Один поцелуй

Попросить Отца о поцелуе в губы было глупой, отчаянной, безрассудной и единственной идеей, которая пришла в голову Шинки после того, как он окончательно осознал и принял факт своей влюблённости. «Он откажет». Твердил себе повелитель железного песка, шагая по направлению к кабинету Гаары. «А, если согласится, то не поймёт, о чём я». Парень замер у закрытой двери и поднял руку, чтобы постучать. «Но, когда осознает – оттолкнёт. И я успокоюсь». Коротко выдохнув, приёмный сын пятого казэкаге встряхнул головой и несколько раз ударил костяшками пальцев по деревянному полотну. Едва различимый шорох одежды и бумаг долетел до слуха юноши. Шинки не составило труда представить картину, как его глубокопочитаемый, обожаемый… и да – во всех смыслах – любимый, Отец поднимает голову, отрываясь от чтения документов. Как переливаются в искусственном свете алые локоны, почти незаметно тронутые сединой. Как опускаются и взмывают вверх длинные ресницы, обрамляющие восхитительные хрусталики бирюзовых глаз. Как вздымается грудь, в кои-то веки прикрытая домашней рубашкой, а не душным рабочим камзолом. «Один поцелуй. И всё будет кончено». Шиноби сглотнул. – Войдите. Ах, этот низкий, бархатный голос. Последние пару лет он сводил бедного мальчика с ума. Шинки плохо спал, ел через силу и тренировался-тренировался-тренировался. Срывался на миссии, взваливал на свои плечи даже совсем неуместные задания, пытался себя чем-то занять регулярно, только для того, чтобы не было и одной свободной минуты. Потому что, стоило успокоиться, остановиться, отвлечься… и мысли – безумные, яркие, сладострастные и такие запретно-заманчивые – заполняли тёмноволосую голову, заставляя стонать, сжимая пах и шептать, кусая пальцы, заветное имя. Повернув замок, юноша толкнул дверь и шагнул внутрь. – Отец. Гаара отложил свиток, который читал, в сторону и внимательно осмотрел сына. Статного, привлекательного, высокого, с широкой грудью, едва-заметно-судорожно вздымающейся под чёрным хлопком, с большими ладонями, что, инстинктивно закрыв дверь, теперь сжались в кулаки и спрятались за спину. С острыми скулами, дома без привычных красных меток, бледными губами и глазами по-кошачьи раскосыми, изумрудными. – Что-то случилось, Шинки? – мужчина сложил перед собой руки. – Ты выглядишь встревоженным. Ах, конечно он-то заметил, что его мальчик нервничает. Но понял ли? На это юноша не рассчитывал. – У меня есть к Вам просьба, Отец. Не помогало ничего. Он постоянно думал о Гааре. Не как об Отце. Как о Мужчине. Которого он хотел бы целовать, сжимать в объятьях, ласкать, входить в него или выгибаться под ним, слышать то, что ещё никому, быть может, не доводилось. И тонуть в глубине этих океанических глаз, проводить пальцами по волосам, сравнимым по красоте лишь с закатом в Суне. – Очень личная. – Слушаю. На чистом, почти не избитом морщинами лице – вопрос. Не удивление, не замешательство – почти что интерес, что же привело сына к нему так поздно вечером. «Один. Поцелуй». – Могу я… – слова появлялись с трудом, словно их выдавливали из лёгких, в наждачной обёртке протаскивая сквозь гортань. – По… подойти? – Конечно, – Гаара чуть склонил голову, продолжая рассматривать сына. Бирюзовые глаза едва заметно потемнели, выдавая то, что казэкаге сейчас тщательно анализирует ситуацию. «Не догадается». Коротко выдохнув, повелитель железного песка в пару шагов покрыл разделявшее выход и рабочее место главы деревни расстояние. Остановился. «Надо попросить его сейчас, пока он сидит. Так сбежать будет проще». – Эта просьба… она весьма сумбурная, Отец. Но… я хотел бы попросить, чтобы Вы… – Шинки почти замолчал, следя