. — Вы сумасшедший! Бог Вас накажет! Она ядовито шептала на меня, поглядывая на икону за моей спиной. — Бог? Я поднялся на ноги, чувствуя странную слабость в ногах. Мои колени тряслись, ноги были словно ватные. Когда я встал, то заметил что из моего фрака, что-то вывалилось. Пошатываясь, я опустил взгляд под ноги. На полу лежал черный хлыст, что напоминал гибкую трость, с небольшим кожаным наконечником. Я перевел взгляд с этой вещички, прихваченной мною с конюшни на Катю. Она была совсем растрёпанной, лицо раскраснелось, белки глаз покраснели, они блестели слезами. Платье еле держалось за ее острые плечи. Я сжал руку в кулак, ту руку которой я ещё только что держал ее за сокровенное местечко и все ещё чувствовал на пальце ее горячую влажность. — Может быть ты и права. Но кто тогда накажет тебя? Это было только начало шторма перед предстоящей бурей. Я прихватил с пола хлыст, примеряя его под свою ладонь, устраивая его поудобнее. Это не осталось для нее не замеченым. — Что это?! — Сейчас узнаешь. Я снова поднял ее на ноги, приметив, что она уже совсем выбилась из сил, словно кукла, она не могла уже так рьяно вырываться из моих рук. Но только ее взгляд был такой же живой, такой же нагло ненавидевший, но все ещё я видел в нем возбуждающий страх. Я подтолкнул ее в спину, толкая ближе к кровати, но я не намеривался уложить ее на нее. Быльце кровати я немного отодвинул от стены, и перегнул ее ослабевшее тело через него. Руки ее, за другой конец свисающей веревки, я привязали к нижним перекладинам быльца. Ее голова поникла вниз, ненадолго мне показалось, что она без сознания. — Чтобы Вы не делали со мной, я не буду Вашей. Всей душой и телом я пренадлежу только ем… Я оборвал ее слова, когда одним резким ударом хлыста, вырвал из ее груди отчаянный крик. Она кричала продолжительно, видно было эти ощущения не были похожи на хлопки моей ладони. В следующий раз, я завел руку аж за голову, с размаху и на большой скорости новый удар длинной красной полосой остался на ее правой ягодице. Я стоял за ее спиной, оценивая открывающийся предо мною вид, ее стройные ноги, белая кожа, что теперь стала кроваво красной. Я ничего не смыслил, в голове невероятный туман, а непрекращающееся жжение между ног, не давало моим мыслям прояснится. Я чувствовал бешенство момента, сумасшедствие наслаждения от того, что мне довелось наказывать её. Звук хлыста который со свистом рассекал воздух, разливался удивительными волнами похоти по моему телу. Раз за разом, удар за ударом, крик за криком, она кричала самозавбенно, звала на помощь, кричала столь ненавистное мне имя, проклинала меня, желала мне смерти, но я был готов умереть в следующий момент, если бы это стоило того, чтобы охлыстать ее ещё раз. Последний мой удар разорвал красный след на ее коже, тонкая кожа надорвалась, и проступила кровь. Я словно очнулся от наваждения, мне казалось, что в этот момент я видел себя со стороны. Хлыст сам выпал из моей руки. А пока он падал, я сопровождал взглядом его наконечник, которой был запачкан ее кровью. На меня словно вылили ведро воды, я стоял в метре от нее, и все смотрел на ее истерзанные ягодицы и ноги. Я почувствовал прилив разрушающей меня слабости, я осознал все, что только что произошло. Никто не имеет права, никто не смеет, убью любого, кто ее тронет. А сам?.. — Я… Я не мог найти слов. Но в комнате повисла ужасающая меня тишина. Да, нет же, этого не могло быть… Прислушиваюсь — дышит, из последних сил, хрипло после всех криков, но она ещё держится. Я вздыхаю облегченно и радостно, делая шаг к ней на встречу, но сам машинально себя отдергиваю. — Катенька. Я выдыхаю ее имя, полностью выбившись из дыхания. Мысль, что я мог засечь ее до смерти, холодным осадком засела в голове, от чего волосы встали дыбом. — Прости меня. Я все-таки решился подойти к ней на слабых ногах, хромая, чувствуя вернувшуюся боль в ранении. Но я не мог смотреть на кровоточащую полоску на ее коже, я не мог смотреть и осознавать, что это сделал я. Опуская юбку с ее спины, я поспешил прикрыть ею израненную плоть, чтобы хотя бы спрятать ее от моих глаз. Не зная, что делать я ласково прикоснулся к ее плечу, а она в ответ как завопит, просто от моего прикосновения она кричит теперь до ужаса напуганно. Боже мой, что же я наделал? Я ошарашенно, убираю руку, чувствуя невнятную дрожь по всему телу. Я в замешательстве, от чего-то почувствовал, что напуган. Не могу здесь находится, не могу видеть ее. Не задерживаясь, я поспешил к двери, оставляя ее настижь открытой за собой. Мне плевать. Я истерзал неприкасаемое, надругался над святым.

«Вы сумасшедший! Вас Бог накажет!»