Неизвестная переменная

Все летело к чертовой матери. Или в ад. Или еще куда поглубже и подальше. Рихард не знал, какая именно остановка окажется последней, но то, что она обязательно случится в самое ближайшее время, чувствовал буквально кожей. Был вечер пятницы, Рихард был до отвращения трезв, чего не скажешь о дорогих коллегах, которые напивались сосредоточенно и скрупулёзно, как какие-нибудь сектанты в день встречи со Всевышним. Особенно старался Ландерс. Рихард перевел на него взгляд и успел увидеть, как тот неосторожным взмахом руки столкнул на пол на треть полную бутылку текилы. Ландерс проводил ее безразличным взглядом, потом молча встал и пошел на кухню за новой. — Уёбок, — сказал будто бы в никуда Рихард. И повторил, чтобы закрепить материал: — Маленький сраный уёбок. Копившееся месяцами раздражение прямо на глазах эволюционировало во что-то другое. В более страшное. В неописуемый пиздец. Рихард не верил, что они запишут этот альбом. Да что там, он не верил даже в вероятность довести до ума хоть один трек. И если раньше они просто срались между собой, классическим способом добывая истину в споре, пока не приходили к компромиссу, то сейчас абсурдно разбились на два лагеря: пять конченых мудаков против Рихарда, — с точки зрения самого Рихарда. С точки зрения пяти мудаков наверняка было наоборот. Вернувшийся с кухни Ландерс, проходя мимо кресла, в котором Рихард почти дошел до точки кипения, споткнулся о его вытянутые ноги и чуть не полетел носом вниз. В голове с громким хлопком вылетела пробка. Ландерс чудом удержался на ногах, развернулся и все-таки открыл свой чёртов рот. В голове раздался второй хлопок. Рихард посчитал про себя до десяти — не помогло. — Пауль, блядь. *** — Как меня заебал этот пиздец, кто бы знал, — сквозь зубы процедил Шнайдер, вставая, чтобы то ли разнять начавшуюся драку, то ли присоединиться. На сторону Ландерса, естественно. Тилль демонстративно пошел на выход из общей гостиной, равнодушно обходя по широкой дуге начавшийся мордобой. Его все достало посильнее прочих, но как-то реагировать, тем самым повышая и без того зашкаливающий градус пиздеца, совершенно не хотелось. Он думал, что после очередной напряженный недели бесплодных попыток и постоянных ссор несколько бутылок хорошей текилы помогут снять напряжение, как-то расслабят атмосферу всеобщей истерии, которая захватила их дом и студию. Кажется, даже вода в бассейне позеленела из-за Рихарда, у которого разве что яд с языка не капал, стоило ему услышать очередную идею от любого из них. Складывалось впечатление, что он поставил себе цель не соглашаться ни с кем. Особенно с Паулем. С ним было хуже всего. Чертовы гитаристы и непомерное эго этой братии. Хотя раньше Тилль не замечал такого открытого соперничества между Ландерсом и Круспе, версии получше у него не было. Так что, да, «чертовы гитаристы». У Тилля буквально волосы дыбом вставали, когда он думал о шансах на успех при записи этого проклятого альбома. Вот что происходит, когда из слаженной машины выпадает хоть один винтик. В случае Рихарда это был огромный болт, который он вознамерился возложить на всю группу. Докурив сигарету и прицельным щелчком отправив ее в ближайшие кусты, Тилль обернулся и посмотрел в окно гостиной. Шнайдер прикладывал к лицу Пауля пакет со льдом, Рихарда видно не было. *** Если бы у Рихарда спросили, когда именно и почему их веселый шапито превратился в блядский цирк, он бы не смог точно ответить. Это как открыть однажды утром глаза и понять, что ты уже не в Канзасе. Сухой факт. Решение уравнения без «дано» и переменных. Точнее, переменных было шесть. Или пять и еще одна — возможно, вот где крылась проблема, но это не точно. Почему-то вспомнились полностью поглотившие радужку зрачки