Прицельно навылет

Первое время придавливает Ярослава к земле, тормозит на каждом шагу и взламывает суровую оборону, прорываясь на свет сжатыми кулаками и спазмами неумолимой обиды. Ярик крепится, зажимая позывы ответить и сдавливая порывы взорваться, давится воздухом и начинает играть за Зенит. Находя что-то новое, он теряется в бешенстве чувств, покореженный залпом тоски. Бьет кулаком о стену, давясь рваными вздохами, откидывает в сторону планшет, чей экран теперь не пестрит его фамилией в числе игроков национальной команды. За что? Сжимает челюсти, взбивая смятые простыни, откидывается на спину и долго всматривается в мерцающий потолок, слышимо усмехается в безжизненной комнате и снова не понимает. За что? Живет игрой, дышит моментами и ударами, борется до конца и сам себе неотступно, с поразительно стойким упрямством внушает: я справлюсь, буду играть в футбол, просто делать свою работу. Отирает пот с взмокшего лба, оглядывая нагруженный стадион, ударяет в ладони и давится воздухом, потому что в последнее время полноценного, щедрого вдоха не получается. Следит за Оздоевым как-то без особого интереса, наравне с остальными, будто случайно провожает пронзительным взглядом до выхода, обрушивает объятия во время игры и с каждым разом задерживает на нем свое внимание несколько больше, чем на ком бы то ни было. Отрицательно качает головой в противовес упрямым потугам оголенного чувства, сам себе усмехается и сдерживает тотальное напряжение ровно до того момента, пока Оздоев не выбивает почву у него из-под ног. Поцелуй Магомеда перед штрафным ударом — взрыв потаенного. Чего-то запрятанного так далеко и старательно, что не случись этого сиюминутного контакта, оно так и осталось бы в бездне другого, ненужного и неважного, необъяснимого и откровенно пугающего, но дающего желание жить. Ракицкий растворяется в ликовании, крутится в горячности тел и жаре объятий, податливо кивает головой и открыто, счастливо улыбается, чувствуя, как ярко и остро возгорается точка кипения — его поцелуя. Ярик хлопает в ладоши, благодаря болельщиков, выжимает насквозь мокрую футболку и последним заходит в подтрибунное помещение. Замедляет шаг, скользя взглядом по прислонившемуся к стене Оздоеву, как-то неуклюже кивает, задерживая на лице нелепую, потерянную улыбку, ускоряется, желая пройти как можно быстрее и не задеть Магомеда приливами явного неравнодушия, и замирает, ловя вспышки петард перед широко распахнутыми глазами: его ладони на долю секунды касается чужая рука. Ракицкий не останавливается, продолжая идти вперед, и Оздоев моментально одергивает руку, воровато пряча ее за спиной, улыбается и по-особенному, уютно и с нежностью успевает проскользнуть в самую душу, стреляя сиюминутными чувствами быстрого взгляда. Ярик ускоряет шаг, отчетливо ощущая его взгляд, снующий под кожей, заходит за угол и прислоняется спиной к стене, обхватывая голову остывшими ладонями, устало прикрывает глаза и впервые за долгое время делает громкий, глубокий, и главное — абсолютно свободный вдох. Всю ночь выворачивает себя наизнанку, крутится на кровати и никак не может уснуть, теребя в пальцах белоснежные простыни, сжимает челюсти и тщательно, с завидным упрямством отгоняет от себя всевозможные смелые чувства. Ничего не случилось. Футбол — контактный вид спорта. Только вот иррациональность берет свое, взламывает стабильное самовнушение и прорывается куда-то под корку громкими возгласами оголенных иллюзий, врезаясь с активным сопротивлением, несколько затухает, а потом снова взлетает на воздух удушающим жаром влечения. Эти поцелуи сводят его с ума. Оздоев молчит. Конечно, он говорит много и во время игры, и за пределами поля прорывается скопищем фраз, но неотступно молчит каждый раз, когда Ракицкий с жадностью ждет его голоса, а получает кричащие действия. Магомед молча целует снова, уже ожидаемо не только самим Ракицким, но и болельщиками, и потом — также молча — ловит его в душевой и в узком проходе нарочито близко проходит мимо, простреливая