за тем, как мужчина, в которого он безнадёжно влюблён последние годы, которого по-прежнему с гордостью и со всем уважением зовёт «отцом» несмотря на отсутствие кровной связи, поднимается и выходит из-за стола и замирает в опаснейшей близости от парня, выразительно, но так спокойно и рассудительно смотря на него. – Выполнили её, – всё же закончил фразу шиноби не иначе, как с божьей помощью. – Хорошо. «Слишком близко». Безжалостными порывами ветра вгрызалось в железную броню сознания юноши. «Слишком». Лёгким райтоном прошибло всё тело желание. – Что за просьба, Шинки? – Поцелуй. Слово-просьба так легко, так неожиданно сорвалась с губ, что ни парень, ни приёмный отец его далеко не сразу поняли значение. – Поцелуй? – полуутвердительно переспросил Гаара, с интересом уже осматривая своего мальчика. – В губы, – обронил парень, наконец-то почувствовав, как холод сковал кончики пальцев, а колени дрогнули. Молчание. Оно длилось совсем недолго. Секунду, две. Может быть – пять, но точно не десять. – Хорошо. Прозвучало так буднично, что поверить в это не было возможности. «Это же Отец. Он, конечно же, не понял». Впрочем, отступать-то некуда. Да и не хочется. Воспользовавшись разрешением, Шинки рванулся вперёд. Прижался губами к желанным устам, от охватившего эмоционального противоречия сильно зажмурившись. Пальцами, уже почти ледяными, коснувшись подбородка гладкого, борясь с желанием взять всё, сразу, не боясь получить за напор, за страсть неуместную. А затем так же быстро отпрянул. Ибо мозг уже начал отключаться, оставляя контроль грубым инстинктам. Шинки хорошо понимал только то, что ему надо бежать, он и так преступил черту, которую переходить не стоило… когда Гаара остановил его, обвив своими пальцами запястья. – О-отец?.. – а в сознании было пусто и бело, словно на вершинах гор в стране далёкой, однажды виденной. – Гаара. – Опустив перехваченные ладони юноши себе на талию, он теперь сам приблизился и, касаясь кончиком носа щеки шиноби, тихо произнёс: – Когда хочешь кого-то, Шинки, тебе стоит звать его по имени, – мужчина окинул юнца спокойным взглядом. – И вести себя увереннее. Из горла парня донёсся хрип. Он был так ошарашен, что забыл как дышать. В горле пересохло. Он смотрел прямо в бирюзовые очи, которые только в мечтах видел настолько близко. – Гаара. Губы отца остались сомкнутыми. Но лёгкий кивок и отсвет в глазах сказали парню больше, чем могли бы донести слова. Дрожь прошла, хотя у сознания всё ещё не было четкости. Одной рукой обняв и прижав мужчину к себе, Шинки поднял вторую, провёл по щеке возлюбленного и, наклонившись, снова поцеловал. До сих пор ему казалось, что тело содрогнёт отказ, что, если казэкаге метнёт в него гневный взгляд, он не выдержит. Но ноги подкосил ответ – парень пошатнулся, почувствовав, как Гаара разомкнул уста, позволяя его языку проникнуть внутрь. – Я сплю? – он боялся отпустить пламенновласого, будучи уверенным, что подобное просто не может произойти в реальности. – Нет, – коротко ответил мужчина, требовательно сузив глаза океанические. – Продолжай. Повторять не требовалось. – Думаешь, я не заметил? – прошептал Песчаный после следующего поцелуя. – Пропустил мимо то, как ты мучаешься? Не догадался? – он взял лицо преемника в ладони и поцеловал сам – глубоко, утягивая в сторону, к дивану, заставляя крепче обнять себя. – Глупый сын, я же твой отец. – Но моя любовь стала иной, – к глазам подступили слёзы, хотя сознание всё ещё где-то плавало, опасаясь, не доверяя происходящему. – Разве так должен сын любить своего отца? – И долго ты молчать собирался? То ли в голосе главы деревни было слишком много недовольства, то