Ландерса. В груди что-то неприятно заныло. Рихард бездумно перевел взгляд на свои руки. Кожа на костяшках противно зудела от чужой засохшей крови. Снова захотелось хорошенько съездить по лицу. На этот раз ради разнообразия себе. — Пауль, блядь, — повторил Рихард как и двадцатью минутами ранее. Ничего не прояснялось. Уравнение с неизвестными переменными раздробилось на четыре и еще одну. *** Разбитая губа противно саднила. Пауль морщился каждый раз, когда на рану попадал алкоголь, но не собирался останавливаться. Тупо не мог. Его ощутимо потряхивало то ли из-за адреналинового отката после драки, то ли просто от злости, то ли от экзистенциального ахуя на самого себя: пока Рихард возил его по полу, выбивая воздух из легких всем своим нехилым весом, у Пауля встал. Пауль еще раз с почти мазохистским удовольствием прокрутил эту безобразную сцену в голове. Как и положено, в замедленной версии: вот он спотыкается о ноги Рихарда, вот он мимоходом шлет Рихарда нахуй, чтобы тот не раскидывал свои конечности перед приличными людьми, вот ему прилетает по зубам. Губа лопается с противным звуком. Секунд через тридцать они уже валяются по полу, самозабвенно отвешивая друг другу достаточно бестолковые удары, не такие уж и болезненные, не в полную силу, уж Пауль знает, о чем говорит. Вон он пытается сменить позицию и спихнуть с себя Рихарда, но силы никогда не были равны, и вот он снова оказывается под тяжестью чужого тела, только в этот раз уже елозит мордой по ковролину. И когда чертов Рихард прижимается своими бедрами к его заднице, у Пауля встает. Вот тогда-то он и охуевает настолько, что даже сопротивляться перестает. Замирает как олень в свете фар. Спасибо подоспевшему Шнайдеру, который стащил с него Рихарда. Привет, Пауль, давай знакомиться! Я — пиздец, твой новый лучший друг, нам будет очень хорошо вместе! Не то чтобы других пиздецов не хватало, но этот, пожалуй, был самым охуенным в личном рейтинге Ландерса. Уверенное олимпийское золото среди всех охуенных пиздецов за последние несколько лет. Да за всю сознательную жизнь, если хорошенько подумать. Пауль закрыл лицо ладонями, посидел еще немного, пытаясь привести мысли в порядок, но стоило вспомнить тяжесть чужого тела, как возбуждение снова накатило непрошеной волной. Очень хотелось сказать: «Шнайдер, ты мой лучший друг, поэтому не откажешь. Просто убей меня. Потом можно и Круспе прикопать для собственного удовольствия, но сначала все-таки меня». Вместо этого пришлось остановиться на дипломатичном: — Шнайдер, мне очень нужно нажраться, неси все, что есть. *** Шнайдер боялся лишний раз вдохнуть, чтобы не разрушить установившийся шаткий нейтралитет. Откуда он взялся, никто не понял, но с той пятничной текиловой драки прошло почти три недели и за это время они даже умудрились полностью свести два трека. Рихард большую часть времени по-прежнему вел себя как конченый мудак, но все-таки стал периодически соглашаться с чужими идеями и даже выдавать вполне вменяемые свои. Впечатляющий прогресс. Понимание пришло позже: гитаристы почти не общались между собой. Пауль не велся ни на чьи провокации и в целом молчал большую часть времени, Рихард же старался вообще не смотреть в его сторону. Молчащий Пауль и без того был абсолютно противоестественным зрелищем, а Пауль, бездумно зависающий в одну точку и точка эта, как правило, была где-то в районе Круспе, и вовсе вызывал вопросы. Шнайдер ненавидел, когда эти самые вопросы скапливались, но все попытки достучаться до Пауля ни к чему не приводили. Теперь Шнайдер стал огрызаться на Рихарда за двоих. Не то чтобы дружеская солидарность сработала, но поделать с собой ничего не мог. Что-то его интуитивно раздражало во всей этой условно притихшей ситуации, волосы на затылке