насквозь откровенным желанием, интимно и выжидающе смотрит в глаза, сиюминутно скользит разгоряченной кожей по обнаженному телу. Ракицкий этим живет. Больше не отбрасывает в сторону потухший планшет, не искрящий его фотографией среди игроков сборной команды, не задается прилипшим вопросом: за что? Словно кто-то перевернул страницу, опустился на строчку ниже и с красной строки начал новую повесть. Он, каждый раз попадаясь на пронзительный, оголенный взгляд Магомеда, неотступно, без всяких альтернатив поддается сквозящему чувству, не спит по полночи и спрашивает себя в полутьме, врезаясь затылком в истерзанную подушку: что дальше? Вдохи по-прежнему шумные и глубокие, кислород с легкостью скользит в легкие, насыщая организм залпом жизни, а потом этот переработанный воздух — как и злосчастный зуд неведения — застревает на выходе и прорывается наружу короткими, рваными выдохами. Оздоев молчит слишком громко, целует-целует-целует, скользит ладонью по бедру, прячась в сутолоке и радости, даже, кажется, обжигает дыханием ухо и удаляет из Ракицкого всякие грани нормальности бестолковой невнятностью. Ярик бесится, откровенно бессильный перед видимыми препонами, совершенно не может раскрыть собственный рот и проронить хоть слово, спросить это въевшееся под корку: что дальше? Он, раздавленный тяжестью поразительного влечения, живет ожиданием близости и краткого, непонятного момента проявления Оздоевым… поддержки или же все-таки чего-то желаемо большего? А потом Магомед не целует. Подходит, овеянный позывными трибун и притаившимися игроками, тянется к Ярику и… не целует, лишь быстро и возбужденно что-то подсказывает, бестолково стараясь перекричать рев тысячей голосов. Ракицкий не слушает, давится ожиданием поцелуя, но Магомед не целует, и Ярослав, чувствуя незавершенность необходимой традиции, не попадает в ворота. Ракицкий злится, отирая лицо взмокшей футболкой, снова давится выдохами и как-то излишне агрессивно отстраняет ладонь, когда Магомед под трибунами привычно уже тянет к нему свою руку. Ярик проходит пару шагов, больно кусает щеку, резко разворачивается на пятках и подходит вплотную, врезаясь костяшками по обе стороны от головы Магомеда. Раскрывает рот в порыве задать вездесущий вопрос, и Оздоев ждет, ждет, стреляя интимностью взгляда, трогает за плечо, прожигает насквозь, и Ракицкий захлебывается в собственной слабости. Больно ударяет кулаками о стену, рывком отстраняется и бежит в сторону раздевалки, прямо в одежде спешит в душевую и становится под холодные струи, в остервенении до упора выкручивая кран. На минуту прикрывает глаза, хватаясь за голову, а когда снова смотрит перед собой, лишь выдавливает из себя слабую измученную улыбку. Магомед стоит ровно напротив, руки Ярика повисают в воздухе между ними. Ракицкого откровенно трясет под приличным напором, промокшая насквозь игровая форма омерзительно липнет к телу, и вся эта ситуация, каждый телесный контакт и изнурительное молчание взламывают оставшиеся завесы. Ярослав делает шаг навстречу, порывается что-то сказать, но Оздоев отрицательно качает головой, приближается на расстояние нескольких сантиметров и аккуратно поддевает край бирюзовой футболки. Ярослав смотрит непонимающе, но послушно поднимает руки над головой, позволяя Магомеду избавить его от одежды. Оздоев отбрасывает футболку за спину, не спуская со взгляда Ракицкого, оглаживает его напряженные плечи, пронзает бархатной нежностью и наклоняется, несколько секунд выжидает, а потом кратковременно и поразительно остро врезается поцелуем в самое сердце, на секунду прикрыв глаза. Прицельно. Навылет. Ярослав интуитивно выгибается навстречу, словно пытается продлить ощущение точного попадания, завороженно наблюдает, как Оздоев медленно выпрямляется и не отнимает рук с его плеч, кричит опьяненным молчанием и говорит все без слов — вот так стреляя на поражение. Ракицкий прикрывает глаза, вовлекаемый в омут объятий, сам обнимает в ответ и впервые за долгое время громко и глубоко выдыхает.