ли от неожиданного столкновения с диваном, Шинки потерял равновесие и рухнул, в последний момент сгруппировавшись, потому не откинулся к спинке, а почти-что-резко-сел. Гаара откровенно воспользовался ситуацией: он навис над парнем, который, когда рядом стоял, был выше его на голову, и, согнув колено, опёрся им о софу, не позволяя юноше сдвинуть ноги. – Я не хотел говорить, – тихо произнёс парень смотря на него снизу вверх. – Считал, что вы не поймёте. А сейчас пришёл… в надежде, что вы оттолкнёте, и я смогу успокоится. – Глупый, – повторил Песчаный, ласково коснувшись волос мальчика. – Хотя я могу понять тебя. Сам не думал, что отвечу так. Повелитель железного песка хотел спросить «почему», когда мужчина наклонился ниже и, вместо глупых слов, они снова скрепили свои уста поцелуем. Взаимность пьянила. Обычная логика и анализ не работали. Зачем Шинки думать сейчас о последствиях, о причинных связях, о доводах "за и "против", когда его избранник так близко, такой податливый. Рука плывёт по изгибу спины и мужчина послушно прижимается, едва различимым, но определённо томным полувздохом отвечая на крепкие объятия. В сознании по-прежнему нет четкости мышления, однако ярко, пылко, бескомпромиссно вспыхивают желания. – Я хочу тебя, – выдал парень сразу после жадного вдоха. – Прямо сейчас? – в тоне казэкаге не было вопроса. Но, всё же, он именно спрашивал, а не утверждал. – Я за… только, без подготовки, наверное, будет неудобно… да и мой песок… – Не со мной… – взгляд Шинки был скорее безумно-непонимающим, чем опьянённым страстью. Слегка отстранившись, он развязал свой пояс, затем стянул рубашку и подвинулся ближе к спинке, тяжело дыша, не отрывая взгляда от любимого и медленно раздвигая ноги, оттягивая резинку штанов. – Ты… – Со мной будет проще. Гаара не стал переспрашивать и потянулся к воротнику собственной рубашки. *** Шинки безумно хотелось укусить Гаару. Но он знал, что, если попытается это сделать, взбунтуется абсолютная защита. Потому продолжал громко сопеть и постанывать на каждое новое движение пальцев, покусывая собственные губы. Если бы Песчаный не заметил мучения сына раньше, сейчас его бы оттолкнуло состояние мальчика. Но, вскоре после того, как он стал ловить на себе тоскливые взгляды, буквально физически ощущать, как сын хочет остаться рядом, коснуться его… он представил Шинки в своих объятьях (точнее себя – в его). И назад уже вернуться не представилось возможным. Потому сейчас этот усилием приглушаемый голос парня, его отчаянные попытки стонать тише и двигаться мягче, держать дыхание ровнее, с умопомрачительной скоростью растворяли тонны льда, за долгие годы обернувшие сердце казэкаге. Гаара не видел перед собой сына – он, наконец-то покончив с прелюдиями, медленно входил в желанного любовника. И его собственное, всегда холодное, расчетливое, выстроенное по стойке «смирно» сознание плыло, превращаясь в жаркое марево, взметнувшееся над песчаным барханом в полдень. Забота о будущем сына, деревни, мира, всё отдалялось, плавясь под давлением пробуждающейся страсти. Как можно полюбить мальчишку, мало того, что младше тебя на двадцать лет, так ещё и кого сам вырастил, воспитал, всему обучил… которого всё это время, все эти десять лет, искренне, с любовью по-настоящему отеческой, не извращённой, не запятнанной, звал сыном? Закрыть глаза и, почувствовав его поцелуй, тепло его большого и сильного тела, понять, что любим. Разделить с ним одно дыхание и, отметая прочь всё то, что раньше казалось правильным и нерушимым, позволить себе любить. Быть любимым. Слышать признания и знать, верить всем сердцем, что эта любовь – искренняя и истинная.