все равно вставали дыбом. Все указывало на то, что должно ебануть посильнее, чем в первые недели в студии. Затишье перед бурей. Банально до тошноты. Шнайдер очень хотел ошибаться. А еще он очень хотел записать этот гребаный альбом, после которого можно отправиться в тур, где из-за охуевшего темпа и расписания ни у кого не будет ни времени, ни сил на споры, драки и прочую хуйню, которой они тут занимаются, запертые под одной крышей в какой-то условно очаровательной глуши. Таким, как Пауль, противопоказано надолго уходить в режим сохранения энергии. Он как маленькая атомная электростанция месяц ее накапливал, давясь тишиной и чем-то, что пожирало его изнутри. А потом ебануло. С огоньком, треском и присвистом, даже с Линдеманна слетел его образцово-показательный дзен. *** Субботнее утро, яркое солнце, запах свежего кофе, благословенная тишина. Иногда пиздец начинается с чего-то пасторального. Вообще-то большинство из них собирались на выходные свалить в город, чтобы немного размяться. Свежий воздух, морды друг друга, ползущая на черепашьей скорости в условно светлое будущее работа и отсутствие баб всех порядком утомили. Шнайдер посмотрел на угрюмого Пауля, который безуспешно пытался устроить на высоком табурете себя, чашку с кофе и гитару. Выходило не очень. — Паульхен, хватит работать, поехали, развлечемся. На твою постную рожу смотреть тошно, — еще раз попробовал Шнайдер. Ландерс не улыбнулся и даже ответом не удостоил. Лишь отрицательно покачал головой и снова вцепился в гитару. Все утро молчавший Тилль подал голос: — Рихард тоже не хочет ехать. Пауль резко вскинул на него взгляд. — Надеюсь, вы, два клоуна, не переубиваете друг друга, пока все нормальные люди пытаются перезагрузиться. Шнайдер мысленно перекрестился и почти передумал уезжать. — Все нормально, Тилль, — заверил вошедший в кухню Рихард. Заглянув в кофейник и не обнаружив там кофе, он огляделся и увидел на столешнице полную чашку. Чашка принадлежала Паулю. — Ну и дрянь, — ругнулся Рихард, сделав глоток. — Кто же столько сахара кладет?! Все как в замедленной съемке перевели взгляды на Ландерса. Пауль на секунду прикрыл глаза, сделал глубокий вздох, потом широко и очень ненатурально улыбнулся. — На здоровье, Рихард, — с этими слова он спрыгнул с табурета, схватил гитару и вышел из кухни. Шнайдер подумал, что даже если пиздец и близко, то еще не на пороге. *** Пауль бесился. Ему казалось, что в голове ежеминутно взрывается испорченная пиротехника и разносит ему череп, стоило только посмотреть на Круспе. Возможно, ему действительно надо было принять предложение Шнайдера и свалить на выходные. Как следует нажраться, подцепить какую-нибудь симпатичную девицу и хорошо провести с ней время. Если бы ему повезло, девица оказалась бы настолько задорной, что вытрахала бы из него всю душу так, что бы он свое имя забыл. И ему бы почти наверняка повезло, он таких притягивал. Только как вытрахать из головы Рихарда Пауль представлял с трудом. Рихард нагнул раком и поимел его в мозг. Без прелюдий, если не считать за предварительные ласки разбитое лицо. Чертов сукин сын. В тот первый вечер Пауль свято верил, что это просто временный глюк, который пройдет к утру. Максимум через пару дней, поскольку он вообще впечатлительный. На исходе четвертой недели следовало признать глюк постоянной переменной: у него до звона в ушах стояло на Рихарда, а шансов, что отпустит, с каждым днем становилось все меньше. Пауль смотрел на Рихарда и медленно, но неотвратимо тонул в ощущении развернувшейся вокруг преисподней. Что с этим делать он решительно не понимал. Не скажешь же: «Эй, Рихард, тут такой казус случился… Короче, давай ненадолго забудем про все наши разногласия и пойдем потрахаемся, пока я совсем тут ёбу не