Полевой дневник на коленях перед собором

— Нам всем воздастся, — подумал я и упал. Но упал недалеко, так, условно низко и только на колени. Почему — ещё не понял, но уже приготовился. Почему я подумал про «воздастся» я тоже не знаю. Это от бреда, от дурацкого несчастного бреда, сумасшедшего даже немного. Перемешали вино, коньяк, лес, опилки, чай и все превратилось и извратилось во сквозной, проникающий и пронизающий до костей, идиотический и идиоматический поток бесцельных разъяснений. Тут было что-то хорошее и ничего ещё не было плохого. Солнце греет и это явно во славу богу. А я слушаю сказки, все ещё стою на коленях и думаю — с какого ж ляда я просто это самое «воздастся» подумал. Слово-то какое ужасное! Буквы-то такие твёрдые, звонкие, бьют в перепонки. Идут часы, шел третий час ночи, девке напротив к лицу идёт платье, но она смотрит на меня и я понимаю, что со всеми своими желаниями и восхищениями я, слово часы, иду нахер. И правильно делаю на самом деле. С женщинами так и надо. Либо восхищаешься громко и что-то делаешь, либо восхищаешься про себя и ничего не делаешь. Тут на твое усмотрение, Генри. Генри, кстати, на коленях стоять не может, не мог, точнее. Но он был умный и поэтому он висел. Не головой вниз. А так — зависал на чем попало и висел, курил, выпивал, философствования разводил. Вот про женщин много вешал лапши всякой. Хороший мужик. А коленки, сцуко, болят. Здесь ужасно многолюдно и холодно. И я это понимаю, я это знаю, слышу. Сосны здесь будто часовые охраняют меня. Им в чистый несчастный кайф за мной наблюдать. Всем воздалось за дождь, За смерть, за пух и прах За дым, за чай, за караван За огонек костра, за шум А я иду. Иду. Иду. Сижу на коленях и думаю — дурак. Никого ж из наблюдающих нет, уже ж и лечь можно и встать можно. А не получается, мне нравится уже, меня уже приучили. Я уже такой, какой есть. Никакой.