Доктор не успел

      Доктор Мишель Фермье сидит в кресле. В комнате пахнет полынью и медом от плавящихся тонких свечей. Камин потушен. Только угольки тлеют в глубине. Фермье следит усталым взглядом за фигурами на часах, механически вальсирующими то в одну, то в другую сторону. Влево. Вправо. Влево. Вправо. Шестеренки медленно перетаскивают стрелку на десять вечера. Бом! Бом. Бом…       Доктор не успел.       Катрин сидит у постели на коленях и рыдает, обхватив одеяло. Ее длинная рыжая коса лежит на полу, в самой пыли, но она не поднимает ее. Грубоватые руки комкают белую ткань постельного белья. Катрин всхлипывает судорожно, и ее угловатые плечи поднимаются к самым ушам. Наверное, она будет плакать долго, то успокаиваясь, то снова теряя самообладание. Истинная шотландка.       Доктор не успел.       Отец Ивон невнятно читает молитву. Его голос журчит тихо-тихо, как ручей в жаркий день. Тусклый свет свечей пляшет на черной сутане, и она кажется то коричневой, то синей. Над головой Отца Ивона висит желтая кисть балдахина. Мишель наблюдает, как она покачивается, и ему кажется, что это маятник.       Доктор не успел.       Его друг Франсуа-Мерсан Тео стоит у изголовья. Одна рука, затянутая в белоснежную перчатку, лежит на макушке Катрин, другой он оперся о спинку кровати. У него необыкновенный теплый взгляд. Неземной. За его спиной развеваются занавески, и Мишелю кажется, что Франсуа ангел. Наверное, он действительно ангел, пришедший проводить усопшего. Не прошло и двадцати минут, как его позвали, и вот он тут. Спокойный, серьезный, уверенный. Только около губ легла складка – ему тяжело так стоять, и вовсе не потому, что болит старая рана. Франсуа тоже плохо, но он будет плакать потом, когда останется один.       Доктор не успел.       Старый седой дог Готе поднимается со своей лежанки. Он, шаркая тяжелыми лапами, подходит к кровати, шумно нюхает свисающую с постели безвольно руку и легонько толкает ее черным квадратным носом. Потом оборачивается на хозяина, недоуменно моргает и тихо гавкает. Фермье кивает ему. Пес степенно подходит к креслу, ложится у ног и кладет большую голову на пол. Они всегда сидят так вечерами, когда Мишель успевает. Сегодня доктор не успел.       — Не понимает, — вздыхает Франсуа. — Старик…       — Как же так, месье Тео? — Катрин наконец отрывается от одеяла. Оно все мокрое от ее слез. — Как же так? Я отошла всего лишь на полчаса за маслом на завтра, он с утра был покоен и весел, читал газету… Возвращаюсь, а он лежит на лестнице ничком…       — Во власти Господа Вседержителя врата смерти,* — произносит величаво Отец Ивон. — Господь решает, сколько и кому отведено.       Катрин кусает обветренные губы. Она красивая даже заплаканная, хотя, конечно, кому как. Красные веки оттеняют золотистые глаза, и Фермье невольно улыбается: она тоже золотая. Ему самому хочется плакать, но от радости, что такая прекрасная женщина все время здесь, рядом. Только Любовь мешает смерти, и любить сейчас нельзя. Бедная Катрин, что же ты будешь делать потом…       — Он ушел. Куда? Где он теперь? — ее голос скрипит от слез и страдальческого недоумения.       — Пойдем, — не отвечает на ее вопрос Франсуа.       Он поднимает ее за локоть и выводит из комнаты. Отец Ивон выходит следом, прихватив тяжелую коричневую книгу с пожелтевшими от времени страницами. Готе провожает их глазами и остается лежать.       Доктор не успел.       Фермье поднимается из кресла и, перешагнув через пса, подходит к кровати. Он долго и внимательно всматривается в черты лица покойника. У виска запеклась кровь — это пенсне разбилось при падении и порезало кожу. Франсуа решил, что это от удара о лестницу. Смешной вы, Тео. Вы-то не врач. Фермье убирает руки за спину, слеповато щурясь. Как странно стоять в комнате совершенно одному. Тишина. Покой. Темнота.       Доктор не успел.       Он всегда всюду успевал, его профессиональное кладбище было ничтожно малым, и вот оно пополнилось в последний раз и закрылось навсегда. Доктор Мишель Фермье не успел к самому себе.