дал». После такого заявления вполне можно еще раз схлопотать по лицу, и на этот раз по-взрослому. Представив, что его опять кинули на пол и придавили сверху горячим тяжелым телом, Пауль грязно выругался. Возбуждение било кулаком под дых. Может, все-таки стоит подкатить к Рихарду, вдруг прокатит… Не прокатит. Люди делятся на две категории: с одними случаются чудеса, с другими — охуенный пиздец. Пауль не обманывался насчет того, к кому из вышеперечисленных относится он сам. *** Рихард чувствовал, что конкретно так объебался. Он не понимал, когда, как и почему, зато всей шкурой ощущал на себе взгляды Ландерса. После той драки тот затих, не лез на рожон, но зато стал сверлить взглядом. Это не то чтобы бесило, скорее тревожило. Как слабые разряды током вдоль позвоночника. Само по себе малоприятно, зато задеваются те нейроны, которые трогать не стоило. Хотелось то ли опять ударить, то ли осторожно прикоснуться. Второй пункт Рихарда пугал до усрачки. Он просто не вписывался в его картину мира. Еще у Ландерса с того вечера были постоянно расширены зрачки. Если бы Рихард знал его хуже, он бы поклялся, что тот торчит на чем-то, но в его случае можно было отдавать голову на отсечение: пьет все, что горит, но никакой дряни сверх алкоголя никогда не будет употреблять. И все же расширенные зрачки не давали покоя. Да и вообще Ландерс вел себя странно. С каждым днем все лишние переменные из уравнения Рихарда выпадали одна за другой, пока не осталась единственная. Ландерс, блядь. Рихард опять начал закипать. Но на этот раз жар зарождался не в голове, а ниже пояса. Да, где-то он конкретно объебался. *** Струны не слушались, мелодия ускользала. Они разошлись по разным концам дома, чтобы не пересекаться, но этот разделенный на двоих вакуум не помогал, а делал только хуже. Очень хотелось долбануть гитарой об стену. Пауль, возможно, так и сделал, если бы знал, что это поможет, но врожденный прагматизм удерживал ни в чем не повинную гитару в безопасности. Пауль отложил инструмент, потянулся, разминая затекшую спину. Где-то наверху хлопнула дверь и через минуту послышался шум воды. Пауль прислушался. Провел ладонью по лицу. Сделал глубокий вдох и сказал себе, что даже самое плохое решение это все-таки решение. Жить в подвисшем состоянии он больше не мог и не хотел. *** Сквозь шум воды Рихард услышал щелчок двери. Сначала подумал, что показалось, но развернувшись, увидел через мутное мокрое стекло душевой кабинки знакомый силуэт. Пиздец подкрался незаметно, хоть виден был издалека, блядь. Силуэт оперся поясницей о раковину и не двигался. Не смотря на почти прохладную воду стало удушающе жарко. «Господи, нахуя?», — подумал Рихард, но вслух сказал совсем не то, что собирался: — Чего застыл? Иди сюда, раз пришел. Сердце билось где-то в горле, не давая сделать полноценный вдох, руки предательски тряслись. Надо было сначала нажраться, потому что творить хуйню на трезвую голову это совсем другой уровень дна, достигать которого Рихард не любил. Но здесь и сейчас достиг. Чемпион. Спасибо, Пауль, блядь, без тебя бы не справился. *** Пауль закрыл лицо ладонями, сделал два глубоких вдоха, потом резко рванул дверцу кабинки на себя. Ввалился под струи воды как был — в рубашке и шортах. Рихард одарил его нечитаемым взглядом и коротко прокомментировал: — Долбоёб. Ни отвечать на заслуженное оскорбление, ни вообще разговаривать не хотелось. Он боялся, что если между ними упадет еще хотя бы слово, оно даст искру и тогда испорченная пиротехника в его голове сделает свое дело — череп наконец разнесет на осколки окончательно. Возможно, так было бы даже лучше, но до одури хотелось другого. *** Рихард наконец-то понял очевидное: зрачки были постоянно расширены от возбуждения. Уравнение из одной переменной сложилось. Легче не стало. *** Поцелуи здесь и сейчас были чем-то неправильным, это понимали оба, но Пауль поднял голову, приоткрыл свой невозможный рот и Рихард не стал раздумывать. Все давно пошло по пизде, моральные дилеммы остались где-то за дверью душевой, и наверняка еще встретят их при полном параде, когда они выйдут отсюда, а пока было можно все. Пуговицы и молнии на вмиг намокшей одежде с трудом поддавались нетерпеливым пальцам. Рихард старался не думать, что они тут с Паулем пытаются сделать. Он вообще старался не думать, лишь касался и касался отвоеванных у мокрой ткани участков теплой кожи, но не осторожно, как раньше хотелось, а требовательно, почти зло. Пауль уткнулся лбом куда-то в плечо, обдавая горячим дыханием как раскаленным клеймом. Рука скользнула по груди в низ, и потом еще ниже, не задерживаясь. Рихард втянул воздух сквозь сжатые зубы. И отзеркалил движение. В голове нещадно пульсировало. Когда Пауль прижался к его груди своей, почти вплавляясь, и едва уловимым касанием провел губами по подбородку, всего лишь фантомный недопоцелуй, Рихард не выдержал. Оргазм был почти болезненным и не принес облегчения. Когда перед глазами перестали плыть белые круги, он оттолкнул Пауля, резко развернул его лицом к стенке, и продолжил работать рукой, вдыхая запах теплой кожи у виска. Легко прихватил зубами серьгу в ухе и немного потянул. Пауля хватило секунд на двадцать. *** Рихард вышел из ванной первым. Пауль еще долго стоял под струями воды, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. Господи, нахуя? Никакая вода не могла смыть липкий холодный стыд и ощущение непоправимости. *** Тилль и Шнайдер вернулись в воскресенье после обеда. Остальные еще оставались в городе. В доме стояла подозрительная тишина. Тилль прошелся по первому этажу, вышел на веранду позади дома, где обычно любил ошиваться Пауль, но никого не нашел. Покурил, прислушиваясь к окружающим звукам. Зашел обратно в дом, поднялся на второй этаж, закинул сумку в комнату и пошел на поиски. Дверь в комнату Рихарда была приоткрыта. Не утруждая себя стуком, чтобы обозначить свое присутствие, просто толкнул дверь и вошел. Рихард что-то искал в шкафу. — Привет. Как вы тут? Все нормально? — Да, все отлично, — равнодушно ответил Рихард, выуживая из недр шкафа чемодан. Вопросительный взгляд Тилля он проигнорировал. — И что все это значит? — спустя пару минут молчания Тилль кивнул на чемодан, в который Рихард начал складывать вещи. — Это значит, что все идут нахуй, а я возвращаюсь в Штаты. Заканчивайте без меня. — По-твоему, это нормально? — По-моему, нормально у нас и не было никогда, Тилль. Меня все заебало. Заебал этот дом, этот альбом, все вы в целом и Ландерс в частности. Так что, да, я считаю нормальным собрать чемодан и свалить туда, где мне будет хорошо и никто не будет трахать меня в мозг. Я все сказал. Что Тиллю не понравилось больше всего, так это тон Рихарда. Он не кричал, вообще не повышал голос, говорил размеренно и спокойно. И вот это напускное спокойствие говорило о том, что пока они отдыхали в компании очаровательных спутниц, под этой крышей хорошенько ебануло. С присвистом. — Так. Оставь в покое чемодан. Скоро вернутся Олли и Флаке. Давай их дождемся, сядем как взрослые люди и поговорим, — Тилль еще цеплялся за надежду, что все поправимо. — Что вы опять не поделили с Паулем? Рихард так не считал. И про Ландерса говорить не собирался. Примерно никогда. Внизу живота битым стеклянным крошевом еще ворочались отголоски вчерашнего. Ненужного, нежеланного, вроде бы отданного без боя, но все же грубо вырванного. Он вновь почувствовал на языке вкус и гладкую фактуру серебряного полукружия. Все это отдавало бессилием. Рихард ненавидел это чувство. Как и Ландерса. Но больше всего себя — за то, что поддался. Не сдержался. И хотел еще. Еще и еще. Больше. Бессильная жадность. Вчерашний поцелуй вдоль скулы горел огнем и очень зудел. — Извини, Тилль, но нет. *** Пауль лежал на кровати и смотрел в потолок. В голове не было ни одной мысли. Вообще-то их было слишком много для одной отдельно взятой головы, настолько много, что Пауль предпочитал игнорировать их все. В дверь осторожно постучали. — Открыто. Шнайдер завалился в комнату, широко улыбаясь, и сел на край кровати. — Ну, как вы тут? — голос звучал беспечно, но в глубине ярко-синих глаз притаилась тревога. Пауль продолжал рассматривать белизну потолка. — Лучше не бывает, Шнай, — после короткой паузы все-таки ответил. Голос скрипел как ржавая пружина. Дверь снова открылась. На этот раз с такой силой, что долбануло об стену. В проеме стоял очень мрачный Тилль. — Пауль, ну что за хуйня, объясни? Что с вами двоими не так? Шнайдер кинул на него вопросительный взгляд. — Рихард пакует чемодан. И он, блядь, очень серьезно настроен. Пауль закрыл глаза. На секунду все мысли в голове исчезли, лопнув как тысячи мыльных пузырей одновременно. Кожа покрылась противным липким потом. — Проветрится и вернется, Тилль, ты же его знаешь. Ну, и у вас остаюсь я, этого вполне достаточно, чтобы записать все гитарные партии. Мне без разницы, ритм или лид, я универсальный музыкант. — Ты универсальный долбоёб, Пауль. Мне срать, что вы там не поделили и кто виноват, просто иди и исправь это, даже если потребуется встать на колени и отсосать у него в качестве извинения. Пауль не мог перестать смеяться как поехавший еще минут десять. Шнайдер был в ужасе. *** Рихарда выламывало, когда он застегивал чемодан. Выламывало, когда он бронировал билет в один конец до Нью-Йорка. Выламывало, когда стеклянное крошево поднималось от желудка к горлу, стоило только кинуть взгляд в сторону ванной. В которую надо было зайти и забрать какие-то вещи. Да ебаный в рот. Дверь открылась и закрылась. Рихард медленно повернулся, чтобы еще раз послать Тилля нахуй. Или Шнайдера. Или кого там еще принесло. Принесло Ландерса. Он стоял, прислонившись к двери и скрестив руки на груди. Защитный жест. Рихард не хотел нападать. Впрочем, он уже вообще не понимал, что хотел. Пиздеж, очень хорошо понимал. Пауль хмыкнул и посмотрел куда-то в сторону. Бесцельно. — Тилль у нас гений креатива, ты знал? Предложил встать перед тобой на колени и отсосать. Техника у меня, конечно, будет хромать, отсутствие опыта сказывается, но я полон энтузиазма, — его голосом можно было резать железо. Или забивать последний гвоздь в гроб Рихарда. — Пауль, иди нахуй. Пожалуйста. — Так я и пришел. Вроде по адресу. Ебаный блядский цирк, вот что они из себя представляли. Рихард устало опустился на кровать, и зарылся пальцами в волосы. Он заебался. И как-то отчетливо понял, что в Нью-Йорке легче не станет. Захотелось завыть. Он услышал звуки шагов. В поле зрения возникли босые загорелые ступни. Рихард отказывался поднимать голову. На затылок легла теплая ладонь. Рихард закрыл глаза. Уравнение не имело решения. Пустышка. Пауль опустился на колени. — Можешь не открывать глаза, — тихо произнес он, отводя руки Рихарда в стороны и хватаясь за ремень. Рихард зажал себе ладонью рот. Его трясло. В голове билось единственное: «Пиздец какой, господи, ну какой же пиздец». На рейс он все-таки опоздал. *** В понедельник на рассвете Шнайдера разбудила мелодия. Он выглянул в окно. Они сидели внизу на веранде друг напротив друга и играли. Пальцы скользили по струнам синхронно, не сбиваясь с ритма. И только лица были странно сосредоточенными. Они не смотрели друг на друга. Шнайдер отчетливо услышал в слаженном ритме какой-то изъян. Лишнюю, несуществующую ноту.